Как то давно выкладывал на форум рассказ "Кирпичи". Прослышал что есть продолжение, поискал, понял что в сети нет. Зато набрел на другой рассказ этого же автора. А рассказ Кирпичи можно прочитать тут http://www.pickup.ru/misc/kirpichi_1/
кирпичи да. вещь. http://www.drivemc.ru/humor/maslo.htm почитайте, присутсвует мат, но ооооочень классный рассказ.
надеюсь, автор будет не против. не совсем подходит под название ветки, но меня впечатлило не меньше "Кирпичей". "Ирочка", автор все тот же. - Ирочка, солнце, проснись! Проснись! – в отчаянии шептал Игорь. Ира не просыпалась. Широко открытые глаза застыли, руки раскинулись по полу. Игорь целовал Иру, её лицо, губы, глаза, шептал её имя, пытаясь разбудить, но Ира не просыпалась. Из её пробитого черепа вытекла небольшая лужица крови. Кровь уже застыла. - Ирочка, солнышко моё, я сейчас тебе голову помою, - обезумев от горя, решил Игорь и бережно поднял её тело. Её волосы, прилипшие к полу, с сухим треском оторвались. На паркете остался клок волос в черной застывшей луже. Кругом видны осколки посуды. - Ничего страшного, Ирочка, - успокаивал жену Игорь, - новые отрастут, еще лучше. Забыв, что хотел сделать, Игорь перенёс тело Ирины на диван. Долго гладил ее по голове, потом сел рядом и отрешенно уставился в пол. В кроватке надрывался от крика их с Ирой маленький малыш. Уже был полдень, но его так никто и не покормил. В крике отчетливо слышалось «Ммаа-ммаа!». Ира бы обрадовалась этому. Они с Игорем часто спорили, каким будет первое слово их сына. Но сейчас Игорю было не до сына. В расколовшееся похмельное сознание стала возвращаться память. *** - Солнце, а ты кого больше хочешь? Мальчика или девочку? – спросил Игорь. - Я? Конечно мальчика, - уверенно ответила Ира. – Он будет старшим братом для Насти. - Какой Насти? – не понял Игорь. - У нас после Андрюшки будет дочка. Настенька. А Андрюшка будет её защищать. Понятно, дурачок? – улыбаясь, спросила она. - Понятно, - счастливо ответил он. – Я люблю тебя! - И я тебя люблю, - засмеялась она и повалила его на кровать. Никого и никогда Игорь так не любил, как Иру. Ирочку. Игорь как-то проводил локальную сеть в одном офисе. Там он с ней и познакомился. В кои-то веки решился и пригласил её на свидание. К его удивлению, она не стала отшучиваться, а просто согласилась. Повстречались полгода, да и решили жить вместе. Родители их гражданский брак не одобрили, но прошел год, и Игорь женился на Ире. А еще через год на свет появился Андрюшка. Жили душа в душу. Игорь взял на свои плечи немало: стирал пеленки, ночами вставал к пробудившемуся сыну, часами гулял с ним в парке, готовил молочные смеси. В общем, помогал Иринке как мог. Зарабатывали они немного, но на жизнь хватало. Родители помогали, опять же. Молодая счастливая ячейка общества. *** - Ты где был? Четыре часа ночи! - П-пиво п-пил, - заплетающимся языком вымолвил Игорь. Ирина поморщилась. От Игоря сильно разило перегаром. Он еле стоял на ногах и если бы не закрытая дверь, об которую он оперся, рухнул бы на пол. Игорь стоял с закрытыми глазами, сжимая в руке недопитую бутылку пива. Его мутило от выпитого. Куртка была вымазана штукатуркой, а штаны украшали брызги рвотной массы. - Ты позвонить хотя бы мог? Я ждала, мучалась, всех друзей твоих обзвонила! Дома денег нет, а он идет пьянствовать! Рожа твоя бесстыжая! – постепенно закипая, тихо, чтобы не разбудить ребенка, выговаривала Ира, одновременно раздевая мужа. Ира принялась за ботинки. Развязывая шнурки и бормоча проклятия и ругательства в адрес провинившегося мужа, она не заметила, как Игорь открыл глаза. Он аккуратно поставил бутылку пива на пол, полез за сигаретами, вытащил одну и закурил. Ира от удивления перестала говорить. Игорь никогда не позволял себе курить дома, зная что табачный дым очень вреден для малыша. - Сейчас же погаси! – потребовала она. - С-слы-ышь… ты… с-стерва… ум-молкни! – слова Игорю давались тяжело. – Я в доме хозяин, и что хочу, то и делаю! - О ребенке подумай! – воскликнула Ира. – Своло… Корявый, но сильный удар кулаком в челюсть заставил Иру замолчать. Никогда Игорь не позволял себе не то что бить жену, но и повышать на неё голос. - Знай, с-сука, с кем разговариваешь! Еще х-хочешь? – показав для убедительности кулак, спросил Игорь. Ира подняла глаза. Из уголка рта потекла тонкая струйка крови. Не говоря ни слова, Ира влепила ему пощечину. И получила в ответ от мужа удар коленом в живот. Потом левой рукой в грудь, а правой – снова по лицу. Сквозь стекающую из рассеченной брови кровь Ира видела ухмыляющееся лицо Игоря, сигарету в его зубах и злые прищуренные глаза. За окном был слышен смех соседей – еще одной семейной пары, которая возвращалась домой с какой-то вечеринки. В кроватке обеспокоено завозился малыш. Скрючившись от боли, Ира побежала в ванную. Скорее, скорее закрыться там от обезумевшего Игорёчка, а потом он проспится, протрезвеет и все будет хорошо. Ему еще стыдно будет. Да, он извинится, а потом они все вместе поедут к родителям, где будут пить пахучий ароматный мятный… У Иры потемнело в глазах, и ее тело беззвучно рухнуло на пол. Сзади стоял Игорь и удивленно крутил в руке окровавленное горлышко от бутылки с пивом. Постояв, Игорь пошел на кухню и выкинул горлышко в ведро с мусором. После чего со спокойной душой пошел спать. *** - Вот ты, Игорян, не обижайся, но ты самый настоящий подкаблучник! – безапелляционно заявил Костя. - С чего ты взял? – с недоумением спросил Игорь. Костя вытащил его в этот бар прямо с работы. Игорь долго отнекивался, но в итоге не сумел отказать лучшему другу, которого он не видел уже с полгода. Да, точно полгода. Последний раз они виделись, когда вместе пьяные и счастливые орали в три часа ночи под стенами роддома песни. Потом они всю ночь пили водку у Игоря дома, празднуя рождение его первенца. Иру Игорь предупредить о своей задержке не сумел, поскольку их домашний телефон был постоянно занят. Видимо, Ирина болтала с кем-то из подружек. - Раньше мы часто виделись? – спросил Костя. - Каждый день практически, - ответил Игорь. - Вот! – удовлетворенный ответом друга, сказал Костя. – А сейчас? - У меня же ребенок, Костя. Семья и работа отнимают все время, не высыпаюсь периодически, какие уж тут пьянки, - попытался объяснить Игорь. - Так какой же ты мужик тогда? А жена на что? Еще скажи, что ты пеленки стираешь, посуду моешь… - Стираю, мою, - подтвердил Игорь. - Не стыдно? Это же прямые женские обязанности! Ты зарплату домой приносишь? - Всю до копейки Иринке отдаю. - Вот и все! Ты – добытчик, твое дело деньги зарабатывать, а все остальное – хозяйство, ребенок - должно быть на жене твоей. - Костя, честно говоря, ты прав. Устаю я жутко, не помню даже, когда вот так вот последний раз сидел и пил пиво. Но с Иркой ссориться не хочу, иначе запилит. У нее язык знаешь какой острый, - пожаловался Игорь. - Язык острый? А кулаки тебе на что? – спросил Костя и покрутил кулаком под носом друга. – Слово вякнет, бей в табло. И весь базар. В следующий раз будет умнее и язычок свой заткнет поглубже. Или ты всю жизнь хочешь у неё под каблуком пробыть? Слова Кости запали Игорю в душу, найдя благодатную почву. Игорь давно уже был недоволен своей жизнью и с тоской смотрел в будущее. И, как начало новой жизни, решил Иринке не звонить. «Пусть поревнует, поволнуется», - злорадно подумал Игорь. - Может водки? – усмехаясь, спросил