Мама Он проснулся от холода. Ветер задувал ледяные капли в незастекленные глазницы окон, они долетали до него даже несмотря на то, что он лежал на рулонах пакли у дальней стены. Голова раскалывалась, как, впрочем, каждое утро на протяжении вот уже пятнадцати лет. Во рту было мерзко, он вытащил костлявую, с грязными, обгрызенными ногтями руку из-под старого, залатанного пальто, которым накрывался с вечера, залез в потертую сумку и, нашарив в ней бутылку, удовлетворенно крякнул. Зубами откупорил горлышко и, морщась от отвращения, дергая выпирающим кадыком, начал жадно пить. Головная боль отступала, теперь – решить проблему с голодом. Еды не осталось вообще – вчера он съел последний кусок черного хлеба с кровяной колбасой, которую украл у сторожевого пса, рядом со складом на окраине города. Пес рычал на него, брызжа слюной, рвал цепь, чтоб ухватить проклятого вора за глотку, но вор оказался ловчее. Ловкость диктовали голод и предусмотрительность. Собрав свой нехитрый скарб в сумку, он вышел из заброшенной новостройки и, зябко прячась в воротник, побрел в сторону маленькой, старой деревушки на окраине, которая, очевидно, предназначалась под снос. Несмотря на начало девяностых, разруху и хаос, кто-то уже начинал сколачивать на строительстве капитал. Старые, покосившиеся от времени дома сносились, а их жильцы получали комнатушки в новых бетонных коробках. Его звали Николай, Николай Свирчук. В прошлой жизни он был неплохим плотником, но, как и многие, спился, сгулялся, однажды просто ушел из дома, в котором его тихо ненавидели, и назад уже не вернулся. В другой жизни все для него было новым – новые знакомые, такие же неудачники как и он, новые улицы, новые городки, новые ночлежки, новая еда. Раньше он мог выбросить недоеденный за обедом кусок хлеба. Теперь, если бы он увидел такое, то разбил бы за это лицо. Еда – едой, но главной проблемой был его лучший друг – алкоголь. Он был очень общительным, даже назойливым малым. Если Николай старался надолго забыть про друга, то он напоминал о себе монотонным, тяжелым стуком в висках, нехваткой воздуха, злостью. Николай сжимал зубы и брел выпрашивать мелочь, собирать пустую тару, даже воровать. Скребя грязными пальцами кустистую щетину, он просяще заглядывал людям в глаза и врал что-то про кусок хлеба. Они брезгливо морщились, и ссыпали на ладонь медяки. Однажды он неосмотрительно подошел к молодому кругломордому парню и протянул ему ладонь. Парень выбил ему три зуба и сломал ребро, когда Николай свалился на землю. Люди, выходящие из магазина, равнодушно смотрели на это и шли по своим делам. Ладно, да и черт с ними, с людьми. Бродячие псы – и те добрее. Он шумно высморкался в пожухлую, покрытую каплями дождя, траву, отчего в висках опять застучали молотки. На самом краю деревушки стоял очень старый, скошенный набок дом. Он весь почернел от времени, бревна ссохлись от солнца и разбухли от влаги, забор был повален набок. За домом Николай увидел такой же старый, но довольно большой сарай. Его дверь была открыта. Николай внимательно огляделся по сторонам и, пригнувшись, прошмыгнул к черному проему. В сарае можно было бы поживиться картошкой, луком, осенними яблоками, украсть и продать инструменты, в конце концов. Внутри было темно, пахло сеном и луковой шелухой. Он зажег спичку и начал оглядываться. В углу стояли ящики с картофелем, на веревке, растянутой под потолком, висели снопы засохших ржаных колосьев, на полу валялась куча какого-то старого тряпья. Вообще, ему бросилось в глаза, что сарай был неухожен: когда-то его сделали на славу, но прошло много времени, и его почти забросили. Там же он нашел старый холщовый мешок и, присев на корточки, начал закидывать в него крупные, очищенные от грязи клубни. Он представил, как испечет их в золе, и у него заурчало в животе с удвоенной силой. - А хто это там шурует? – вдруг услышал он старческий, дребезжащий голос и вжал голову в плечи. - Хто это там, говорю? Михална, ты, штоль, опять семенную воруешь? - Да не, мать, это я… - отозвался Николай, прикидывая, как бы половчее выйти из неудобной ситуации. Вот дурень – не мог по сторонам оглядываться! - Хто? А-ну, покажися! – потребовал голос. Николай вздохнул и вышел из сарая на свет. Его взору предстала старенькая, сморщенная, стоптавшаяся бабуля с белыми как первый снег волосами, выбивающимися из-под теплого платка. - Мать, ты это, ты прости, я тут… Старуха сощурилась, разглядывая Николая, а затем неожиданно бросилась к нему и ухватилась за него сухими руками. - Сашенька, сынок, вернулся!.. Я так тебя ждала!.. Мне говорили: «Не жди, не надейся! Не выжил!», а я верила… Сашенька мой вернулся!.. – взахлеб запричитала она. - Ты что, мать… - оторопел он, но бабушка цепко схватила его за руку и потащила в дом, приговаривая дрожащим от радости голосом: - Истощал, устал… Оно-то конечно – столько идти! Полвека считай ждала… Верила… Она запихнула его в теплые сени, стянула с него пальто и потащила в светлую комнату. Усадив за стол, села рядом и уставилась на него взглядом, которым, вероятно, она посмотрела бы на Бога. - Сашенька мой, сынок… Меня когда немцы в вагон тогда запихнули, а ты на перроне остался, я тебя видела, кричала так, но вырваться не смогла – столько людей набилось… А ты, бедняжка, стоишь, меня глазами ищешь, ревешь… Я думала сердце выскочит, не доеду думала… Не смирилась, все ждала, пока война закончится, думала, что вернусь обратно, а ты ждешь меня на перрончике на том… Не было тебя… Меня и соседки успокаивали, мол, не жди ты, Пална, война – дело такое, тем более, для мальчонки четырехлетнего, роди ты нового. А мне – хоть кол на голове, как Степочку, папку твоего, убили в сорок втором, так мне никто и не нужен был. И вместо тебя никто не нужен был… Ох, Сашенька, я уж и не чаяла, думала, так и помру не дождавшись… Ой, да что это я? Ты ж с дороги, голодный, видать, холодный. Давай-ка, умываться, а я на стол накрою! – и она выскочила из комнаты. Николай впервые после того, как попал в дом, осмотрелся. Комната была большой, просторной и очень светлой, но по-старчески бедной. В углу стояла металлическая кровать с высокой периной, которая была прикрыта вышитым покрывалом. На круглом столе, за которым он сидел, тоже лежали вышитые яркими цветами и диковинными узорами салфетки. На стене висели старые черно-белые фотографии. Молодая девушка, держащая на руках грудничка, рядом – стройный, подтянутый мужчина в полевой гимнастерке. Та же девушка, но уже постарше, на руках – тот же ребенок, но уже в малюсенькой курточке и смешных коротких штанишках. Мужчины рядом нет. Очевидно, старуха приняла его за своего сына. Но это сколько-ж лет-то с войны прошло!? Сорок шесть? Плюс четыре. Николай хмыкнул. Ему было тридцать девять, но образ жизни взял свое – он и правда выглядел на пятьдесят, а то и старше. Ладно. Помыться, поесть, согреться, нормально поспать. Раз уж судьба выкинула такой финт, то пренебрегать этим – глупо в его положении. Старушка суетясь, накрыла на стол. Было видно, что приготовила она лучшее, что было. От запаха вкусной, горячей еды у Николая закружилась голова. Он чуть ли не с рычанием набросился на тушеную картошку, на свежую зелень, на маринованные грибочки с чесноком. Бабуля села рядом и, подперев голову морщинистой рукой, с любовью смотрела как «сын» ест. - Мать, а выпить есть? – с напитым ртом пробубнил Николай. - Ой, вот дуреха-то! – спохватилась она и, шаркая, ушла в сени, а вернулась с бутылью мутного самогона. Николай запил еду молоком, налитым в граненый стакан, заполнил его алкоголем и сказал: - Ну, мать, за тебя! Залпом выпил, занюхал свежим черным хлебом и, сыто отрыгнув, откинулся на спинку стула. По телу разливалось блаженство. Николай спал весь день, проснулся лишь, когда за окном наступили осенние сумерки. Его разбудил шепот: - Слава тебе, Господи, сыночек мой вернулся! А ты, Андреевна, не верила! - А он-ли это, Пална? Столько лет-то прошло… Это ж диво дивное! - Типун тебе на язык! Конечно он! Он меня как увидал, так сразу мне: «мать»! И я его, сиротинушку, признала! - Ох, ну, коли так, надо тебе свечку поставить в церквЕ, помолися, да поблагодари Боженьку-то за чудо такое! - Оно конечно… Николай потянулся, и старушки засуетились. - Ладно, Андреевна, Щас проснется, буду ужин подавать, утром уж к тебе зайду. – прошептала «мать», выталкивая соседку за дверь. Поужинав, Николай опять выпил стакан крепкого самогона, собираясь с духом, и выпалил: - Не сын я твой, бабушка, ошиблась ты! Бабуля внимательно посмотрела на него и спокойно сказала: - Христос с тобой, Сашенька, как же не сын? Сын, он и есть. - Да пойми ты, меня вообще Коля зовут, понимаешь? Николай! Я на Украине родился! Мне сорок лет почти! - Изыди, нечистый, чур! Чур! – запричитала бабка, крестясь, - проверяет меня Диавол сам, никак! Думает, всю жизнь ждала, а сейчас – сдамся! Бог с тобой, сынок, это черт твоими устами молвил! - Да какой нахрен черт!? – заорал Николай, схватив бутылку, - Да я сам черт! Я алкаш и бомж, понимаешь!? Он присосался к бутылке и успокоился только когда в его горло стекла последняя капля. Встал, чтобы уйти, но, покачнувшись, ухватился за край стола и плюхнулся обратно. Старуха прищурившись, посмотрела и, тяжело вздохнув, помогла Николаю лечь. Проснувшись, Николай сразу болезненно сморщился, готовясь к головной боли и холоду. Но ни того, ни другого не было. Он вспомнил вчерашний день, с недоверием открыл глаза и уперся взглядом во вчерашнюю старушку, сидящую у изголовья кровати. - Проснулся, сердешный? Вот и хорошо, на-ка вот, рассольчику холодного похлебай, - старушка протянула ему железный черпак, наполненный мутной зеленоватой жидкостью. Николай вдохнул вкусный, пряный запах и с жадностью выпил черпак до дна. - Ну-ка, Сашенька, одевайся, в гости пойдем, - повелительно сказала «мать», накидывая на голову вчерашний теплый платок. Спорить или лезть с расспросами Николаю решительно не хотелось, поэтому он вздохнул, встал с кровати и начал одевать постиранную и заштопанную старухой одежду. «Мать» привела его к такой же маленькой и старой бабке, как и сама. - Вот, Махална, пьет, горемычный. Сам признался. – казала она, подтолкнув Николая вперед. - Ну уж, пьет, - пробормотала Михайловна, - енто дело поравимое. Усадив его на стул посреди комнаты, она взяла из угла веник из осиновых веток, сняла с полки икону и, шепча какие-то непонятные слова, начала ходить вокруг него, помахивая веником и высоко