Костя. – Или жены боишься? - После пива… - задумался Игорь. – А, давай! *** - Ты позвонить хотя бы мог? Я ждала, мучалась, всех друзей твоих обзвонила! Дома денег нет, а он идет пьянствовать! Рожа твоя бесстыжая! – постепенно закипая, тихо, чтобы не разбудить ребенка, выговаривала Ира, одновременно раздевая мужа. Игорь открыл глаза. Ира сидела на корточках и пыталась расшнуровать его ботинки. Живая! Это всего лишь сон, слава Богу! Но какой реальный! При мысли, что было бы, если бы все это оказалось правдой, Игоря покрыла испарина. Надрывающийся в крике Андрюшка, убитая им Ирочка, суд, длительный срок заключения, вдребезги разбитая жизнь. Кошмар какой-то. - Милая, любимая, солнышко мое! Прости меня, прости меня, дурака, не смог я дозвониться и предупредить, а потом запамятовал. Любимая! Игорь присел и обнял жену. Покрывая её лицо поцелуями, он гладил ее по волосам и шептал нежности. Игорь сам снял ботинки, взял на руки Иринку, и не переставая целовать, понес ее в кровать. - Сумасшедший! - Люблю тебя! - И я тебя люблю, Игорёчек, – прошептала счастливая Ира. Они долго занимались любовью, а потом, обнявшись, уснули. Руки любимой жены крепко обвили его шею, так туго, что Игорь чуть не задохнулся. А потом ушел в небытие, погрузившись в сладкий сон. *** Проснувшийся Валёк заорал на всю камеру: - Новенький повесился! - Да и хрен с ним! Кто он такой вообще? – поинтересовался урка с худыми жилистыми руками. - По сто пятой шел, вроде, - вспомнил рассказ новенького Валёк. - Жену по пьяни бутылкой по голове огрел. Та и скопытилась… Игорь был мертв. Но в последние мгновения жизни он был счастлив, это точно.
Ребята,если все таки кто нибудь нароет вторую часть "Кирпичей",то синьте пожалуйста ссылку.Автор пишет,что в инет не выкладывал,кроме первой главы,но друзьям все таки давал почитать.Может все таки просочился рассказик как нибудь.Уж очень любопытно
Вот еще рассказик данного автора Всё будет... Креатив Данияра Сугралинова - А че, Андрюх, пойдём с нами? - предлагает Макс. - Посидим часок-другой, попьем пива, футбол посмотрим. - Да, Андрюш, - присоединяется Маринка, - пойдём! Идёшь? Да, нет, пофиг? Маринка берёт меня за руку, смотрит в глаза, улыбается. Да, Мариш, я тоже тебя хочу. А-ааа, как же хочется. Хочется посидеть с друзьями-коллегами, попить пива, почувствовать, как тепло разливается по нутру, как становится проще и легче жить, а еще больше хочется нормального общения. - Ну пожа-а-алуйста! - тянет Маринка. - Всего на часок... Я думаю. Сложно думать, когда тонешь в Маринкиных глазах. В это время Валерка Громов громко со всеми прощается: - Успешно нажраться! А меня ждет Каражан! - Алё! Стоять! - возмущается Макс. - Какой нахрен каражан? - Э-ээ, дарагой! Какой-такой каражан-маражан? - поддерживает Ирка. - Мы ни о какой-такой каражан-маражан не договаривались! - Мы же вместе собирались! Гром! Ты идёшь с нами! - Эээ..., - пытается сопротивляться Валерка. - Я там ребят c гильдии обещал сводить в данж... - Каких ребят? Какой гильдии? Мы - твоя гильдия, понял? Так идешь? - Эээ... Нет. - А сейчас? - не теряет надежды Макс. - Блин! Иду! - Андрюха? - Нет, - решаю я. - Мне. Надо. Домой. Танюшка ждёт. При этих словах все обреченно вздыхают, а Маринка закатывает глаза. Таня, моя жена, на седьмом месяце. Я ей нужен больше, чем им. То есть, это они так думают, что больше. Так что, прости, Мариш, может быть как-нибудь в другой раз мы обязательно.... В другом измерении и в другой галактике, там где не будет в моей жизни Тани. - Лан, Андрюх, как знаешь. Танюхе привет! Дружной гомонящей толпой, подкалывая друг друга, сваливают по Невскому в сторону Рубинштейна. Слышно, как Макс, стиснув шею Валерки, втолковывает ему: «Это ты в вовике семидесятник и гильдмастер! А тут ты салага, понял!». Валерка не теряется: «Хрен тебе, Максим Георгич, а не эпические доспехи!». Все на работе давно подсели на WoW. И я бы подсел, да свой компьютер дома - пока лишь мечта. Я затянулся, кинул окурок в урну и влился в поток в метро. От Маяковки до Купчино, а там на трамвае. Нормальный привычный маршрут «работа - дом». *** Дождь не прекратился. А это значит, что надо быстро добежать до трамвайной остановки. Остаться сухим всё равно не удастся, хоть промокнуть не сильно. Чёрт, как же холодно. Курточка, рассчитанная на раннюю осень, была настолько же неактуальна, насколько неактуальными были мои белые летние кроссовки. Поздний октябрь ко всему принёс еще и холод. Мокрыми пальцами я достал сигарету, закурил. - Молодой человек, подайте на хлебушек. Выгребаю мелочь - держи, бабушка. Кажется, что жизнь поделилась на три части. В первой части я был кем угодно - сыном, школьником, студентом - но только не мужем и будущим отцом. Самыми большими проблемами были двойка за поведение в дневнике и грядущая сессия. В чем-то та, первая часть моей жизни, была даже однообразна, но она была весёлая и с перспективами. Вторая часть жизни была очень яркой, многообещающей и короткой. На последнем курсе я влюбился. К счастью, любовь была взаимной. Таня Каверина, самая красивая девушка потока, выбрала меня!.. Дохожу до остановки. Кругом тусуется молодежь, мои ровесники - в бары, в кино. Кино.... На остановке кроме меня пара немолодых женщин, благообразный старичок в шляпе и молодая пара с ребенком. Все с зонтами. ...Началось-то всё просто - вечеринка в общаге, обязательные медленные танцы в конце вечера. Захмелевший я - смелый. Потоптавшись для уверенности, я пригласил Каверину, и Каверина не отказалась! Во время танца мы разговорились и стали танцевать еще. А потом.... А потом ничего такого не было. Разошлись по своим комнатам. Прошло несколько дней, пока я решился пригласить её в кино. А дальше как у всех - свидания, поцелуи и все мысли только о ней. А потом Танька залетела. Ребёнка решили оставить. Я нашёл работу, и бытовые проблемы - расписаться, снять квартиру, найти работу - казались вовсе не проблемами, а так, временными трудностями на пути к большому счастью. Счастьем было быть с Таней, часами смотреть в её озорные зелёные глаза, просыпаться вместе с ней. Мы, от недосыпа с синяками под глазами, нагими бродили по только что снятой квартире. Обнявшись и завернувшись в одну простыню на двоих, стояли у открытого настежь окна и курили. Весь город был у наших ног, а может, просто так казалось, с десятого-то этажа. Потом Танька вертелась у плиты, сооружая подобие яичницы с помидорами, а я не мог отвести от нее глаз. По телевизору что-то счастливо вещал виджей MTV. Тогда мне это казалось милым - есть яичницу с гренками каждый день: на завтрак, обед и ужин. А любимый Танькой музыкальный канал был включен круглосуточно. Странно, но попсовые песенки той весны въелись в душу и уже ни с чем, кроме как со счастьем, сексом и Таней, не ассоциировались. И наступила часть третья моей жизни, настоящая. Когда всё на тебе. Когда сколько бы не работал и как бы не страдал от недосыпа, денег все равно не хватает. Когда тебе жалко себя. А самое фиговое, это понимание того, что тебя больше не любят, а терпят. А терпят, потому что нужен. И ещё хуже, ты-то всё еще любишь. Правда, уже не знаешь за что. И даже больше ненавидишь, чем любишь. Но от мысли, что она может быть с другим, внутри всё скручивается и хочется выть. Но как вернуть былые чувства, ты не знаешь. А совсем уж хреново, что ты перестал жить для себя, и этому не видно конца. *** Лифт не работал. Твою мать! На десятый этаж пришлось подниматься пешком. Разозлённый, я побежал, прыгая через ступеньки, и зацепился пакетом с продуктами о поручень. У пакета оторвалась ручка, и вниз по лестнице нехотя покатилась коробка с заморожёнными пельменями. Злость потребовала выхода, и я пнул эту долбанную коробку. Коробка ударилась о стену и лопнула. Пельмени с весёлым стуком рассыпались по площадке. Этажом ниже в какой-то квартире, захлёбываясь, залаяла собака. Да пошла ты, тварь! Матерясь, я собрал пельмени и, уже не торопясь, побрёл наверх. Дверь открыла тёща. Ёпрст. Вот чего я не понимаю, так это почти ежедневного присутствия у себя дома тёщи. «Мама будет сидеть с малышкой, а я буду работать», - объяснила мне Таня. До малышки ещё два месяца. Но как им объяснить эту простую арифметику? Что девять минус семь - это два? Подошла Таня, равнодушно чмокнула в щёку, растянула губы в улыбке. - Устал? Да ей же всё равно, зачем спрашивать?! Зачем изображать радость оттого, что я пришел? - Продукты возьми, - я протянул пакет. Таня заглянула в пакет и понесла на кухню. Да что заглядывать, ничего нового там не обнаружишь, Таня-Танечка-Танюша. Всё как всегда - хлеб, пельмени, молоко, фрукты. Фрукты посоветовал врач. Ибо «ребёнку нужны витамины». Не вопрос. Правда, я уже подзабыл вкус пива и перешел на сигареты попроще. - Кушать хочешь, Андрей? Нет, блин, не хочу! Чего бы это я кушать хотел? Весь день только и делал, что жрал, а не работал. А ещё это - «Андрей». Тьфу. «Милый», «любимый» отменены, как пережиток прошлого. Теперь я нейтрально-официальный «Андрей». - Танечка, да что ты спрашиваешь, накрывай на стол! - суетится тёща. - Андрюша, вы пока мойте руки. У нас сегодня борщ! И отбивная! Ох уж это приторно-фальшивая тёщина забота. Лучше бы она просто молчала. Борщ с отбивной - это понятно, тёща их любит и под видом заботы о зяте на зятевские продукты готовит себе борщ и отбивную. Пока я мою руки, на кухне о чем-то шепчутся Таня с тёщей. Да ясно о чём. Им и без меня неплохо было. В самом деле, надо было с ребятами посидеть. - Как дела на работе? - лицемерно спрашивает тёща. Ещё подкалывает. Ясен пень, хочет меня выставить в хреновом свете. Типа, твои ровесники на кайенах рассекают да по ресторанам водят. А Танька еще так участливо смотрит, типа ей тоже безумно интересно, как там на работе. Ну да, с паршивой овцы хоть зарплаты клок. - Нормально всё, - отвечаю. - Пока не увольняют. Тёща не уловила иронии и перекрестилась: - И слава Богу! Я ел, склонившись к тарелке, и физически ощущал на себе их равнодушно-презрительные взгляды. - Как борщ? Вкусно? - спрашивает жена. Все ясно. Я, бездушный подонок, не оценил усилия тещи по готовке еды, и теперь меня в завуалированной форме просят похвалить «маму». - Спасибо, всё было очень вкусно! Только борщ был пересолен, а отбивная жестковата. Вот так вам! Сидят молча, переглядываются. Понятно - хотят, чтобы я поскорее доел и освободил кухню, им же дальше надо пошушукаться. Черт с вами, шушукайтесь. Отодвигаю тарелку, залпом выпиваю чай и встаю из-за стола. Со словами «Мне еще надо поработать» ухожу в комнату. Ложусь на диван и думаю, что хорошо было бы поспать. Но спать нельзя. Я набрал заказов на курсовые, так что надо работать. Встаю и сажусь за стол. Компьютера нет, всё ручками, по старинке. Потом отдам - наберут и распечатают. Глаза слипаются, но усилием воли я вывожу заголовок «Инженерно-технические службы в гостиничных комплексах». Я написал уже шесть страниц курсовика, когда понял, что сплю. Сквозь сон слышу, как звонит Танькин мобильный. «Слушаю вас, Давид!». Твою мать, что еще за Давид? Прислушиваюсь, но слышно плохо - тёща моет посуду. Все, что удаётся услышать - «До завтра, Давид!». Давид... Каражан-маражан, твою мать. Инженерно-технические... службы... в гостиничных комплексах... Я перетаскиваю тело на диван и снова засыпаю. *** В шесть тридцать под ухом разрывается будильник-мобильник. Вскакиваю, на автомате включаю чайник, бреду в ванную, умываюсь, чищу зубы, одеваюсь, выпиваю чашку растворимого кофе в прикуску с сигаретой и выбегаю из дома. В метро понимаю, что забыл зонт и что я всё ещё в постели, а времени уже семь! Опаздываю! В ускоренном темпе проделываю то же самое, лишь сигарету закуриваю только на улице. Льёт дождь. Вспоминаю, что я вновь забыл зонтик и бегом поднимаюсь на свой этаж. Пытаюсь отдышаться. В этот момент сквозь тонкую деревянную дверь различаю голоса жены и тёщи. Прислушиваюсь. - ...да, Давид сегодня заедет. От этих слов я моментально вспотел. А там, за дверью Таня внезапно начинает рыдать. - Он меня разлюбил! Я испытываю легкое чувство радости, по поводу того, что этот неведомый подлец Давид разлюбил Таньку, так ей, поделом! Радость слегка омрачается треском прорезающихся сквозь череп рогов. - Ну перестань, перестань, Танюш, он тебя любит! - утешает Таньку тёща. Нифига! Я злюсь на тёщу, потому что Давид - мужик, сказал - сделал, раз Танька говорит разлюбил, значит разлюбил. - Я старалась, готовила, полдня на кухне проторчала, а ему не понра-авилось, - продолжает реветь Танька. Ага, теперь ясно, кому борщ с отбивной готовился. Обычно мы едим пельмени. Порадовало только то, что Давиду борщ тоже не понравился. - А я тебе говорила - «дождись меня, научу как правильно, помогу», а ты «я - сама», - заметила тёща. - Совсем меня не замечает, хмурый вечно, отвечает односложно, слова лишнего не вытянешь, - продолжает жаловаться на любовника жена. - Так устаёт он на работе! - вступается за Давида тёща. - Он же вас обоих, а с малышкой и троих, тянет. Курсовые пишет по вечерам, вместо того чтобы с друзьями гулять. Я удивляюсь нашей с Давидом схожести. - Да я знаю, мам, знаю, только как мне объяснить ему что всё это временно, и мы обязательно прорвемся, и всё будет хорошо! Мам, я его очень сильно люблю, я потерять его боюсь! - Не переживай, Танюш. Вот дошьем костюм, сдадим последний заказ Давиду Арамовичу, да такой подарок твоему Андрюшке сделаем, что он тебе всё простит, и борщ недосоленный в том числе! - Да, мам, я знаю. Он давно о компьютере мечтает, я же вижу. В этот момент я понимаю, что я олух. Что речь идёт обо мне! Что Таня всё еще меня любит! Что борщ готовила не теща для себя, а Танька для меня! Что у меня через неделю день рождения! И что Давид - это тёщин сосед по площадке Давид Арамович! И что тёща с женой днями-ночами шьют всякие вещи на заказ, в том числе костюм для Арамыча, этого старого хрыча, чтобы подарить мне комп! А еще я понимаю, что мы прорвемся! И всё будет... всё будет... всё будет офигенно! Я спускаюсь вниз, выхожу под дождливую улицу и улыбаюсь небу. Ведь всё будет...