держа икону. Когда Николаю это порядком надоело и стало раздражать, бабка вдруг треснула его веником по лбу и громко сказала: - Во имя Отца и Сына и Духа Святого, аминь! Все, Пална, выгнала я хворобу! Павловна нетерпеливо схватила оторопевшего «сына» за руку и кинулась домой. Там она усадила его за стол, принесла плошку с солеными огурцами и стакан. Плеснув в него самогона, она протянула стакан Николаю. - Пей. Он шумно выдохнул и вылил содержимое в рот, но тут же сморщился и с отвращением выплюнул его на пол. - Ну как? – подозрительно спросила старуха. - Ну и гадость, мать! Как же я мог это пить!? – брезгливо вытирая губы рукавом, удивился Николай. - Слава тебе, Господи! Пойду Михалне картошечки семенной да яичек свежих отнесу! – закрестилась старушка и побежала вон. Николай проследил за ней взглядом, и когда ей вслед хлопнула входная дверь, налил целый стакан самогона и, не поморщившись, выпил. Закусил хрустящим огурчиком и сказал странно: - Вот так. Вот так вот, мама. Он ушел из дома, а вернулся через час, таща за собой толстый, спиленный ствол ели. Бросив его перед домом, он ушел в сарай, а вышел, неся в руках пилу, молоток и рубанок. - Дом буду чинить, мама. Пока к тебе шел, плотником стал. – объяснил он удивленной старушке. - Как же я рада-то, Сашенька! Хоть на старости лет ко мне счастье пришло! Теперича и помереть не страшно… - ответила она, вытирая щеки высохшими, заскорузлыми пальцами. - Да брось ты, мать, какой помереть? Только начинается все! – ответил сын и, улыбнувшись, обнял ее за плечи. За неделю он укрепил подклет, поменял лаги, перестелил пол в сенях, перекрыл крышу. Мать смотрела на него с нежной любовью и шептала слова благодарности, адресованные Богу. Однажды утром он проснулся от необычной тишины. Старушки не было ни в комнате, ни на кухне. Он зашел в ее спальню. Она лежала на кровати, смежив морщинистые веки. Лицо было белым как полотно, но на нем осталась улыбка. Кроме Николая, на ее похоронах были несколько верных, старинных подруг, да пьяный, заросший гробовщик. Николай вернулся в дом с тяжелым сердцем. Он заколотил ставни, нашел в сенях свою сумку, положил в нее полбуханки хлеба, сваренные вчера картошку и яйца, бутылку самогонки. У порога обернулся и, глядя на опустевший дом, сказал: - Спасибо тебе, мама. Спасибо. Дорога странно расплывалась под ногами, но он шел вперед. Опять в никуда. ©Yan4ello
Последний бастион. (люди в возрасте возможно оценят сей рассказ ) Это была самая обычная рюмочная на окраине города в рабочем районе. Забегаловка, ганделык, шалманка. Шесть столов, накрытых клеёнкой в цветочек, потёртые стулья, кафельный пол, тюлевые шторы на окнах. За стойкой, из-за блюд с бутербродами выглядывала дама предпенсионного возраста, эдакая бандерша, взгляд которой поставит на место любого зарвавшегося алкаша. За одним из столиков четверо нетрезвых пролетариев тихо спорили о каких-то фланцах и шаге резьбы. Олег брезгливо окинул взглядом помещение и рефлекторно подался к выходу, но Валера остановил его и подтолкнул внутрь. Усадил за стол, расправил складочку на клеёнке, сдвинул в бок солонку и банку от «Нескафе», на половину забитую окурками. - Это что? – Олег удивлённо озирался. – Что мы здесь делаем? Ты с ума сошёл? - Расслабься, - Валера закурил, выпустив клуб дыма в потолок. - Что значит расслабься? Я в худшие свои времена обходил такие гадюшники десятой дорогой. - И очень зря. А я тут раз в неделю завтракаю. Кстати, тут пельмени ничего, салатики съедобные, а бутерброды с бужениной – пальчики оближешь. И водка не бодяжная. А утром народа не много. Ну, что, давай, по пиву для начала, пока пельмени приготовят. - Я никаких пельменей есть не буду. Дизентерии мне не хватало. Мы что, проехали весь город, чтобы здесь травануться? – Олег попытался встать, чтобы уйти, но Валерий придержал его за рукав. - Ну, не хочешь есть – не ешь. Пиво хоть попьёшь? - Ну, ладно. Пиво можно. Валера поднялся и пошёл к стойке. - Люсь, нам для начала два пива. А пока пить будем – сваргань две порции пельменей. Четыре бутерброда, селёдочку, и две порции оливье. Услышав заказ, Олег крикнул с места: - Никакого оливье. Валер, я ж сказал – есть не буду. - Я сам всё съем. Делай, Люсьен, делай. Валера подождал, пока нальётся пиво, вернулся в столику с бокалами. Олег осмотрел на предмет чистоты посуду, и только потом отпил. - Понимаешь, Олег, это место – последний оплот социализма. Цитадель, пока ещё не захваченная врагами. Вед что осталось от совка кроме воспоминаний? Ничего! Даже руин не осталось. - Ну и хрен с ним, с совком, - возразил Олег. - Как это хрен? Я в нём родился, я в нём учился, мои родители родом из совка. В совке я первый раз поцеловался, первую рюмку выпил, первую книгу прочитал. Он у меня в генах. Понимаешь? Это корни! При совке я был молодой, красивый, свободный и беззаботный. И шевелюра была у меня. – Валера провёл ладонью по прогрессирующей лысине. - Не потому что при совке, а потому, что юность моя прошла в то время. - Я не ностальгирую. - Ну и зря. Неужели нечего вспомнить? - Да есть, конечно, но некогда. Не до воспоминаний. А пиво ничего. Холодненькое. - А ты посмотри, в каких оно бокалах. В тех ещё. Никаких одноразовых стаканов. Разве можно пиво пить их пластмассы? Тут и водку наливают в нормальные рюмки. Люсь, - крикнул он барменше, - что там с пельменями? - Пять минут. - Вот это место, - продолжил Валера, - напоминает мне о том времени, когда я был счастлив. Я, когда меня из института попёрли, на заводе работал. Фрезеровщиком. Прикинь! И после смены мы бригадой заходили в такую вот тошниловку, чтобы снять усталость после трудового дня. Я, молодой пацан, в компании суровых мужиков, пропахших солидолом, слушал их байки и на ус мотал. Жизни учился. - Странное у тебя счастье было. - А раньше счастьем всё было – купил джинсы за полторы месячных зарплаты – счастье. Достал колбасы копчёной – счастье. Торт купил – счастье. Даже шоколадка – счастье. А что сейчас? Дети мои ничему не радуются, что им ни купи. Они сладости не любят! Дети не любят сладости! Не любят мясо! Котлету попробуй запихни в них. Игрушки, книжки – всё, как так и надо. Я по молодости меломанил. На балке пропадал, винил покупал, обменивал, продавал, на бобины переписывали, слушали. Название каждой песни знал, все составы групп по годам наизусть. Тексты учили, переводили. Потому что кровью и потом доставалось. А сейчас – скачал и слушай. На халяву. И что? Я собрал себе всё, о чём и мечтать в те годы не мог. И я его не слушаю. Мне скучно, и не интересно. И на кумиров теперь смотрю, как на лабухов, а не как на инопланетян из другого, фантастического мира. Книги читал раньше на машинке отпечатанные, залапанные десятками рук, на три дня давали. Ночами читал, чтоб успеть. Но зато, смаковал каждое слово. Да что там говорить. Люся принесла поднос с заказом, поставила на стол пельмени, тарелочку с шестью кусочками селёдки, бутерброды, две мисочки оливье, графин водки. Пожелала приятного аппетита и ушла за стойку. - Валера, честно, не напрягай. Не буду я здесь есть. - Не ешь. Водки выпей, селёдочкой закуси. Давай, за ностальгию. Валера наполнил рюмки. - Искуситель, - сказал Олег, выпил залпом, подцепил вилкой кусок рыбы. – А ничего. Хорошо пошла. Думал, хуже будет. Я водку уже лет десять не пил. Да и селёдку, если честно, давно пробовал. А и правда, есть в этом что-то. Забытое, но родное. - А я люблю. Иногда кильки куплю пряного посола, картошки отварим в мундире, огурчики маринованные – объедение. Да бери ты пельмени. Остынут, не вкусные будут. Алкоголь, попавший в желудок, требовал закуски. Олег поковырял вилкой в тарелке, и, не обнаружив ничего криминального, съел один пельмень. Выпили ещё, и Олег уже поглядывал на оливье. - Помнишь, - сказал Валера, - раньше любое кафе, любой сранный бар были культовыми. Их знали по именам, знали, где кофе лучше, а где - мороженное. Чебуреки ездили кушать через весь город. В «Кристалл» чтобы попасть – час в очереди выстоять нужно. Там куры-гриль классные были, там – пиво не так сильно разбавляли, там – котлеты по-киевски классные были. -Это точно, - поддержал Олег. – Помню, вареничная была на Сумской. Любили туда ходить. А в «Снежке» садились только за те столики, которые обслуживала официантка Леночка, сколько лет прошло – а имя помню. - А сейчас – или фаст-фуды безликие, или напыщенные кабаки, с претензиями. Официанты – как манекены. Пропала человечность в общепите. Да и везде пропала. Вместо гастрономов, где все знали продавцов в лицо и по имени, натыкали этих супермаркетов – конвейеров бездушных. - Это всё америкосы продвигают свою идеологию. А мы, дураки, всё у них перенимаем и зомбируемся. Поколение макдональдскокаколы. Наливай. Хорошо, что ты меня сюда привёз. Я совсем забыл и не вспоминаю о том, что было. Только сейчас и планы на завтра. А ведь и правда, я вспомнил, как я радовался каждой игрушке. А если ещё такой ни у кого не было – вообще царь был. А шоколадка «Чайка» - предел мечтаний. Зато какой вкусной казалась. Так, где там твоё оливье? И слово за слово пошла беседа по накатанной. Кто в какой пионерский лагерь ездил, кто где на море отдыхал, кто как на выпускном нажрался. И про шарфы мохеровые вспомнили – сине-красно-зелёные, и про пальто ратиновые, и про шапки пыжиковые, и про очереди в кино, и вообще про очереди. И про футбол, и про комсомол… - Ну, что, - Олег доскрёб оливье, - ещё графинчик? - Нет, на работу нужно. Давай через недельку. Я позвоню. Заедем, позавтракаем. - Договорились. Жаль, только, что недолго этой кафешке осталось. Выкупят, откроют аптеку, или бутик для пролетариев. - Не выкупят. - Это ещё почему? - А потому, что я её никому не продам. Это моё заведение. И пока я жив, здесь будет последний бастион, и я буду сдерживать осаду до последнего. - Тебе что, твоих супермаркетов мало? - Так то для заработка, а это – для души. Валера достал телефон, набрал номер. - Миша, подгоняй машину. И охране скажи, пусть грузятся. Мы едем. Валера положил на стол сто долларов, и они пошли к выходу, где их уже ждал серебристый бронированный «Хаммер». © goos