вот, надыбал в сети. автор тот же. вроде. Глава 1 – Поешь еще, Серёж, – сказала мама. – Мам, я наелся, спасибо. Честно говоря, я еле осилил вторую порцию маминой запеканки. Вторую неделю дома, а мама всё не успокоится. Я для неё всё еще маленький Серёжа, который вечно отлынивал от завтрака, терпеть не мог супы и воротил нос от манной каши. А если в тарелке обнаруживался вареный лук... В детстве мне очень нравился борщ, но при этом я терпеть не мог капусту. И никак не мог понять, почему мать с отцом так смеялись, когда я просил варить борщ без капусты. А вот в студенчестве, когда я начал жить без родительской опеки, детские капризы про вареный лук и капусту в борще стали неактуальны. Да, и возить ложкой по дну тарелки стало опрометчиво – готовили мы совместно, ели с одной сковородки, а в этом случае щелкать ртом в большой семье значило остаться голодным. В общем, за годы студенчества я стал всеяден, но каждый раз, когда я возвращался домой на каникулы, мама готовила только мои любимые блюда. И каждый мой приезд, мама, увидев меня, всплескивала руками: – Боже мой, исхудал-то как, мальчик мой! И пока заросшего щетиной мальчика душил в объятьях отец, мама, с каждой фразой переходя на новый уровень справедливого негодования, костерила всех виновных, по её мнению, в отощавшем сыне. Доставалось всем – от толстого Вадика, моего соседа по комнате до Министерства образования. Особенно мне было обидно за Вадика, питался он как воробушек, а толстый был из-за неправильного обмена веществ. Но мама Вадику всё равно почему-то не доверяла. Вадик потом уехал в Штаты и на их фаст-фуде раскабанел еще больше, и здесь уже сложно сказать, неправильный обмен веществ тому виной или что-то иное. В общем-то, я уже не тот тощий студент Серёжа Резвей, но то, что готовит мама, вкусно всегда, как бы сыт я не был. Для мамы готовить для нас с отцом истинное удовольствие, то, что, как ей кажется, в полной мере покажет нам её любовь. Наша же любовь к маме должна проявляться в том, что бы мы съедали всё предложенное. А вот моя Ксюша готовить совсем не любит. Хотя готовит великолепно! Для неё готовка – это творческий процесс, не мыслимый без большого количества ингредиентов. Даже банальная яичница в её исполнении готовится не менее часа и сервируется, словно фирменное блюдо в лучшем ресторане. Тем обиднее наблюдать микроскопические порции приготовленной яичницы, особенно с учётом гор посуды, участвовавшей в создании завтрака. Но это там, в Питере, городе, ставшим моим вторым домом. Здесь же теплота отчего дома, улицы родного города и друзья детства помогли мне отвлечься от последних событий. Лидка, Лёха, Панченко, Иван... Образы потускнели, кажется, что я в другом мире – в мире без подковёрных игр, предательства и лжи. Весь негатив последних дней растворился в прошлом. Безумно жаль, что Ксюша не смогла приехать со мной. У неё сейчас преддипломная практика, так что знакомство с моими родителями пришлось отложить. Отец, опустив газету, посмотрел на меня, чему-то улыбнулся и спросил: – Какие планы, Серёж? – Встречаюсь с друзьями. – Хоть бы вечер дома провёл, – возмутилась мама. – Каждый вечер одно и тоже – друзья! Ты б вчера его видел, Саш. Его Пахомов с Иванченкой привели! Под утро! Да и ты тоже хорош, – внезапно переключилась она на отца, – уже сам распиваешь с ним, словно пьяницы какие! Мама была не права. Вряд ли бы пьяницы ограничились бутылкой пива. А насчёт Вовки Пахомова с Мишей Иванченко, это да... Кажется, я даже песни пел в караоке, и всё удивлялся, почему так мало очков мне дают за моё высокое исполнительское мастерство. И лишь когда я сорвал голос и стал разговаривать как Хмырь в «Джентльменах удачи», выяснилось, что был отключен микрофон. *** С Вовкой и Михой мы дружим с детства. Росли в одном дворе, учились в одном классе. Когда мы были маленькими, мы строили зимой снежные крепости и играли в снежки, а летом играли в «Чижа» и прятки, и, конечно, пешком ходили на речку – плавать, рыбачить, печь картошку. Да чем мы только не занимались! Стоило одному из нас чем-либо увлечься, как этим увлекались все трое. Мы собирали марки, монеты, значки и спичечные этикетки. Слова «филателия», «нумизматика» или «фалеристика» были для нас не пустым звуком. Мы читали литературу по теме, изучали каждый образец наших коллекций, посещали соответствующие кружки и с большой радостью делились знаниями между собой. После фильма о третьем чемпионе мира по шахматам Хосе Рауле Капабланке мы круглый год играли в шахматы, записались на шахматную секцию «Е2-Е4» и соревновались, решая на скорость все шахматные задачки из местной газеты. Мы переписывались с пионерами Венгрии, Польши, Кубы и Монголии, участвовали в викторинах, проводимых журналами «Костёр», «Пионер» и газетой «Пионерская правда». Мы самостоятельно изучали языки, чтобы переписываться с друзьями на их родном языке. Когда появились футбольные вкладыши от жевательной резинки «Final-90», мы увлеклись футболом и каждый из нас знал полный состав каждой сборной, участвовавшей в чемпионате мира в Италии. Большим шиком было иметь вкладыш с фото сборной ФРГ. Да и вообще, сборные менялись на пять-шесть вкладышей с игроками. Меньше всех почему-то ценился Балтача. Я тогда первый подписался на газету «Футбол», а Вовка на все сбережения купил резиновый мяч. Мы играли в «Жопу», «Семнадцать» и «На лучшего вратаря», а потом и за сборную двора. Мы разводили рыбок, начав с подаренных Вовке на день рождения парочки гуппи в литровой банке с водой. К моменту, когда интерес к рыбкам сошел на нет, мы знали о них почти всё, а потомство наших гурами, макроподов и скалярий плавало не в одном десятке аквариумов города. После «Весёлой семейки» Носова мы даже решили завести инкубатор и вывести цыплят, но так и не нашли свежеснесённых яиц. А после «Республики ШКИД» стали выпускать журнал «Пионерская справедливость». Пионерская справедливость заключалась в том, что Вовка писал язвительные фельетоны об одноклассниках, я писал стихи, где пропесочивал двоечников и лентяев, а Мишка рисовал иллюстрации. Хулиганы в мишкиных иллюстрациях были маленькие, а мы – большие, настолько большие, что видны были только наши ноги. К третьему номеру мы исчерпали весь яд и журнал сам собой закрылся. Еще мы писали письма Наташе Гусевой, Алисе из телефильма «Гостья из будущего». Я и Вовка писали о собственных достижениях, полученных оценках, проделанной пионерской работе, количестве собранного металлолома и желании дружить с ней. Мишка писал о любви. Зря он писал любовные письма на уроке, иначе его письмо никогда бы не попало нашему классному Льву Мироновичу. Лев Миронович посчитал нужным продекламировать письмо всему классу. Читал он с выражением, а под конец поднял красного потеющего Мишку со стула и подвёл итоги. – И дело не в теме вашего письма, Иванченко, – сказал он под незатихающий гогот всего класса. – Любовь – светлое и заслуживающее уважения чувство. Дело в вашей вопиющей безграмотности! Советский пионер сначала учится грамотно писать, а потом пишет письма. Хорошо, он не знал того постыдного факта, что по Мишкиным письмам обучаются русскому языку монгольские пионеры. «Дарагой друк» – это сейчас можно так писать, а тогда могли и из пионеров выгнать. В школе очкастого Пахомова любили учителя и недолюбливали одноклассники. Его дразнили ботаником и считали выскочкой, а толстого Миху Иванченко называли не иначе, как пончиком. К Михе относились скорее равнодушно, Вовка же всегда вызывал антипатию. Маленький, взъерошенный, он всегда говорил правду в глаза, не юлил, не подсказывал и не давал списывать. В драке Вовка вёл себя этаким агрессивным петушком, напрыгивал, молотил руками по воздуху, но всё это заканчивалось, как только с него слетали очки. Он всегда видел плохо, что-то там врождённое. Мишка страдал одышкой и драться боялся, несмотря на большой рост и вес. Над ним издевались регулярно и безнаказанно – пинали в зад, прятали вещи, стирали мел с доски его зимней шапкой, закидывали ранец на дерево. Дети вообще жестоки, а Мишка, к тому же, никогда не вызывал сочувствия. У него была только мать, маленькая худенькая женщина, работавшая уборщицей в трёх местах. У тёти Раи никогда не было времени на Мишку, жив-здоров и слава Богу. Рос Мишка быстро, причём не только ввысь, а потому штаны и рукава ему были коротки, а заплатки на коленках и локтях совсем не красили. Стригла тётя Рая Мишку сама и нечасто, так что в целом вид Миша имел неопрятный – форма не по размеру, сальные волосы, грязный воротник. Забитый и убогий Мишка, ершистый ботаник Вовка – они были моими лучшими друзьями. Я никогда не вступался за них. Более того, в школе я старался держаться от них подальше. Я и сам не пользовался большим авторитетом в классе, но всё-таки моё положение было не таким безнадёжным. Я хорошо учился, но не настолько хорошо, чтобы вызывать ненависть наших двоечников, безусловных заводил и спортсменов в классе. Самым сильным у нас был Петя Бурганов. От него и его подпевал и доставалось чаще всего Пахомову с Иванченко. Ко мне Петя относился вполне нейтрально, и в те немногие случаи, когда Петя проявлял ко мне благосклонность, например когда я подсказывал ему верный ответ, мне было приятно. Вовка с Михой относились к моему поведению с пониманием. Тогда же я считал, что они должны гордиться тем, что я с ними дружу. Жизнь нас раскидала. После школы я поступил в Питер, да так там и остался. Вовка окончил школу с отличием и уехал учиться в Тюмень, после чего вернулся и работает сейчас инженером на местном предприятии. Мишка после восьмого класса поступил в техникум, отслужил в армии и нашёл работу в охранном агентстве. Он уже не такой толстый, скорее здоровый, и драться не боится. *** Во дворе посигналили. – Серёж, за тобой, – сказала мама, выглянув в окно. Я быстро оделся и спустился. Из выхлопной трубы вовкиной «девятки» идёт густой дым, а сам Вовка, притопывая, мёрзнет у машины. Дым подсвечивается габаритными огнями и выглядит зловеще. Маленький Вовка, в дублёнке и бобровой шапке, напротив, выглядит забавно. Я вышел из подъезда и сразу же ощутил пощипывание в носу – мороз. Февраль у нас традиционно самый холодный месяц. – Еле завёлся сегодня, – бубнит Вовка в перчатки. – Как ты после вчерашнего? – Проспал до обеда, выпил все молоко и воду из крана, – отвечаю я. – Счастливчик, – завидует Вовка. – Я только с работы. Еще и генеральный сегодня разнос устроил. Жена весь день звонит и пилит... Сегодня спрашивала, когда ты уедешь наконец. Я сказал, что если она не перестанет, ты тут вообще навсегда останешься. Посмеялись. – А Мишка где? – Он сразу после работы туда едет. В «Ковчег», ты ж там еще не был. Живая музыка, саксофон, тебе понравится. Ладно, садись, в дороге поговорим. В машине, кажется, холоднее, чем на улице. Вовка, осторожно развернувшись – он только недавно купил машину и получил права – выезжает из двора на улицу. Разницы в освещении почти нет, фонари в городе в большом дефиците. Едет Вовка неуверенно и аккуратно. Проезжаем парк Ленина, сворачиваем на Вавилова, потом на Попова и вот мы в седьмом микрорайоне. Еще пять минут и вот они – огни «Ковчега». У нас маленький город, стотысячное население и все друг друга знают. Ставим машину, заходим в ресторан, сдаём одежду в гардероб. Вовка снимает очки и протирает запотевшие стёкла. Вернув очки на место, он оглядывается и неуверенно спрашивает: – Идём? Киваю, и мы заходим в общий зал. В «Ковчеге» сегодня шумно. По прокуренному помещению снуют официанты в тельняшках, а весь интерьер выполнен в морской тематике. В углу замечаю одинокого Мишку. Мы с Вовкой протискиваемся к нему. Увидев нас, он расплывается в улыбке и встаёт из-за стола. Скамейка, с которой поднялся Мишка, качается, начинает падать и только стенка задерживает её падение. Мишка не замечает, обнимает меня, Вовку и снова садится. Мы садимся напротив. Подбегает официантка, бросает на стол меню и удаляется. Вовка трёт ладони и берёт в руки меню: – Сейчас бы соляночки горячей! – А я бы шашлычку заказал, – говорит Миха. – Совсем отвык от еды нормальной. Мать болеет, не до готовки. А я что – пельмени сварить, картошки пожарить. В столовой на работе всякую хрень подают, и дорого, блин. А ты, Серёг, что будешь? – Да я из дома, только поужинал, закуски только если какой. – Так, тогда бутылку «Столичной», томатный сок, шашлык... Какой шашлык тебе, Мих? – Свинину! – Ага, шашлык из свинины на рёбрышках, солянку... Закусывать чем? – Соленья есть какие-нибудь? – Вот, «Бабушкины соленья из погребка» – малосольные огурчики, помидоры, грибочки... Пойдёт? – Аск! – ответили мы с Михой хором и заржали. – Нормальный выбор? – Ну, хум хау, – поддержал нас Вовка и тоже засмеялся. Подошла официантка – руки в боки, взгляд усталый и равнодушный. – Ну чё, выбрали? Пока Вовка делает заказ, я вспоминаю, как долго когда-то мы объясняли Мишке смысл этого анекдота про двух переводчиков. – Водку сразу! – командует Миха официантке и закуривает. Автоматически мы тоже тянемся за сигаретами. А ведь в школе не пили и не курили. Мы с Пахомовым начали в институте, а Миха – в армии. – А помните Людмилу Ивановну? Ну, она ещё меня постригла? – вспоминает Мишка. – Я тогда зарос, помню, а она не выдержала и прямо на уроке меня постригла? – Эээ..., – тянем мы. Конечно, помним. Злющая математичка под хохот всего класса вытащила Мишку за патлы к доске и остригла. И не сказать, что мишкина причёска стала образцом парикмахерского искусства – скорее это было похоже на образчик буржуазной пропаганды или веяние моды двадцать первого века. Но дело, конечно же, было не в причёске. Просто вряд ли математичка осмелилась бы так поступить с кем-либо иным. Тихая же и забитая тётя Рая не стала скандалить и разбираться. И это ещё раз утвердило класс в мысли о безнаказанности издевательств над Мишкой. – Ну, так помните или нет? – возбуждённо спрашивает он. – Помним. – Ну вот, у неё оказывается есть дочка! Сегодня познакомился с ней, Верой зовут... – Погоди, – перебивает его Вовка. – Часом не Погодина фамилия? Рыжая такая, невысокая... – Ага, точно! А ты её знаешь что ли? – Ещё бы не знать. Валька Погодин со мной работает, это его жена бывшая. Развелись они года два назад. – Ну и что, что развелись, – мрачнеет Мишка. – Всякое бывает, характерами не сошлись может. И дочка у неё есть, я в курсе. – Может и характерами, – тянет Вовка. – Только не думаю я, что тебе её характер понравится. Бл... – Закрыли тему! – отрубает Иванченко и встаёт из-за стола. – Свои мозги есть. Я в туалет. Пахомов затягивается, изучает поверхность стола и тихо говорит: – Гуляла она сильно. Валька переживал, прощал, верил выдумкам её... Ладно, сам разберётся. А ты как? Веришь своей? – Верю, – отвечаю я и зачем-то лезу в карман за телефоном. Набираю питерский номер – гудки – никто не берёт. Пока спокоен, но в глубине какое-то неприятное липкое чувство. Набираю Ксюшин сотовый. Считаю гудки. Раз, два, три... Возвращается Миха. Вовка внимательно наблюдает за мной. Семь, восемь... – Алло? – Ксюш, привет! Как ты? Ты где? А то я домой звоню, тебя нет. Связь плохая, но в трубке всё равно слышен чей-то смех и музыка. Подходит официантка и начинает шумно расставлять приборы, водку, графин с соком. С трудом разбираю, что говорит в трубку Ксюша. – Серёж, всё хорошо, я с колегами после работы зашла в кафе, уже собираюсь домой. Когда вернёшься? – Скоро, солнце, скоро. Не скучай, люблю тебя! – Жду, целую, пока! И снова гудки. Натягиваю улыбку, отключаюсь и кладу телефон в карман. – Привет