Помню детство, зима, именно зима и с мороза – с неистребимым, особенным таким запахом, армейским вваливался Батя. Снимал унты, портупею, полушубок армейский – пихал меня несильно кулаком в грудь и без особого интереса спрашивал - ну как дела, как в школе?? Не слушая – что я отвечал – шел на кухню, жадно ел. О чем то незначительном говорил с мамой, потом пропадал в своей комнате расклеивая фото каких то непонятных мужиков с гитарами, микрофонами. Лохматых таких, усатых. Как я понял позже – была мечта у Бати – сделать рок энциклопедию. Альбомы. Много их было. Было непонимание со стороны матери, мол старый ты чо – яйца уже седые и туда же. Были непонятные мне пацану взрослые ссоры, холодная от непонимания и нелюбви квартира. Праздники. Приходили всегда одни и те же люди. Винегрет, лимонад. - так дети – покушали….все марш в комнату - Володяяяяя – а поставь на м что нибудь потанцевать. Не - Битлз не надо, и Криденс тоже. А есть Пугачева, или Ротару?? - да идите вы все на..й вместе со своей Пугачевой!! Опять холодно, опять тихо, опять мне пацану страшно – что родители разведутся, меня отдадут в детдом. Что это такое я не знал, но при каждом удобном случаем мама меня пугала именно детдомом. Нет – я не был хулиганом, я был обычным пацаном. Широко открытые голубые глаза, выгоревшая челка. Это осталось лет так 30 тому. Прости меня Батя – за то, что я не знал – что вы с мамой перебивались с полгода на пшенной каше – пенсии вояки и зарплаты учительницы в то время как раз хватало на квартплату и на пшенку. Прости за то ч то меня отчислили из военного училища на четвертому курсе – а я побоялся позвонить и побоялся ехать домой и ты узнал об этом – когда приехал ко мне в гости. Ведь я помню – чего тебе стоило мое поступление. Как вы с дядей Витей – два взрослых мужика – по пластунски ползли через поле – чтобы подать документы в мандатную комиссию – время подачи которых прое…л я. Помню кафе «Пид Брамою» в Каменце, турок в засаленном фартуке выводит непонятные узоры малюсенькими, на чашечку, турками с кофе, по пышущему жаром песку. Он постоянно бормочет что то. Жалуется наверно аллаху – что судьба занесла его в этот город и он варит неверным кофе. А может и нет. Но кофе говорили был лучший в городе, а может и не только в городе. Мне тогда было ровно. Я глотнул горячего, горького кофе и потребовал фанты. Помню как Батя с дядей ржали надо мной. Я был прошлым летом в этом кафе. Хорошее кафе. Но как все остальные. Нет изюминки. Нет этого злого турка – который успел стать местной достопримечательностью. На столах рушники, на стенах бутафорские мечи. Грустно. Я ждал этого момента 7 лет. Мечтал как зайду в это кафе, сяду у камина, закурю – закажу турку кофе и откинувшись на широченную спинку лавки – буду смотреть на закопченные стены и потолок древнего каземата. Кофемашина – разбила мою мечту. Я поехал в училище. Дежурный по КПП не пустил меня внутрь. Напрасно я просил его хотя бы позвонить дежурному по училищу – спросить разрешения. Я заглянул в мечту лишь краешком глаза, мельком увидев угол казармы, кусок плаца. Скрипнул зубами. Ушел. Я пошел на губу. Памятное место. Я не был хулиганом, НО какой то святой человек – дай бог ему здоровья и светлой памяти – построил девять этажей общаги пединститута прямо около нашего училища. Я часто там бывал – и как следствие – на губе. Я опустился на корточки и посмотрел в окно камеры с другой стороны. Не видно ни черта. А какой был вид той самой весной 1994 года. Какие цокали каблучки, какие шли девушки и мы три здоровых лба – курсанты разных курсов взахлеб врали о своих любовных похождениях. Я помню как вы с дядей Витей напились в драбадан и в гостиницу – где Вы жили с мамой – приехав ко мне на выпуск – тебя принесли с каким то непонятным полотенцем и вусмерть пьяного. Тогда было непонятно – кто больше счастлив – я молодой дикорастущий летеха или ты. Прости за то что я врал тебе и маме – которая до сих пор не знает – в каких командировках я был. Вы искренне радовались – что у меня есть возможность подработать на командировочных. Вы удивлялись почему я за три года службы стал жестким со стального цвета щелками глазами мужчиной. Где эти широко открытые – чуть с удивлением и восторгом голубые глаза? Наверное там, в непролазной зимней грязи лагеря в командировке. Наверное там – где я узнал – почему свитера называют в армии вшивниками. Думаю – что там – приезжая откуда я трахал сутками (прости меня солнце мое – но другого слова для этого нет) свою любимую, пугая ее – не специально – ночами – пока душа не отошла – не успокоилась. Скрипеть во сне зубами не отучился до сих пор. Прости любимая – что когда ты была беременна – зачастую стоял выбор – что купить бутылку минералки ил и подбуханки хлеба. Прости меня Батя – за то что на Новый год – я нищий старлей не смог купить тебе нормальный подарок и купил упаковку дешевого молотого кофе. Мама говорит – что перед тем как идти на работу, а ты вынужден был подрабатывать в каком то сраном киоске продавая сигареты – ты заварил большую турку кофе. Утром ты вышел поколоть лед – около этого киоска и умер. Сердце. Всегда было ни к черту. Прости меня батя – что внучка родилась всего через полгода после твоей смерти. Ты хотел внучку, не парня. Внучку. Прости Батя. 10 лет прошло. Я успешный. Машина. Достраиваю дом. Я иногда еду, слушаю радио и когда бывает захрипит Высоцкий – накатывает тоска такая. Ты любил Высоцкого. Ты любил качественную музыку. Спасибо за то что приучил. И вот еду. Вою от бессилья. Я бы купил тебе все что ты захочешь. Хорошую музыку, хорошее кофе, турку, кофемашину…да неважно. Я иду – закрываясь от пронзительного февральского ветра - прорываясь сквозь заносы снега к могилке. Смотрю молча, слов нет, слез тоже. Смотрю в твои глаза с портрета на памятнике. Они находят тебя – где бы ты не стоял. Думаю – что надо что то сказать. Слов нет. И слез тоже. Прости Батя. © suroviy
…вечером 31 декабря 2006 года Пётр Сергеевич Мартынов стоял у окна большой залы с сигаретой в руке, грустно глядя на мокрый от дождя тротуар с прибитыми к нему желтыми листьями. Уютно-голубой сигаретный дымок весело вился на сквозняке, изображая из себя нарождающийся смерч. За спиной слышался пьяный смех его коллег и противный женский голос, исполняющий русский романс под аккомпанемент расстроенного рояля. Корпоративная вечеринка подходила к концу, и вскоре все сотрудники разбегутся по своим квартирам встречать Новый год в кругу семьи. А пока… Пётр Сергеевич любовался на красавец-особняк напротив, с большой мохнатой, красиво украшенной ёлкой во дворе, горделиво возвышающейся над пальмами и туями, торчащими из аккуратно постриженного, ярко-изумрудного, знаменитого английского газона. В окнах особняка как-то особенно ярко сегодня горели изящные люстры, на стенах были видны большие картины и панно. Пётр Сергеевич хорошо знал, кому принадлежит этот роскошный и один из самых дорогих домов в Лондоне – олигарху из России, и в канун Нового года олигарх давал новогодний прием для высоких гостей. «Блядь, а ведь он, наверное, зарабатывает в минуту больше чем многие из здесь собравшихся, в месяц!», думал он, выдыхая дым и пытаясь произвести в уме вычисления, что, впрочем, удавалось ему с трудом после выпитой бутылки текилы. «Кто ж знал лет 30 назад, что не английский надо было учить и не в университет поступать… Проебал, *****, я своё счастье! Эх, если бы можно было всё вернуть назад…» Воспоминания нахлынули внезапно и, так же внезапно, исчезли. Вся жизнь Петра Сергеевича в одно мгновенье промелькнула перед глазами… После школы он стоял перед выбором – медицина или иностранные языки. Он выбрал иностранные языки. Вот он, двадцатилетний молодой человек, студент 4 курса престижного московского вуза в первый раз приехал в Лондон на стажировку. А вот уже в руках «красный диплом», аспирантура, диссертация по политологии, работа в министерстве, частые выезды заграницу, свой частный бизнес, деньги, дефолт, легкая депрессия, снова на госслужбе, командировки по миру, и вот, наконец, он на престижной работе в Лондоне… Мечта, а не жизнь! Всем бы такую…. Пётр Сергеевич со злостью погасил сигарету о мраморный подоконник. Веселье заканчивалось, народ допивал водочку и доедал селёдочку, обнимания, целования, пожелания… «А, у олигарха-то поди веселее прием проходит!», завистливо подумал он. Дома он выпил залпом стакан «Русского стандарта» и, погасив свет, не раздеваясь, лег на диване в гостиной. «А ведь я всего добился сам в этой жизни. В конце концов, хорошо я провел эти годы, хорошо! Но…. Если бы всё можно было вернуть назад… Дед Мороз, *****, ну сделай хоть раз в жизни доброе дело! Хочу вернуться туда, в семидесятые….», Петр Сергеевич глупо улыбнулся и …уснул. *** Петя, заснувший за учебником, проснулся от шума. Гости толпились в узком коридоре их маленькой квартиры и громко прощались с родителями. «Спасибо хозяева за угощение, отлично посидели… А Петька-то где? Не разу из комнаты своей не вышел. Так и сидит над своими книжками?» «Ну, а как же!», это голос мамы. «Петенька у нас в институт готовится, химию учит вовсю…» «Химию? Он же в инъяз собирался…» «Ну да, собирался, мы даже репетиторов уже нашли. Да вдруг передумал. Говорит в «керосинку» буду поступать, нефтяные месторождения хочет искать, дурак. В голове ветер, в жопе – дым!», это голос папы. Петя вышел из своей комнаты. «Вы ничего не понимаете! Ну, сколько можно повторять! За нефтью и газом будущая сила и мощь нашей великой Родины! И я хочу работать на её благо!» «Романтик ты, Петька! Книжек что ли начитался? Иди в инъяз, по заграницам будешь ездить, шмотки красивые носить, бабы тебя любить будут! А что нефть? Голодным бородатым геологом или буровиком хочешь стать? Сопьешься, того гляди», друг отца, дипломат, обнимал Петю за плечо. «Не сопьюсь я. Всё будет в порядке…. *** …вечером 31 декабря 2006 года Пётр Сергеевич Мартынов стоял у толстого пуленепробиваемого окна большой залы второго этажа с тонкой сигарой в руке, грустно глядя на мокрый от дождя тротуар с прибитыми к нему желтыми листьями. Уютно-голубой сигаретный дымок весело вился на сквозняке, изображая из себя нарождающийся смерч. За спиной слышалась приглушенная правильная английская речь его высоких гостей и красивый женский голос выдающейся оперной певицы, исполняющей русский романс под аккомпанемент знаменитого русского пианиста. Пётр Сергеевич любовался на красивый, но запущенный с виду, особняк напротив, со скромно украшенной ёлкой во дворе. В окнах особняка как-то особенно ярко сегодня горели люстры, на стенах были видны красивые картины и герб России. В особняке народ веселился от души, - пили водку, закусывали на ходу, танцевали до упаду…Русские умеют веселиться, подумал Пётр Сергеевич. И нет в их веселье фальши! «Нищие, можно