бы хоть передал, – укоризненно говорит Миха. – Да сыта она уже вашими приветами, в гости вас зовет. Приедете? – Хмм... – переглядываются друзья, – летом? На свадьбу? Я молчу. О свадьбе Ксюша не хочет ни говорить, ни слышать. Институт надо закончить, стаж набрать, для себя пожить, мне на ноги встать – причин много. Но объяснять это друзьям не хочется. – Посмотрим, ещё не думали, – говорю я, – но приглашу по-любому. – За это и выпьем, – говорит Вовка и протягивает рюмку. *** Мы начали третью бутылку водки. От михиного шашлыка остались обглоданные ребрышки, а пепельница стала полна окурков. На мой вопрос, меняют ли тут пепельницы, Мишка удивлённо пожал плечами: «Зачем?». И правда, зачем. Провинциальный сервис, что уж там. Настроения не было. Раз пять звонил домой в Питер, трубку так никто и не берёт. Звонить на прямую Ксюше нет желания, не хватало, что бы она меня еще заподозрила в излишнем контроле или ревности. – Петька! – радостно восклицает Миха. Оглядываюсь – к нам подходит какой-то неопрятный мужик. – Кто такой? – тихо спрашиваю у Вовки, не отводя взгляда от мужика. – Петька Бурганов, если помнишь, одноклассник наш. – Садись, Петруха! – жмёт ему руку Мишка и движением приглашает за стол. Петя здоровается за руку со мной и Вовкой и садится рядом с Михой. – Бли-и-ин! – вглядывается Петя в меня. – Резвей! Ты что ли? Приехал? – Я. Приехал. – А я слышал ты в Москве сейчас! Ну, дела! – шумит Петька. – Наливайте, мужики! Мишка знаками показывает официантке, что нужна ещё рюмка. – Да не в Москве он, – поправляет Вовка, – в Ленинграде. Неделю уже как в городе. – Да нам всё одно – столица! – отмахивается Бурганов. – Ну, как ты там, Серёга? Женился? Дети? У меня трое уже, два сына, дочка! Эх, как же я рад тебя видеть, дружище! Мы же, считай, со школы и не виделись! А помнишь, как мы в шестом классе… – Слушай, тебе чего надо? – перебил я его. – Откуда такая душевность? С чего бы вдруг? – Серёг, ты чего?.. – Да ничего. Где твоя душевность была в школьное время? Поднял жопу и исчез. Быстро. Бурганов потемнел лицом. Улыбка слезла с его лица. Он встал, не чокаясь, выпил и утёрся рукавом. Вовка с Михой попытались его усадить назад, но он отмахнулся. – Вот, ты, какой стал, Серёга, в Ленинграде своём. Уж сколько слышал о ленинградцах, всегда только хорошее. Мол, и люди там душевные, и вообще. Да только, видать, не в том Ленинграде живёшь ты. Откуда ж в тебе гнили столько? – Бурганов пожал руки Пахомову и Иванченко. – Спасибо, мужики, свидимся ещё. Смерив меня взглядом, Петька Бурганов ушёл в другой конец зала. Молчание прерывал тихий голос Мишки: – Зря ты так с Петькой-то. Он через многое прошёл, в Чечне отслужил, мать умерла, пока он с чехами воевал. Нормальный он мужик, не то что… Ладно, пора мне, вставать рано. – Докинуть? – спросил Вовка. – Да сам доберусь. С этими словами Мишка вытащил из бумажника пятисотенную, кинул её на стол и ушёл. Вовка тоже засобирался. – Серёг, поехали тоже. Моя беспокоится, домой надо. – Езжай, я посижу ещё, – ответил я. – Ну, до завтра тогда. Родителям привет. И это… Помнишь, как мы днями напролёт играли в «Мортал Комбат»? Ты же никогда не добивал, не делал «фаталити», а выбирал дружбу. Помнишь? Френдшип! Френдшип эгейн. Вовка ушёл. Я заказал ещё водки и снова набрал домашний. Трубку никто не брал.
вот, надыбал в сети. автор тот же. вроде. Глава 1 – Поешь еще, Серёж, – сказала мама. – Мам, я наелся, спасибо. Честно говоря, я еле осилил вторую порцию маминой запеканки. Вторую неделю дома, а мама всё не успокоится. Я для неё всё еще маленький Серёжа, который вечно отлынивал от завтрака, терпеть не мог супы и воротил нос от манной каши. А если в тарелке обнаруживался вареный лук... В детстве мне очень нравился борщ, но при этом я терпеть не мог капусту. И никак не мог понять, почему мать с отцом так смеялись, когда я просил варить борщ без капусты. А вот в студенчестве, когда я начал жить без родительской опеки, детские капризы про вареный лук и капусту в борще стали неактуальны. Да, и возить ложкой по дну тарелки стало опрометчиво – готовили мы совместно, ели с одной сковородки, а в этом случае щелкать ртом в большой семье значило остаться голодным. В общем, за годы студенчества я стал всеяден, но каждый раз, когда я возвращался домой на каникулы, мама готовила только мои любимые блюда. И каждый мой приезд, мама, увидев меня, всплескивала руками: – Боже мой, исхудал-то как, мальчик мой! И пока заросшего щетиной мальчика душил в объятьях отец, мама, с каждой фразой переходя на новый уровень справедливого негодования, костерила всех виновных, по её мнению, в отощавшем сыне. Доставалось всем – от толстого Вадика, моего соседа по комнате до Министерства образования. Особенно мне было обидно за Вадика, питался он как воробушек, а толстый был из-за неправильного обмена веществ. Но мама Вадику всё равно почему-то не доверяла. Вадик потом уехал в Штаты и на их фаст-фуде раскабанел еще больше, и здесь уже сложно сказать, неправильный обмен веществ тому виной или что-то иное. В общем-то, я уже не тот тощий студент Серёжа Резвей, но то, что готовит мама, вкусно всегда, как бы сыт я не был. Для мамы готовить для нас с отцом истинное удовольствие, то, что, как ей кажется, в полной мере покажет нам её любовь. Наша же любовь к маме должна проявляться в том, что бы мы съедали всё предложенное. А вот моя Ксюша готовить совсем не любит. Хотя готовит великолепно! Для неё готовка – это творческий процесс, не мыслимый без большого количества ингредиентов. Даже банальная яичница в её исполнении готовится не менее часа и сервируется, словно фирменное блюдо в лучшем ресторане. Тем обиднее наблюдать микроскопические порции приготовленной яичницы, особенно с учётом гор посуды, участвовавшей в создании завтрака. Но это там, в Питере, городе, ставшим моим вторым домом. Здесь же теплота отчего дома, улицы родного города и друзья детства помогли мне отвлечься от последних событий. Лидка, Лёха, Панченко, Иван... Образы потускнели, кажется, что я в другом мире – в мире без подковёрных игр, предательства и лжи. Весь негатив последних дней растворился в прошлом. Безумно жаль, что Ксюша не смогла приехать со мной. У неё сейчас преддипломная практика, так что знакомство с моими родителями пришлось отложить. Отец, опустив газету, посмотрел на меня, чему-то улыбнулся и спросил: – Какие планы, Серёж? – Встречаюсь с друзьями. – Хоть бы вечер дома провёл, – возмутилась мама. – Каждый вечер одно и тоже – друзья! Ты б вчера его видел, Саш. Его Пахомов с Иванченкой привели! Под утро! Да и ты тоже хорош, – внезапно переключилась она на отца, – уже сам распиваешь с ним, словно пьяницы какие! Мама была не права. Вряд ли бы пьяницы ограничились бутылкой пива. А насчёт Вовки Пахомова с Мишей Иванченко, это да... Кажется, я даже песни пел в караоке, и всё удивлялся, почему так мало очков мне дают за моё высокое исполнительское мастерство. И лишь когда я сорвал голос и стал разговаривать как Хмырь в «Джентльменах удачи», выяснилось, что был отключен микрофон. *** С Вовкой и Михой мы дружим с детства. Росли в одном дворе, учились в одном классе. Когда мы были маленькими, мы строили зимой снежные крепости и играли в снежки, а летом играли в «Чижа» и прятки, и, конечно, пешком ходили на речку – плавать, рыбачить, печь картошку. Да чем мы только не занимались! Стоило одному из нас чем-либо