сказать, а гуляют от души! Я в минуту зарабатываю больше, чем любой из них в месяц! А ведь и я мог бы быть среди них…» Воспоминания нахлынули внезапно и, так же внезапно, исчезли. Вся жизнь Петра Сергеевича в одно мгновенье промелькнула перед глазами… Почему он выбрал нефтяной институт, а не инъяз, в который так стремился, для него оставалось загадкой до сих пор. Вот он, двадцатилетний молодой человек, в первый раз приехал в Уренгой на буровую, на практику. А вот в руках уже «красный диплом», аспирантура, диссертация по использованию спутниковой фотосъемки в новых методах разведки нефтяных месторождений, распределение молодого специалиста в Уренгой, работа в министерстве, приватизация, частный бизнес, первый миллион, дефолт, первый миллиард, бешеный рост цен на нефть, первые десять миллиардов… Мечта, а не жизнь! Всем бы такую…. Пётр Сергеевич со злостью погасил сигару о мраморный подоконник и бросил её в камин. Веселье в особняке напротив заканчивалось, народ допивал водочку и доедал селёдочку, обнимания, целования, пожелания… "Как же у них весело, не то, что у меня за спиной!», с завистью подумал он. Когда его чопорные гости разъехались, он выпил залпом стакан «Русского стандарта» и, погасив свет, не раздеваясь, лег на диване в гостиной. «А ведь я всего добился в этой жизни сам. В конце концов, хорошо я провел эти годы, очень хорошо! Но…. На *** мне такая жизнь, за пуленепробиваемым стеклом? На ***? Если бы всё можно было вернуть назад… Дед Мороз, ну сделай хоть раз в жизни доброе дело! Хочу вернуться туда, в семидесятые….», Петр Сергеевич глупо улыбнулся и …уснул. © armati
Хорьковая история Гм... Ну, с Богом. Плохо - так плохо, хорошо, так хорошо. Типа - дебют. Я не креативщик, не автор, так что складно писать не умею. Не, агитку там, или в стиле "боевого листка" - могу. И очень даже получается. Но реальные, креативные вещи, как-то не выходят. Но вот захотел попробовать, уж очень зацепил случай. С чего бы начать? Да просто все... Как-то раз принес домой хорька. Даже не хорька, а хорёнка. Мелкий такой был, на ладони помещался. В результате оказалось - деффка. Супруга в ней души не чаяла, хотя по началу восприняла в штыки. Типа "воняют, и вообще...". Ласковая и очень милая зверушка была наша Хорька. И не воняла вовсе, вопреки расхожему мнению. Хорьки, они вообще не пахнут особо. Могут вонюкнуть, при крайнем волнении. У них там железа особая есть, как у скунса. Но по сравнению с тем, как коты в ботинки ссут, это полная ерунда. Но, так уж вышло, что наша Хорька померла. Заболела какой-то своей хорячьей болезнью, приползла в нашу комнату, посидела с нами, лизнула обоих и ушла. Потом нашел мертвой в ее гнездышке любимом... Похоронил, камешек сверху побольше положил, чтобы собаки не достали. Расстроился, конечно. А уж супруга - не приведи Господь! Депрессия и все такое. Ну, что делать? Поехал на "птичку", датый за рулем, купил хорёнка-пацана. Жена, конечно, опять в штыки, понятное дело, но потом отвлеклась вроде, занятие нашлось. Хорь злой оказался, со зверофермы. Кусачий. А зубы у них острые и челюсти крепкие. Мне палец прокусил, жене губу, собаке нос. Но со временем прижился, стал очень домашним, ласковым. Терпением ведь всего можно добиться. А вот потом... Потом все и случилось. Я себя неважно чувствовал. Ну что-то уж совсем хреново. Давление скакало, таблетки не помогали. Ближе к вечеру вроде бы полегчало, и лег я спать. И странный какой-то сон был. Реальный очень. Моя старая квартира, я почему-то собираюсь в институт, из которого меня давным-давно отчислили "в сапоги" (я заочный заканчивал в результате). Выхожу из квартиры, закрываю дверь. Спускаюсь вниз по старой, давно не мытой лестнице, мельком читая надписи на стенах. Потом стою на остановке около дома, жду троллейбус. Народу немного. Бабки какие-то, да солдатики стоят. Один подошел сигарету стрельнуть, я присмотрелся, да это пацан с моего взвода. Разговорились, как да чего, а я все вспомнить не могу, как его звать. Лицо знакомое, знал я его хорошо. Вместо штатной ушанки или берета - шерстяная шапочка у него на голове, как в Чечне носили. Их еще "*****ки" называли в мое время, шапки эти. Да и форма замызганая, грязная. Не та, в которой в увольнительную или вообще в город выпускают. Рваный теплый бушлат, воротник подпаленный, берцы в глине, хотя на дворе зима и снег, морозец, грязи нет. - Что, - говорю. - Тоже в институт? Он глянул на меня искоса и говорит: - Да, поступать буду. Давно жду, - медленно так говорит, устало очень. А мне почему-то неудобно было спросить про внешний вид, почему такой непорядок. Хотя, я ж "замком" был, вроде как отчитать был обязан за неряшество. Подошел троллейбус. Битком. Хотя только с кольцевой, пустой должен быть. Бабки упихались, солдаты тоже. Боец мой влез, я за ним пытаюсь втиснуться, говорю: - Братишка, помоги. А он меня отталкивает, говорит: - Не надо тебе сюда, сержант, - глянул так странно, жестко. И добавил. - На следующем поедешь. Если захочешь. Я удивился, но не полез, стал следующий ждать. Бабка какая-то подошла, спросила: - Тебе зачем ехать-то? - Да, в институт, - говорю. А она: - Да рано тебе еще, не надо тебе туда ехать сегодня, - а я разозлился, думаю, решил, значит поеду! Ну, надо мне! Бабка головой покачала, отошла. Подошел троллейбус. Пустой, свободный. Я последним зашел. Вдруг вижу, к троллейбусу бежит какой-то зверек! Хорек! Бежит изо всех сил своих коротеньких лапок, тонет в снегу, падает, спотыкается, но бежит так, как будто от этого зависит его жизнь. Он в последний момент запрыгнул на подножку, и дверь закрылась. Ну, думаю, за мной увязался, нужно поймать пока не случилось чего, и давай его ловить. А он сам мне на руки запрыгнул. Я его за пазуху засунул, грею, и холодный он, как лед. Все лизаться лезет. И тут чувствую, что у меня ДВА хорька за пазухой! Один живой, теплый, другой холодный и тяжелый как камень. Теплый на шею карабкается, а холодный руки оттягивает, держать невозможно. Но надо! И тут четкая и ясная мысль в голове: нужно выйти, отнести хоря домой. Нахрен этот институт, потом съезжу. И водителю троллейбуса в кабину стучу - останови, мол. Он остановился, даже до следующей не доехал, двери открыл и я вышел. С одним хорем за пазухой, с теплым, холодный куда-то пропал... *** Очнулся я, осмотрелся. У кровати врач "скорой", к моей руке капельница присобачена, нашатырным спиртом несет. А на груди у меня хорёнок, мертвой хваткой в тельник вцепился, шипит на чужих и лицо мне лижет, лижет, лижет… Подруга скорую вызывала, уж очень плохо мне, видать, было. Врачи укол сделали, капельницу. Сидели, ждали. Говорят, что думали уже все, аллес. А потом, говорят, вскочил хорь мне на грудь, покусал фельдшера и врача, когда они его убрать пытались, не давал ко мне подойти и лизать мне лицо стал. Тут вроде и очнулся. А пацана, солдата из сна, я того вспомнил потом. Он под Шали погиб. В 96-м. Тезки мы с ним. Были. © awn
За землю Русскую! . . .— Варька, принеси всем ещё по одной. Я башляю! — Илья по-молодецки расправил плечи, и повернувшись к музыкантам, ухнул богатырским кулаком по столу. — Ну-ка, лабухи, сбацайте что-нибудь этакое, чтобы ноги сами в пляс пошли. . . .— Исполним, батюшка, только ты вначале денежку-то заплати, а то опять как в прошлый раз, откушавши медовухи, спать под стол завалишься. Да и за прошлый раз надо бы рассчитаться, а то как есть цельную ночь напролёт наяривали. — робко молвил один из музыкантов, по виду старший. . . .— Да как ты посмел богатырскую честь перед народом срамить?! Где это видано, чтоб русский богатырь с пяти кружек медовухи под стол скопытился? — Илья повернулся к товарищам, и те послушно зароптали на музыканта, что, дескать, да, не может такого быть. . . .Илья порылся в кожаном кошельке, висевшем на поясе, извлёк оттуда несколько мелких монет и кинул музыкантам: . . .— Держи, бакланы, я сегодня щедрый. — он повернулся к собутыльникам. — Так на чём я остановился? . . .— На том, как ты змея поганого встретил. — подсказали товарищи. . . .— Ну да, иду я, значит вчера, а на встречу мне змей поганый аж о трёх головах. . . .— Иди ты! — недоверчиво восхитились собутыльники. . . .— Истинный крест! — Илья размашисто перекрестился. — А из всех пастей у него пламя полыхает, что в твоей кузнице. Ну, значит, выхватил я меч и говорю: "неча тебе, чудищу поганому землю русскую топтать, малых деток сиротами оставлять". А оно мне: "опачки, богатырь — на обед, конь — на закуску". Ну тут я не сдержался, вы ж меня знаете, выхватил меч свой булатный, да за три захода и снёс чудищу все три его поганые головы. . . .— Ух ты! — снова восхитились товарищи богатыря. . . .— Да ладно, чё там, — снисходительно махнул рукой пунцовый от удовольствия и новой порции медовухи Илья. — Я ещё и не то могу. Вот давеча случай был... . . .Но рассказ богатыря был прерван вошедшими в трактир стражниками во главе с начальником караула. Они осмотрелись и направились прямиком к столу, где сидели Илья и его товарищи. Музыка стихла и взоры всех посетителей обратились в сторону Ильи. . . .— Кто из вас будет гражданин Илья. — начальник караула развернул грамоту и заглянул в неё. — Муромец? . . .— Ну мы будем, а что случилось? — вызывающе спросил Илья. . . .— Пройдёмте с нами, гражданин Муромец. Тут на вас жалоба поступила от гражданина Матвея Косорылого, местного пастуха. Жалуется он, что вы вчера вечером, находясь в нетрезвом состоянии, порочащем облик российского богатыря, поздним вечером, возвращаясь из трактира, совершили нападение на стадо коров, поголовьем в три штуки. — начальник караула снова заглянул в грамоту. — В результате хулиганских действий, совершённых, вырванной из находившейся неподалеку телеги оглоблей, коровам были нанесены телесные повреждения средней тяжести, что подтверждается справкой, выданной местным знахарем Авдеем Кромешником. Вам следует в установленном порядке возместить нанесённый ущерб владельцам коров. . . .— Да что же это такое?! — Илья Муромец выпрямился во весь свой богатырский рост. — Братья, вы слышите, что супостаты говорят? Но не бывать такому, чтобы русский богатырь склонил голову перед врагом! Постоим за землю русскую! * * * . . .Позже, свидетель описываемых событий, гусляр Панкрат, сочинил цикл былин, в которых несколько видоизменил факты, оставив только Илью Муромца, трёхглавого змея и супостатов. С этой программой он успешно гастролировал по всей Киевской Руси и имел колоссальный успех.
Немного хумора, правда история не совсем в формате форума, поэтому сюда выложу ссылку Как гласит старинная английская пословица, in the big family ibalom don't shelk-shelk. Вольный русский перевод для низнающих: опоздавшему поросенку – сиська возле жеппы… http://www.creomania.com/forum/index.php?showtopic=445&st=0
Мальчик и собака Все имена, места, детали – вымышленные. События – почти настоящие. Парень лет восемнадцати шел по парку. Он слегка приволакивал обе ноги, отчего его походка выглядела немного странно. Но спина его была ровной, шаг – уверенный, взгляд прямой и твердый. На длинном поводке он держал собаку. Она была очень старой, это было заметно и по ее медленной неуверенной походке, и по седой шерсти, и по слезящимся глазам. Они шли рядом, и сразу было видно, что они вместе. *** - Мам! Смотри, собака! – звонкий детский голос разорвал привычный гул большого города. – Можно я отдам ей свой бутерброд? Мила тяжело вздохнула. Опять начинается. Димка уже замучил ее просьбой купить собаку. Прямо Малыш и Карлсон какой-то. Но Мила категорически была против. Сначала бесконечные лужи, потом шерсть… К тому же она прекрасно понимала, что все заботы о собаке – прогулки, кормежки, прививки и прочее – лягут на ее плечи. Димка был еще слишком мал, чтобы мог ухаживать за другим живым существом. - Димка, ты же знаешь, за собакой некому ухаживать. Я целыми днями на работе, ты в школе, к тому же ты еще слишком маленький. - А папа? - А папа, - тут голос Милы предательски дрогнул, к счастью, Димка в силу возраста еще не мог обратить на это внимание, - а папе некогда приезжать к нам, чтобы гулять с собакой. Димка насупился. Мила, снова вздохнув, достала из пакета бутерброд, припасенный на тот случай, если Димка проголодается во время прогулки, и отдала сыну. Мальчик подошел к лежащему псу и аккуратно положил рядом с его мордой кусок хлеба с колбасой. *** Пес был уже очень старый. Он просто лежал на траве парка и ждал, когда же наконец погаснет этот яркий свет, который так раздражал его воспаленные глаза. Неожиданно перед ним возник маленький человечек. Он протянул кусочек чего-то очень вкусно пахнущего. Пес бережно взял угощение и благодарно лизнул сладко пахнущую ладошку. Мальчик отбежал и ушел, все время оглядываясь. Псу вдруг стало очень тепло. Он прикрыл глаза и уснул. Навсегда. *** Через несколько дней Мила вышла с Димкой погулять на детскую площадку. Дети резвились, шумели, гонялись друг за другом, катались с горки. Димка тоже бегал со всеми, радостно смеясь. Он полез на турник. Мила хотела его остановить, но не успела. Димка сорвался вниз, нелепо шлепнулся и не смог встать. Спустя три месяца почерневшая от горя Мила привезла Димку домой. В инвалидном кресле. Врачи допускали, что еще не все потеряно, но поверить в это было сложно. Скорее всего Димка уже не сможет ходить никогда. И Димка… в кресле… серьезный и тихий, даже в свои восемь лет понимающий, что случилось что-то очень плохое… Он уже не плакал и не боялся… *** Мила вкатила коляску в коридор. Вздохнула. И открыла дверь в соседнюю комнату. Оттуда, смешно переваливаясь на коротких кривоватых лапках, выполз мохнатый рыжий щенок. Он забавно морщил мордочку и тыкался во все мокрым черным носом. - Димка, - как сумев строго сказала Мила, - ты обещал, что будешь воспитывать собаку сам. Пришло время сдержать обещание. *** Через полгода Димка встал из кресла. Он очень быстро уставал и садился обратно, но он мог сделать несколько шагов. А еще через пару месяцев он сам пошел гулять со щенком (теперь уже взрослым псом), названным смешным и непонятным именем Бендик. Димка очень медленно шел, держась за руку Милы, неуверенно переступая ногами. Но шел. Сам. *** Прошло 10 лет. Бендик постарел, и уже сам с трудом передвигал лапы. А Димка, теперь уже Дима, шел рядом с ним, готовый, если что, подхватить его. И Дима знал, что этой собаке он обязан тем, что идет. Они шли рядом. Молодой прихрамывающий парень и старый пес. И им было хорошо вместе. © ZamDuD
Понравился рассказ... Костры Это может произойти, это происходило, это произойдет, этого никогда не будет – там, где темное полотно ничего и нигде опускается на сознание и твое Я тухнет, и летит прочь. Щелчок и сознание окурком летит прочь, переворачиваясь, ударяясь то обгорелым светлячком не потухшего края, то пожелтевшим фильтром о выступы и неровности дороги. Наконец, врезавшись в сваренные из арматуры решетки уличной канализации и отскочив от них,оно падает во тьму, и уносится куда-то, где есть только запредельный свет, где ждут тебя те, кто может помочь и поджидают пеннивайзы. Все там летают. Мы все тут летаем. Георгий застонал и проснулся. Буквально на мгновение, достаточное для того, чтобы почувствовать – жар не спал, температура все так же держалась, его все так же лихорадило. Болезнь не спешила отступать. И снова тьма, все красные оттенки черного. *** - Не спеши. Спешить – это значит пытаться трясти свою клепсидру, т.е. заниматься тем, что глупо и приносит мало хорошего. Он оглянулся. Сказавший это не смотрел на него, морщинистое лицо его, в уступах которого спрятались глаза, было обращено в сторону костра. Он подложил в огонь еще одну хворостину, пошевелил-подвинул угли. - Где я? – голос Георгия, вопреки его ожиданиям, был достаточно силен и крепок. – Кто вы? Сидевший у костра усмехнулся и словно бы от этой усмешки пришел в движение. Вот он сидел возле костра и по морщинистым его щекам бегали струйки дыма, а в глазах отражался огоноь, а вот он уже стоит рядом с Георгием и в глазах его отражается Георгий, весь, целиком. - В твоих вопросах – твои ответы. Где? Ты. Кто? Я. - Я умер? - От воспаления легких? – с сомнением поднял бровь его визави. – Нет, не ты и не сейчас. Мы можем говорить. Присаживайся к костру. Он махнул рукой, приглашая Георгия присесть, и Георгий не смог отказаться. Шагнул к костру и устало опустился на… мох. Плотный мох серебристого цвета. Возможно, это был и не мох, но Георгий только сейчас увидел, что кроме странного человека и костра, вокруг еще было что-то. Была поляна, покрытая чем-то, что было похоже на серебряный мох. Странный человек пошевелил угли, огонь в костре усилился. - Зачем я здесь? – спросил Георгий.- И кто все-таки Вы? Как я здесь… - Т-с-с… - странный человек приложил палец к губам. – Смотри. В огонь смотри. Огоньки костра переплетались друг с другом, отталкивались друг от друга, обнимались и исчезали, чтобы тут же появиться- это был странный танец, он завораживал и не отпускал взгляд. *** Татьяна крепко держалась за поручень. На следующей надо было выходить, позади было 20 минут езды в переполненном вечернем трамвае. Позади была рабочая смена, оставившая испорченные нервы и гудящие ноги. Она смотрела на сидящих перед ней людей и не видела их. А они не видели ее. Знаете, как это бывает, когда люди в городе переходят в режим, в котором они могут идти сквозь толпу людей, идти вместе с толпой людей словно бы в лесу, густо заросшем кустарником – равнодушно огибая стволы, придерживая ветви, чтобы не хлестнули по лицу. Мыслями она была в больнице, куда отвезли слегшего Георгия, ее Гошу. Вот и остановка. Парк. Тропинка. Опять не горит часть фонарей. Ничего, дорога привычная. Татьяна перехватила удобнее сумку с трофеями на ужин и двинулась вперед. Свист. - Эгей, девушка! Иди к нам! Татьяна ускорила шаг. Пьяный смех. Шаги. Еще быстрее шаг. Шаги тоже быстрее, смех уже возбужденный, переходящий на похрюкивание. «Надо было до гастронома ехать. Все равно что идти в два раза дольше, все равно, что ног не чувствую» - Татьяна остановилась, перехватила сумку в руке, повернулась. Сумерки выталкивали к ней компанию из трех человек. В руке одного из них блеснул нож. Странно, зачем им был нож. Три взрослых мужчины, одна женщина, парк, не горят фонари, и никого вокруг. Зачем-то взглянула на небо. Красные и желтые линии заката – словно бы расслоившийся крем, опрокинутый на небо. А в нем – глаза. Взгляд. *** - Таня! Беги же, дура! – Георгий сам не заметил, как вскочил и закричал. И тут же пришел в себя. Поляна. Костер. Странный человек смотрит на него внимательно. - Что это было? Сон? Странный человек покачал головой. - Это происходит по-настоящему? Странный человек кивнул. - Мне надо придти в себя! Мне нужно ее спасти! Скажите, можно что-то сделать? Странный человек снова кивнул головой. - Георгий, ты смотрел в ее костер. Он может потухнуть. В нем еще есть угли, еще пляшет огонь, но… Огонь может задуть порывом ветра. Грязным, морозным порывом. Если не усилить огонь, не добавить дров. - Так добавьте! - Так добавь, – кивнул опять странный человек. – Поищи рядом с собой, ведь наверняка есть. Георгий зачарованно пошарил руками рядом с собой. Да. Руки его наткнулись на увесистое такое полешко. Березовый чурбачок, расколотый пополам, с завернувшейся по краям берестой. И только-только руки его коснулись дерева, только-только уловил он запах, исходящий от него, как… *** - Помогите, пожалуйста. Конечная остановка трамвая. Рядом автовокзал. Обычное дело, попрошайки. Георгий сначала и не думал поворачиваться к просившей. Но повернулся. Обычная женщина, уже в годах. Не новая, но аккуратная, чистая одежда, в руках женская сумочка из далеких 90-х, рядом с ногами баул челночников. - Помогите, пожалуйста. Вытащили кошелек, а мне надо аж до Житомира добраться. В глазах у нее была легкая форма начинающегося