увлечься, как этим увлекались все трое. Мы собирали марки, монеты, значки и спичечные этикетки. Слова «филателия», «нумизматика» или «фалеристика» были для нас не пустым звуком. Мы читали литературу по теме, изучали каждый образец наших коллекций, посещали соответствующие кружки и с большой радостью делились знаниями между собой. После фильма о третьем чемпионе мира по шахматам Хосе Рауле Капабланке мы круглый год играли в шахматы, записались на шахматную секцию «Е2-Е4» и соревновались, решая на скорость все шахматные задачки из местной газеты. Мы переписывались с пионерами Венгрии, Польши, Кубы и Монголии, участвовали в викторинах, проводимых журналами «Костёр», «Пионер» и газетой «Пионерская правда». Мы самостоятельно изучали языки, чтобы переписываться с друзьями на их родном языке. Когда появились футбольные вкладыши от жевательной резинки «Final-90», мы увлеклись футболом и каждый из нас знал полный состав каждой сборной, участвовавшей в чемпионате мира в Италии. Большим шиком было иметь вкладыш с фото сборной ФРГ. Да и вообще, сборные менялись на пять-шесть вкладышей с игроками. Меньше всех почему-то ценился Балтача. Я тогда первый подписался на газету «Футбол», а Вовка на все сбережения купил резиновый мяч. Мы играли в «Жопу», «Семнадцать» и «На лучшего вратаря», а потом и за сборную двора. Мы разводили рыбок, начав с подаренных Вовке на день рождения парочки гуппи в литровой банке с водой. К моменту, когда интерес к рыбкам сошел на нет, мы знали о них почти всё, а потомство наших гурами, макроподов и скалярий плавало не в одном десятке аквариумов города. После «Весёлой семейки» Носова мы даже решили завести инкубатор и вывести цыплят, но так и не нашли свежеснесённых яиц. А после «Республики ШКИД» стали выпускать журнал «Пионерская справедливость». Пионерская справедливость заключалась в том, что Вовка писал язвительные фельетоны об одноклассниках, я писал стихи, где пропесочивал двоечников и лентяев, а Мишка рисовал иллюстрации. Хулиганы в мишкиных иллюстрациях были маленькие, а мы – большие, настолько большие, что видны были только наши ноги. К третьему номеру мы исчерпали весь яд и журнал сам собой закрылся. Еще мы писали письма Наташе Гусевой, Алисе из телефильма «Гостья из будущего». Я и Вовка писали о собственных достижениях, полученных оценках, проделанной пионерской работе, количестве собранного металлолома и желании дружить с ней. Мишка писал о любви. Зря он писал любовные письма на уроке, иначе его письмо никогда бы не попало нашему классному Льву Мироновичу. Лев Миронович посчитал нужным продекламировать письмо всему классу. Читал он с выражением, а под конец поднял красного потеющего Мишку со стула и подвёл итоги. – И дело не в теме вашего письма, Иванченко, – сказал он под незатихающий гогот всего класса. – Любовь – светлое и заслуживающее уважения чувство. Дело в вашей вопиющей безграмотности! Советский пионер сначала учится грамотно писать, а потом пишет письма. Хорошо, он не знал того постыдного факта, что по Мишкиным письмам обучаются русскому языку монгольские пионеры. «Дарагой друк» – это сейчас можно так писать, а тогда могли и из пионеров выгнать. В школе очкастого Пахомова любили учителя и недолюбливали одноклассники. Его дразнили ботаником и считали выскочкой, а толстого Миху Иванченко называли не иначе, как пончиком. К Михе относились скорее равнодушно, Вовка же всегда вызывал антипатию. Маленький, взъерошенный, он всегда говорил правду в глаза, не юлил, не подсказывал и не давал списывать. В драке Вовка вёл себя этаким агрессивным петушком, напрыгивал, молотил руками по воздуху, но всё это заканчивалось, как только с него слетали очки. Он всегда видел плохо, что-то там врождённое. Мишка страдал одышкой и драться боялся, несмотря на большой рост и вес. Над ним издевались регулярно и безнаказанно – пинали в зад, прятали вещи, стирали мел с доски его зимней шапкой, закидывали ранец на дерево. Дети вообще жестоки, а Мишка, к тому же, никогда не вызывал сочувствия. У него была только мать, маленькая худенькая женщина, работавшая уборщицей в трёх местах. У тёти Раи никогда не было времени на Мишку, жив-здоров и слава Богу. Рос Мишка быстро, причём не только ввысь, а потому штаны и рукава ему были коротки, а заплатки на коленках и локтях совсем не красили. Стригла тётя Рая Мишку сама и нечасто, так что в целом вид Миша имел неопрятный – форма не по размеру, сальные волосы, грязный воротник. Забитый и убогий Мишка, ершистый ботаник Вовка – они были моими лучшими друзьями. Я никогда не вступался за них. Более того, в школе я старался держаться от них подальше. Я и сам не пользовался большим авторитетом в классе, но всё-таки моё положение было не таким безнадёжным. Я хорошо учился, но не настолько хорошо, чтобы вызывать ненависть наших двоечников, безусловных заводил и спортсменов в классе. Самым сильным у нас был Петя Бурганов. От него и его подпевал и доставалось чаще всего Пахомову с Иванченко. Ко мне Петя относился вполне нейтрально, и в те немногие случаи, когда Петя проявлял ко мне благосклонность, например когда я подсказывал ему верный ответ, мне было приятно. Вовка с Михой относились к моему поведению с пониманием. Тогда же я считал, что они должны гордиться тем, что я с ними дружу. Жизнь нас раскидала. После школы я поступил в Питер, да так там и остался. Вовка окончил школу с отличием и уехал учиться в Тюмень, после чего вернулся и работает сейчас инженером на местном предприятии. Мишка после восьмого класса поступил в техникум, отслужил в армии и нашёл работу в охранном агентстве. Он уже не такой толстый, скорее здоровый, и драться не боится. *** Во дворе посигналили. – Серёж, за тобой, – сказала мама, выглянув в окно. Я быстро оделся и спустился. Из выхлопной трубы вовкиной «девятки» идёт густой дым, а сам Вовка, притопывая, мёрзнет у машины. Дым подсвечивается габаритными огнями и выглядит зловеще. Маленький Вовка, в дублёнке и бобровой шапке, напротив, выглядит забавно. Я вышел из подъезда и сразу же ощутил пощипывание в носу – мороз. Февраль у нас традиционно самый холодный месяц. – Еле завёлся сегодня, – бубнит Вовка в перчатки. – Как ты после вчерашнего? – Проспал до обеда, выпил все молоко и воду из крана, – отвечаю я. – Счастливчик, – завидует Вовка. – Я только с работы. Еще и генеральный сегодня разнос устроил. Жена весь день звонит и пилит... Сегодня спрашивала, когда ты уедешь наконец. Я сказал, что если она не перестанет, ты тут вообще навсегда останешься. Посмеялись. – А Мишка где? – Он сразу после работы туда едет. В «Ковчег», ты ж там еще не был. Живая музыка, саксофон, тебе понравится. Ладно, садись, в дороге поговорим. В машине, кажется, холоднее, чем на улице. Вовка, осторожно развернувшись – он только недавно купил машину и получил права – выезжает из двора на улицу. Разницы в освещении почти нет, фонари в городе в большом дефиците. Едет Вовка неуверенно и аккуратно. Проезжаем парк Ленина, сворачиваем на Вавилова, потом на Попова и вот мы в седьмом микрорайоне. Еще пять минут и вот они – огни «Ковчега». У нас маленький город, стотысячное население и все друг друга знают. Ставим машину, заходим в ресторан, сдаём одежду в гардероб. Вовка снимает очки и протирает запотевшие стёкла. Вернув очки на место, он оглядывается и неуверенно спрашивает: – Идём? Киваю, и мы заходим в общий зал. В «Ковчеге» сегодня