отчаяния. Видимо, Георгий был не первым, к кому она подошла на остановке. И, видимо, Георгий был не первым, кто намеревался просто проигнорировать ее. Словно бы лес, заросший густо кустарником – и в нем люди, как звери, чутко сторонящиеся других зверей. Он еще раз глянул на нее. А потом вдруг достал кошелек, вытянул 50 гривен и протянул ей. Тут же развернулся, чтобы не смотреть на нее, пошел прочь от остановки, уже спиной поймав тихое – «Спасибо. Дай Вам Бог здоровья». *** Георгий покачал в руке полешко. Странно, он почти и не помнил этот случай. Никому о нем не рассказывал, забыл о нем в тот же день. А тут вдруг так ясно, в деталях вспомнил, стоило ему только нащупать рядом с собой этот березовый чурбачок. - Что же ты? – улыбнулся странный человек. – Чего медлишь, клади это в костер. Не бойся. Георгий подвинул полено к огонькам костра. Те лизнули его, обвились и тут же поднялись вверх, получив новую опору. *** - Красавица! Куда же ты спешишь! Посиди с нами, выпей, скрась нашу компанию! – один из них пьяно ухмылялся, подходя ближе к ней, двое других обходили с боков. Положение было безвыходное. Татьяна снова подняла глаза вверх. Красное свечение заката словно бы усилилось, и словно бы стали ярче желтые нити, вплетенные в него. - Эй! Что за черт? Кусты позади нее и сбоку затрещали, выпуская из себя странные огромные фигуры. Татьяна вздрогнула. - Стоять! Нож бросить! Одна из странных фигур спешилась и подошла к Татьяне, остальные из конного милицейского патруля медленно обогнули троицу, гнавшуюся за ней. - Гражданочка, все хорошо, успокойтесь. – подошедший козырнул ей – Младший лейтенант Трегубенко, Голосеевское ОВД. Вздох облегчения. И снова взгляд наверх. *** - Вот видишь, все хорошо. - Странный человек улыбнулся и пошевелил угли в костре. Георгий кивнул. У него и вправду было ощущение, что теперь все хорошо. - Ты можешь возвращаться к себе, не волнуйся. Я буду здесь. Мы будем здесь. - Мы? – недоуменно спросил Георгий. - Мы, – кивнул странный человек. Георгий огляделся. Поляна перестала быть поляной. Это была широкая бескрайняя равнина. И везде на ней, на небольших расстояниях друг от друга горели костры. И возле каждого сидел человек, шевелил угли и подкладывал дрова. - Что это за место? Кто вы такие? - Кто мы такие? Да не знаю. Что это за место? Тоже не знаю. Я здесь с момента, когда зажегся костер твоей жены. Слежу за ним, ищу дрова. Георгий покачал головой. Он мало что понял. - Я не понимаю. - Хорошо. Скажем так. Помнишь историю о девочке, которая собирала морские звезды, выброшенные приливом на берег и выпускала их обратно в воду? Нас придумала она. Это тоже непонятный ответ, но, хоть какой-то. - А зачем я здесь оказался? - Тоже не знаю. Наверное, чтобы помочь найти то полено. Это не всегда бывает легко, но это всегда нужно делать. - А что это за дрова? И почему я должен был их помочь искать? - А ты не понял, что за полешко ты нашел? Думаю, что понял. А помогать… Не только ты. У Татьяны есть близкие люди, ты ближе всех. И у тебя есть близкие люди, и есть кто-то кто ближе всех. И за твоим костром смотрят, поверь. Странный человек шевельнулся и снова вдруг, резко, оказался рядом с Георгием и посмотрел ему в глаза. - А теперь, ступай. Все будет хорошо, мы делаем свою часть дела. Он усмехнулся. - О своей части только не забывайте. *** Выныривать из сна не всегда бывает легко. Бывает, что сон окутывает тебя, обнимает большими мягкими лапами. Сложнее выныривать из сна-лихорадки, чьи большие мягкие лапы превратились в липкие, сильные щупальца. Но стоит начать двигаться вперед, стоит поверить, что все будет хорошо – и… Ты окажешься на поверхности. Вздохнешь воздух полной грудью, проведешь рукой по лбу, сгоняя холодные капли пота, наткнешься второй рукой на капельницу. Все будет хорошо. Костры будут гореть. © Ammok
Остановка Я её очень люблю, вы понимаете? Сегодня у нас как раз ровно год со дня свадьбы, годовщина значит. Я купил ей букет цветов, она любит незабудки. Наверное, именно из-за названия я их и не забываю, не путаю ни с чем другим. Спешу с работы в приподнятом настроении, мы живём в другом районе, в маленькой, но уютной квартирке. Отпросился вот пораньше, начальник понял меня, отпустил, годовщина ведь. Надо успеть. Надо успеть пораньше. Она, моя Танечка, наверняка приготовила что-нибудь вкусненькое. Я так много работаю, но этот вечер будет наш с тобой, солнце моё. Я обещаю. Бегу до остановки. Справа замечаю группу крепких парней, в чёрных кожаных куртках, человек шесть не меньше, окружили кого-то, кричат матом, что-то явно не поделили, слышу угрозы - отморозки. Мне не видно к кому они обращены, да и некогда рассматривать. Сегодня такой важный день! Пробегаю мимо и вдруг останавливаюсь как вкопаный. Слышу какие-то совсем детские голоса на фоне пьяного мата. - Отдай, мне мама подарила, не трогай.. ну отдай, ну пожалуйста! - Слышь, *****, придурок, заткнись, или ***** разобью. Что там у тебя ещё есть? Поворачиваюсь и смотрю. Двое школьников, лет по четырнадцать или вроде того, а над ними, как коршуны, с презрением и чувством безнаказанности склонились ублюдки на голову выше лет по 17-18, у каждого в руках по бутылке пива. Рыгают. Гопников точно шесть человек, а этих всего двое. Я вижу, что ситуация накаляется, вижу как один из малолеток пытается выхватить у главного задиры свой телефон или что-то похожее, но тот отталкивает его так, что школьник валится на землю. Остальные ржут. Он явно угодил ему в нос или рассёк губу. Течёт кровь. Школьник закрывает лицо руками, кажется, он плачет. Второй подбегает и вцепляется в руку главаря. Отморозки валят его с ног, начинают пинать прямо по лицу. Редкие прохожие, все как один, идут мимо. Мне некогда думать, у меня в руках букет незабудок, благодаря им, я не забываю. Мне надо спешить, спешить, спешить... - Что уставился придурок? Тебе тоже ***** набить? Это было обращено ко мне, и я чуть было не выступил вперёд, но остановился. Отморозки ещё больше раззадорились, они били двоих детей ногами, в живот, по печени. Они бросили мне вызов, пиная их ещё сильнее, как бы показывая, что я не смогу их остановить. Это было бы странным и нелепым, пытаться усмирять пьяных подростков, когда ты с букетом цветов в руках. К остановке как раз подошёл мой автобус. Не было времени, совсем не было. Я должен ехать. Два маленьких и беззащитных пацана смотрели на меня, я запомнил эти взгляды. Похоже, им теперь достанется ещё больше. Я повернулся и быстрым шагом проследовал к автобусу. Всю дорогу я думал об этом случае и, несмотря на противоречивость своего поступка, ощущал странную и даже пугающую уверенность, что всё сделал правильно. - Нормально доехал? - спросила Таня и поцеловала меня. Я вытащил букет из-за спины и протянул его ей. - С годовщиной, любимая! Она поставила цветы в вазу. Незабудки, чтобы не забывать - на самое видное место. Другой подарок - маленькое золотое колечко я припрятал на потом. Вот зажжем свечи, тогда. Она искренне обрадовалась любимым цветам. Я не спешил с основным подарком. В нашей маленькой, но уютной квартирке пахло всякими вкусностями. - Ты приехал раньше, ещё ничего не готово! Она улыбалась, а я смотрел в её глаза, и на секунду мне показалось, что она смотрит куда-то сквозь меня, будто не может сфокусироваться на моём взгляде. В это же мгновение я ощутил странный холод и почувствовал себя совершенно пустым, с ощущением, будто кто-то откачал из меня все внутренности, оставив лишь голографическую оболочку. К тому моменту я уже, кажется, подзабыл про случай на остановке, и вдруг по какой-то непонятной причине вновь вспомнил. Непреодолимая сила заставляла меня вспоминать снова и снова, проживать тот момент моего ухода, как будто больше я не помнил ни о чём вовсе, лишь ту остановку, лишь глаза беззащитных пацанов. Я был для них шансом. - О чём ты сейчас думаешь? - спросила она. Таня увидела, как я провалился в себя, и вернула меня обратно. Я решил, что должен рассказать ей. Вернее даже не так: я знал точно, что обязан всё ей рассказать. Прямо здесь и сейчас. - На самом деле по дороге кое-что произошло, но я не знаю, как ты это воспримешь - начал я, рассказав ей всё до мельчайших подробностей, про глаза малолеток, про букет и про моё отступление с автобусной остановки. До самого последнего момента она слушала очень внимательно, как будто ждала, что в этой истории вот-вот прилетит супермен и всех спасёт, более того, и это явно выражалось в её глазах, этим суперменом обязательно должен был быть я. Я закончил рассказ. Её лицо исказилось. Её глаза смотрели на меня со злобой. Я вновь почувствовал непреодолимый холод и опять, будто я лишь оболочка, меня нет. Она пепелила стену позади меня, будто стараясь не смотреть в глаза, при этом уставив свой взгляд ровно в сердцевину моих зрачков. - Да как ты мог так поступить! - она взорвалась, я впервые видел её такой - ты же понимаешь, что это дети! Этих отморозков нужно было пинать ногами, кусать и рвать! Неужели ты такое говно, да? Ты реально такое говно? Ты трус, как я могла всё это время не видеть, ты просто трус! Ты должен был хоть что-то сделать, наплевать на цветы, бросил бы их в мусорку, триста раз наплевать на них, ты мог заступиться?! И на время - плевать! И на хренов автобус! А если бы этот был наш с тобой ребёнок? Может их избили до полусмерти, может калеками сделали! Может даже убили?! Надо было орать на всю улицу, звать прохожих, кто-нибудь обязательно бы помог! Ты придурок, как ты мог... как я могла.. На её глазах выступили слёзы, я не знал как реагировать. Она уткнулась лицом в ладони и плакала навзрыд. Я не мог шелохнуться, ощущая лишь пустоту и странное ощущение, что несмотря на все её крики, я всё-таки поступил правильно. Я был в этом уверен, но не мог ни понять сам, ни объяснить ей. Я просто знал, как знают то, что после зимы наступает весна, а после неё - лето. - Убирайся вон, трус. Мудак, тряпка! Пошёл вон! Странное спокойствие ощущалось во мне. Спокойствие и безмятежность. Даже звонок в дверь не потревожил его. Она, вытирая слёзы, вскочила и побежала к двери, наверное, подальше от меня. Я, будто зная, что меня там ожидает, не торопясь последовал за ней. - Кто там? За дверью что-то ответили, и Таня, будто испугавшись, поспешила скорее открыть. Я стоял рядом, чуть сзади. Сначала зашла моя мама, за ней ещё незнакомый человек. Мама зашла и вдруг заплакала, кинулась обнимать Таню. - Сашу убили, Сашу.. Сашу убили, - сквозь слёзы говорила она, даже не смотря на меня. - Погодите, мама, ну что вы такое говорите, вот же он стоит! - Таня неглядя отвела руку и показала на меня. Мама посмотрела, и я вдруг опять почувствовал этот взгляд сквозь. Таня обернулась и посмотрела точно таким же взглядом. - Наверное, он на кухню пошёл, - Таня смутилась, т.к. всё это время ощущала меня позади себя, она пробежала на кухню, потом проверила комнаты, туалет, ванну. Меня она нигде не нашла. А ведь я всё это время действительно стоял рядом со всеми в коридоре, теперь уже ощущая, что смотрю на всё происходящее, в том числе и на себя, со стороны. Я не понимал, что происходит, но не мог вымолвить ни слова. Я попытался закричать, и замахать руками, но меня никто не слышал и не видел, в том числе и я сам. - Что ты делаешь, Танюша? Ты понимаешь, его нет, я видела сама, его больше нет, его убили, - на маму опять нахлынули слёзы. - Так вот, же, он мне цветы подарил! Незабудки, чтобы не забывала я его! Вот они, стоят в вазе на самом видном месте! - Таня повернулась к вазе. Она была пустой. Вода была налита, но цветов в ней не было. От беспомощности она заплакала - Гражданочка, мы вынуждены сообщить, что ваш муж убит, - заговорил вдруг тот самый человек, что пришёл с мамой, - я старший следователь Ермаков, нам нужны ваши показания. Тело опознано. Он скончался ещё до приезда скорой. Двенадцать ножевых ранений. Свидетели утверждают, что он вступился за каких-то парнишек молодых, когда на тех напали другие постарше. Их было шестеро против него одного. Перед этим он успел вызвать помощь… но мы опоздали. Мне вдруг всё стало ясно. Я знал это с самого начала, но поверил лишь после его слов. Я взглянул в глаза Тани, а потом в глаза мамы. Мне даже на секунду показалось, что они видели меня, впрочем, это было уже не важно. Я посмотрел на незабудки, они стояли в вазе на самом видном месте. Она не забудет. Я шагнул прочь и последней моей мыслью было «я всё сделал правильно». © nayuh
Крайне рекомендую прочесть, очень увлекает. Наследство Автор: 10метровахуительногопровода Солнце осветило верхушки далёких гор, и они вспыхнули как погр***льные костры. Долина устланная телами начала проступать из сумрака ночи. Но многим из славных воинов не суждено больше увидеть великолепие этого мира. Их души навсегда перешли грань, за которой суета сменяется покоем. Токедо, воин клана Исуно, поднимался по перевалу горы Хо, и обернувшись обомлел от величия содеянного людьми. Великая битва завершилась. Он выжил. И отступал в неизведанные земли северных территорий, опасаясь преследования. Последний раз окинув взглядом поле великой битвы, он зашагал вперёд. Он вернётся, пусть даже сто поколений переживёт его дух. Дух самурая. Вячеслав Фёдорович проснулся рано и, обнаружив, что жена ушла на работу, не успев приготовить завтрак, страшно в ней разочаровался. В который раз подводит! А, ведь, небось накраситься не забыла. Бесцельно побродив по квартире почёсывая яйца, Вячеслав Фёдорович дошёл до телевизора и углубился в просмотр информационной передачи, из которой он понимал только те места, где говорили про погоду, и то потому, что симпатичная дикторша показывала руками где и что должно произойти. В остальном, подаваемая с экрана действительность, разительно отличалась от действительности, его окружавшей. И вызывала острый внутренний дисбаланс, результатом которого всегда являлось желание выпить пива. До начала рабочей смены оставалось ещё прилично времени, и пару бутылок легко можно было себе позволить, да что там греха таить, и три бутылки не предел. Опять переместившись на кухню, Вячеслав Фёдорович достал холодное «жигулёвское». Не смотря на появление большого количества новых сортов этого напитка, Вячеслав Фёдорович по старинке выбирал то, к чему привык в юности. Наверное, он был консерватор. Что не лишено было скрытого подтекста, ибо работал он на мясокомбинате, в цеху, производящем ещё один пережиток прошлой эпохи – консервы «завтрак туриста». Сам он их не ел, но всегда выносил через проходную пяток банок на продажу. Дежуривший в его смену охранник приходился ему далёким родственником, как говорят в народе: «Колькиной бабы, мужа- брат», и закрывал глаза на оттопыренные карманы ВФ. Зов крови побеждал в нём долг. Делал он это абсолютно бескорыстно, не требуя ничего взамен, правда, компенсируя бдительность на других коллегах ВФ. За что не раз был бит в скверике неподалёку. Но, несмотря на такие издержки профессии, идеалов своих не менял. Так и работал, получая попеременно благодарности за ревностное несение службы от начальства, и звездюли, за то же самое от пойманных им работяг. Выпив две бутылки, ВФ повеселел. Необходимость завтрака отодвинулась на задний план, уступив место медитативному созерцанию настенного отрывного календаря за 1983 год. Повешенный когда-то на стенку, он так и висел с тех пор, лишившись всего десяти страниц. «Живучий гад». Подумал ВФ, но без злобы, а с лёгкой ностальгией. Всё-таки, он был консерватор. Из ступора его вывел телефонный звонок. Сняв трубку, ВФ сперва зачем-то дунул в неё, и только потом произнёс «Алё» с едва уловимой вопросительной интонацией. Собеседник на том конце провода представился как юрист, уполномоченный в решении вопросов наследования. От обилия сложных слов ВФ окончательно потерялся. Пошарив глазами по кухне в поисках поддержки, он наткнулся взглядом на отрывной календарь. «Январь» мысленно прочитал он бросившееся в глаза слово. Между тем юрист замолчал, и по повисшей паузе ВФ понял, что ему был задан какой-то вопрос. - Что, что? – переспросил он и нервно облизал пересохшие губы. - Я говорю, не могли бы вы подъехать к нам для вступления в права наследования,- вежливо повторил собеседник. - Я? - Ну, вы конечно, в завещании указано только ваше имя, других претендентов нет, так что записывайте адрес. - Одну минуту, я возьму ручку. ВФ положил трубку на стол и бросился в комнату в поисках чего-нибудь пишущего. Лихорадочно открывая всевозможные ящики, и шепча сквозь зубы ругательства, наконец, схватил какой-то карандаш. Под бумагу приспособил пивную этикетку, ловко отодрав её от бутылки. - Я слушаю. Голос в трубке продиктовал адрес, ещё раз уточнил дату и время визита. И попрощался. «Пиздец», сказал ВФ вслух. Это было наиболее точное выражение его внутреннего состояния. В день визита к юристу ВФ страшно волновался. То, что ему досталось какое-то наследство, он понял. Но от кого? И, что конкретно? Ругая себя за то, что не смог толком ничего понять в телефонном разговоре, и в глубине души надеясь на золотые горы, ВФ, предварительно подзарядившись «жигулёвским» шагал к предполагаемому богатству по шумному бульвару. Взлетевший голубь, описАл над ним окружность и прицельно серанул на правый рукав. «К деньгам». Блаженно улыбаясь, прошептал ВФ. - Во долбаёб, - раздалось с соседней скамейки,- Его обосрали, а он улыбается! «Смейтесь, смейтесь, млинди». Злорадно подумал ВФ, оттираясь носовым платком. - Самуил Яковлевич - представился юрист, протягивая руку, и улыбаясь добавил, – Не Маршак. - Попов. Вячеслав Фёдорович, – немного испуганно ответил ВФ, и тоже зачем-то добавил, - Ударение в фамилии на последний слог. - Присаживайтесь, присаживайтесь - ласково предложил СЯ. ВФ сел в кожаное кресло. Чувствовал он себя крайне неуютно. Во-первых, он был антисемитом, а во-вторых, ему очень захотелось отлить. Потерявшись между этими крайностями, он, наконец, замер внимательно глядя на юриста. - Нусс, начнём,- СЯ раскрыл какие-то бумаги,- Екатерина Борисовна Швец, скончавшаяся месяц назад, оставила всё своё состояние, согласно оформленному мной завещанию, Вам, Вячеславу Фёдоровичу Попову. - Екатерина Борисовна? – переспросил ВФ. - Она приходилась троюродной сестрой вашей матери. Как ВФ не морщил лоб, но всё-таки родственницу с таким именем припомнить не смог. - И согласно этому завещанию вам полагается, - тут говоривший выдержал инквизиторскую паузу, - Земельный участок с находящимся на нём деревянным строением, в дальнейшем именуемым «дом». - И всё? – подозрительно спросил ВФ. - Всё. К сожалению, квартира у ЕБ была не приватизирована, и согласно действующему законодательству перешла государству. ВФ сидел с видом человека, мужественно перенёсшего удар под дых от Майка Тайсона. - А где участок? – наконец