шумно. По прокуренному помещению снуют официанты в тельняшках, а весь интерьер выполнен в морской тематике. В углу замечаю одинокого Мишку. Мы с Вовкой протискиваемся к нему. Увидев нас, он расплывается в улыбке и встаёт из-за стола. Скамейка, с которой поднялся Мишка, качается, начинает падать и только стенка задерживает её падение. Мишка не замечает, обнимает меня, Вовку и снова садится. Мы садимся напротив. Подбегает официантка, бросает на стол меню и удаляется. Вовка трёт ладони и берёт в руки меню: – Сейчас бы соляночки горячей! – А я бы шашлычку заказал, – говорит Миха. – Совсем отвык от еды нормальной. Мать болеет, не до готовки. А я что – пельмени сварить, картошки пожарить. В столовой на работе всякую хрень подают, и дорого, блин. А ты, Серёг, что будешь? – Да я из дома, только поужинал, закуски только если какой. – Так, тогда бутылку «Столичной», томатный сок, шашлык... Какой шашлык тебе, Мих? – Свинину! – Ага, шашлык из свинины на рёбрышках, солянку... Закусывать чем? – Соленья есть какие-нибудь? – Вот, «Бабушкины соленья из погребка» – малосольные огурчики, помидоры, грибочки... Пойдёт? – Аск! – ответили мы с Михой хором и заржали. – Нормальный выбор? – Ну, хум хау, – поддержал нас Вовка и тоже засмеялся. Подошла официантка – руки в боки, взгляд усталый и равнодушный. – Ну чё, выбрали? Пока Вовка делает заказ, я вспоминаю, как долго когда-то мы объясняли Мишке смысл этого анекдота про двух переводчиков. – Водку сразу! – командует Миха официантке и закуривает. Автоматически мы тоже тянемся за сигаретами. А ведь в школе не пили и не курили. Мы с Пахомовым начали в институте, а Миха – в армии. – А помните Людмилу Ивановну? Ну, она ещё меня постригла? – вспоминает Мишка. – Я тогда зарос, помню, а она не выдержала и прямо на уроке меня постригла? – Эээ..., – тянем мы. Конечно, помним. Злющая математичка под хохот всего класса вытащила Мишку за патлы к доске и остригла. И не сказать, что мишкина причёска стала образцом парикмахерского искусства – скорее это было похоже на образчик буржуазной пропаганды или веяние моды двадцать первого века. Но дело, конечно же, было не в причёске. Просто вряд ли математичка осмелилась бы так поступить с кем-либо иным. Тихая же и забитая тётя Рая не стала скандалить и разбираться. И это ещё раз утвердило класс в мысли о безнаказанности издевательств над Мишкой. – Ну, так помните или нет? – возбуждённо спрашивает он. – Помним. – Ну вот, у неё оказывается есть дочка! Сегодня познакомился с ней, Верой зовут... – Погоди, – перебивает его Вовка. – Часом не Погодина фамилия? Рыжая такая, невысокая... – Ага, точно! А ты её знаешь что ли? – Ещё бы не знать. Валька Погодин со мной работает, это его жена бывшая. Развелись они года два назад. – Ну и что, что развелись, – мрачнеет Мишка. – Всякое бывает, характерами не сошлись может. И дочка у неё есть, я в курсе. – Может и характерами, – тянет Вовка. – Только не думаю я, что тебе её характер понравится. Бл... – Закрыли тему! – отрубает Иванченко и встаёт из-за стола. – Свои мозги есть. Я в туалет. Пахомов затягивается, изучает поверхность стола и тихо говорит: – Гуляла она сильно. Валька переживал, прощал, верил выдумкам её... Ладно, сам разберётся. А ты как? Веришь своей? – Верю, – отвечаю я и зачем-то лезу в карман за телефоном. Набираю питерский номер – гудки – никто не берёт. Пока спокоен, но в глубине какое-то неприятное липкое чувство. Набираю Ксюшин сотовый. Считаю гудки. Раз, два, три... Возвращается Миха. Вовка внимательно наблюдает за мной. Семь, восемь... – Алло? – Ксюш, привет! Как ты? Ты где? А то я домой звоню, тебя нет. Связь плохая, но в трубке всё равно слышен чей-то смех и музыка. Подходит официантка и начинает шумно расставлять приборы, водку, графин с соком. С трудом разбираю, что говорит в трубку Ксюша. – Серёж, всё хорошо, я с колегами после работы зашла в кафе, уже собираюсь домой. Когда вернёшься? – Скоро, солнце, скоро. Не скучай, люблю тебя! – Жду, целую, пока! И снова гудки. Натягиваю улыбку, отключаюсь и кладу телефон в карман. – Привет бы хоть передал, – укоризненно говорит Миха. – Да сыта она уже вашими приветами, в гости вас зовет. Приедете? – Хмм... – переглядываются друзья, – летом? На свадьбу? Я молчу. О свадьбе Ксюша не хочет ни говорить, ни слышать. Институт надо закончить, стаж набрать, для себя пожить, мне на ноги встать – причин много. Но объяснять это друзьям не хочется. – Посмотрим, ещё не думали, – говорю я, – но приглашу по-любому. – За это и выпьем, – говорит Вовка и протягивает рюмку. *** Мы начали третью бутылку водки. От михиного шашлыка остались обглоданные ребрышки, а пепельница стала полна окурков. На мой вопрос, меняют ли тут пепельницы, Мишка удивлённо пожал плечами: «Зачем?». И правда, зачем. Провинциальный сервис, что уж там. Настроения не было. Раз пять звонил домой в Питер, трубку так никто и не берёт. Звонить на прямую Ксюше нет желания, не хватало, что бы она меня еще заподозрила в излишнем контроле или ревности. – Петька! – радостно восклицает Миха. Оглядываюсь – к нам подходит какой-то неопрятный мужик. – Кто такой? – тихо спрашиваю у Вовки, не отводя взгляда от мужика. – Петька Бурганов, если помнишь, одноклассник наш. – Садись, Петруха! – жмёт ему руку Мишка и движением приглашает за стол. Петя здоровается за руку со мной и Вовкой и садится рядом с Михой. – Бли-и-ин! – вглядывается Петя в меня. – Резвей! Ты что ли? Приехал? – Я. Приехал. – А я слышал ты в Москве сейчас! Ну, дела! – шумит Петька. – Наливайте, мужики! Мишка знаками показывает официантке, что нужна ещё рюмка. – Да не в Москве он, – поправляет Вовка, – в Ленинграде. Неделю уже как в городе. – Да нам всё одно – столица! – отмахивается Бурганов. – Ну, как ты там, Серёга? Женился? Дети? У меня трое уже, два сына, дочка! Эх, как же я рад тебя видеть, дружище! Мы же, считай, со школы и не виделись! А помнишь, как мы в шестом классе… – Слушай, тебе чего надо? – перебил я его. – Откуда такая душевность? С чего бы вдруг? – Серёг, ты чего?.. – Да ничего. Где твоя душевность была в школьное время? Поднял жопу и исчез. Быстро. Бурганов потемнел лицом. Улыбка слезла с его лица. Он встал, не чокаясь, выпил и утёрся рукавом. Вовка с Михой попытались его усадить назад, но он отмахнулся. – Вот, ты, какой стал, Серёга, в Ленинграде своём. Уж сколько слышал о ленинградцах, всегда только хорошее. Мол, и люди там душевные, и вообще. Да только, видать, не в том Ленинграде живёшь ты. Откуда ж в тебе гнили столько? – Бурганов пожал руки Пахомову и Иванченко. – Спасибо, мужики, свидимся ещё. Смерив меня взглядом, Петька Бурганов ушёл в другой конец зала. Молчание прерывал тихий голос Мишки: – Зря ты так с Петькой-то. Он через многое прошёл, в Чечне отслужил, мать умерла, пока он с чехами воевал. Нормальный он мужик, не то что… Ладно, пора мне, вставать рано. – Докинуть? – спросил Вовка. – Да сам доберусь. С этими словами Мишка вытащил из бумажника пятисотенную, кинул её на стол и ушёл. Вовка тоже засобирался. – Серёг, поехали тоже. Моя беспокоится, домой надо. – Езжай, я посижу ещё, – ответил я. – Ну, до завтра тогда. Родителям привет. И это… Помнишь, как мы днями напролёт играли в «Мортал Комбат»? Ты же никогда не добивал, не делал «фаталити», а выбирал дружбу. Помнишь? Френдшип! Френдшип эгейн. Вовка ушёл. Я заказал ещё водки и снова набрал домашний. Трубку никто не брал.