обречённо спросил он. - Пупышево. - Пупышево- ***пышево,- вырвалось у ВФ. Этот населённый пункт он знал хорошо. Два часа на электричке. - Послушайте старого еврея, - доверительно нагнулся к нему СЯ, - Радуйтесь тому, что есть, ведь и этого могло бы не быть. После посещения участка настроение у ВФ не изменилось. Дом представлял собой наспех сколоченную времянку. Огород, правда, был ухожен. Росли какие-то не то травы, не то цветы, судя по всему последняя старухина радость в жизни. «Всё снести к ебени матери» - резюмировал ВФ и поехал в город. Жена, напротив, очень обрадовалась, восприняла это как подарок судьбы, и даже на радостях сходила в церковь, чтобы поставить старушке «за упокой». - Ну вот хули мне там строить? – жаловался ВФ в заводской столовой своим коллегам. - Ну продай тогда. - Да кому это Пупышево на хрен сдалось? - Тогда поставь там баню. - А она то на кой? - Муди полоскать. - А где брёвна взять, стОит то всё теперь дохуища! - А где ты «завтрак туриста» берёшь? В результате идея бани прочно осела в голове ВФ. Договорившись с бдительным охранником, ВФ увеличил количество выносимых банок до предельной цифры. Обуздал себя в любви к алкоголю. Кое-что было в заначке у жены. В результате за пару недель удалось скопить сумму, необходимую для покупки четырёх бетонных колец для колодца. Почему-то ВФ решил, что строить баню нужно именно с колодца. - Поднимай! ВФ копал, жена поднимала очередное ведро с породой. Стройка века была в самом разгаре. Глиняный террикон рос на зависть соседям. ВФ копал как Стаханов. Он очень сильно ****ался, дико болела спина, от холода ломило руки. Лопата стукнулась об очередной камень. ВФ выругался и погрузил руки в ледяную жижу. - Как же вы достали меня! Эту фразу он адресовал каждому булыжнику, который приходилось доставать из забоя. На этот раз он вытащил длинный деревянный брусок, полностью покрытый грязью. Руки ВФ затряслись, он судорожно обтёр найденное об штанину. По всему выходило, что это была какая-то коробка. «Вот уж млин, где найдёшь, где потеряешь!» - подумал ВФ и положил бонус в ведро. - Поднимай! – заорал он что есть мОчи, и сам начал карабкаться по лестнице. На верху жена уже с интересом разглядывала содержимое ведра. - Слава, что это такое? - Тихо ты, дура, не ори, увидят соседи! – как змей зашипел на неё ВФ. - Клад?! – тихо изумилась жена. - Да не ори ты! Идиотка! – ВФ выхватил ведро из её рук и бросился к хибаре. Жена покорно потрусила следом. - Тряпку, тряпку давай! – набросился на неё ВФ как только они вбежали в дом, - Да не стой ты как треска! - Какую? – наконец еле слышно пролепетала она обиженно хлопая глазами. - Пиздяную!!! – Заорал ВФ срывающимся на фальцет голосом. «Когда ж ты сволочь сдохнешь…» - подумала жена. Раздался осторожный и тихий стук в дверь ВФ дико взвыл и начал судорожно распахивать всевозможные дверцы в шкафчике, ища место, куда бы спрятать добычу, но всё было занято всевозможными бутылочками и баночками. Наконец ВФ схватил какую-то бутыль, литра на два и на её место кое как пихнул коробку. Только он успел закрыть дверцу, как входная дверь открылась. Медленно вошёл один из соседей, ВФ помнил его по прошлым приездам. - Я извиняюсь, сосед ваш, не помешал? – сказал вошедший. - Нет, что вы, проходите, вот собрался согреется малость, а то там в колодце такая холодина. И для убедительности ВФ тряхнул бутылкой. - Не откажусь тоже, если конечно предложите? - Достань посуду – ВФ повернулся к жене. Бутыль заметно тряслась в его руках. Жена стояла боясь шевельнуться. Наконец медленно двинулась к столу и поставила на скатерть две рюмки. - Что пьём? – спросил сосед. - Настой на травах, от бабки остался. – соврал ВФ, мысленно надеясь, что жидкость в бутылке соответствует сказанному. - Тогда конечно попробую, – облизнулся сосед, - Я извиняюсь не представился, Сергей Михайлович. ВФ выдернул пробку, и незаметно понюхал. Пахло спиртом. Не подавая вида, он наполнил две стопки и всё ещё трясущейся рукой протянул одну соседу. - А я Вячеслав Фёдорович, это жена моя, Маргарита Степановна, за знакомство! Вкус выпитого показался ВФ слишком концентрированным, но ни чего не оставалось как утвердительно кивнуть. - Ух как хорошо! - Да уж, бабка мастерица была! – подтвердил сосед смахивая выступившие слёзы, - А что это за трава такая? - Зверобой. Отчеканил ВФ. - Что-то непохоже… - засомневался СМ. - И ещё чего-то она добавляла, уже не помню,- опять соврал ВФ. - Я вот вижу, колодец затеяли? – не унимался с вопросами любопытный сосед. - Да, до колонки далековато, а я баню хочу поставить,- начал ВФ и внезапно понял, что он опьянел. - Баня, это хорошо, баня это чистота и порядок, - в тон ему продолжил сосед, - Только вот место для колодца плохое. ВФ разлил ещё «по одной», и протягивая рюмку соседу спросил: - Почему плохое? - Тут где-то блиндаж был ещё с войны, немецкий, что они тут делали, эти немцы - непонятно, но старики из соседних деревень говорили, что был точно. - Ну и что? - Ну как «что»?- сосед недовольно засопел, – Был блиндаж! - Да и фиг на него. ВФ выпил и решил, что лучше присесть на топчан, так как ноги совсем уж подкашивались. - Футболом интересуетесь? – сосед тоже выпил и тоже сел,- Ну и настойка, я аж что-то совсем обмяк! - Не, беготню эту не люблю! – ВФ начал нервничать. Для успокоения он ещё раз наполнил рюмки и решил про себя, что эта последняя. Мысль о коробке начинала настойчиво буравить голову. - Достань там подзакусить чего…- повернулся ВФ к жене. Та молча поставила перед ними две банки «Завтрака Туриста». ВФ пошарил взглядом по столу в поисках консервного ножа. - Открывалки нет? – сразу заметил сосед. - Да, чего-то не найти… - рассеяно пробормотал ВФ. - Держи, - жена протянула ему консервный нож. - А я пожалуй пойду, а то как-то действительно… - и кряхтя, сосед потянулся к дверям. Когда он вышел ВФ, обессиленный, рухнул на топчан. - Совсем он меня вымотал. Пробормотал он прикрыв глаза. - Ты хоть посмотрел, что пил? Жена спросила больше с надеждой, чем с тревогой. - На спирту чего-то, а что, фиг его знает… И ВФ уснул. Сосед «вальтами» уходил по огороду, иногда хватаясь за воздух, чтобы не упасть. Видевшие это в окна соседи сделали единственно правильный вывод – ещё один алкаш поселился. Как только ВФ провалился в сон, пришли видения. Они полностью оккупировали голову ВФ, не оставив ни какого места для других чувств. Но одно чувство осталось – страх. Беспричинный, животный ужас. Он полностью парализовал волю. Он не давал шансов на единственный выход из этого кошмара – пробуждение. И вдруг среди этого ужаса, появилось лицо незнакомой ВФ женщины. Оно было островом добра и света среди океана зла и тьмы. Что-то родное угадывалось в нём. И ВФ инстинктивно стал пробираться к нему. Это был трудный путь. Но неведомая сила, исходящая из женского лица, помогала делать очередной шаг. И ВФ дошёл. Чувство облегчения и радости охватила его. ВФ испытал нечто похожее на чудесное спасение из ситуации, не сулившей ему ни каких шансов. - Кто ты? – спросил он. - Я Аматэрасу. - Что мне делать? - Выпей больше, и достань клинок! – успел услышать он и проснулся. Сон соседа был более обыден. Ему снилась картошка, которую он так и не окучил. Торчащие из земли клубни, вдруг превратившиеся в большие и волосатые слоновьи яйца, которые он почему-то тыкал школьным циркулем, украденным у него ещё в пятом классе. Надо ли говорить, что Аматэрасу не о чем было говорить с таким человеком. Луна заливала всё мертвецки белым светом. ВФ поёжился и вспомнив сон тут же выпил две рюмки, оставшиеся на столе. Потом налил ещё и опять выпил. Не спеша встал и открыв шкаф достал, наконец, найденный в колодце предмет. Включать свет он побоялся. Сев на топчан ВФ повертел в руках находку. Длинный деревянный брусок. Почти незаметный кантик по периметру подсказывал, что это коробка, или даже футляр. ВФ попытался открыть его, но древесина была настолько плотно подогнана, да и видимо разбухла от длительного времени, что абсолютно не поддавалась. Взяв открывашку, он с трудом просунул её в едва заметную щель, и аккуратно, двигая нож по часовой стрелке, стал расширять паз. Так ВФ встал на путь терпения. Пройдя по нему около часа, он смог убедиться в правильности выбранной стратегии. И когда уже совсем отчаялся, футляр раскрылся. В свете луны блеснула сталь. Дух Токедо, воина клана Исуно перешёл в него в день единственно возможный и предопределённый звёздами. - Кто ты? – услышал ВФ в своей голове. - Вячеслав Фёдорович Попов, – ответил тот, и тут же подумал, - Всё, звездец, белочка! - Белочка? – переспросил голос. - Кто это говорит? – не в силах пошевелиться ответил вопросом на вопрос ВФ. - Я Токедо из клана Исуно. Я пришёл через сотни лет завершить поединок и обрести покой, найдя свой длинный меч. Великая Аматэрасу вняла моей просьбе. «Я ёбнулся», подумал ВФ обречённо. - Нет, ты тот, кем был до того как выпив приготовленный шаманом эликсир, открыл своё сознание для моего духа. Но теперь в твоём теле две личности- твоя и моя. - Это невозможно! – разум и логика ВФ подали робкий голос протеста. - Подойди к зеркалу, в часы полнолуния, ты можешь увидеть моё лицо, – попросил незнакомый голос. - Не хочу. - Тогда ты не сможешь убедиться в очевидном. ВФ встал и на дрожащих ногах поковылял к висевшему на стенке маленькому мутноватому зеркалу. Встав напротив и смотря в пол он медленно поднял взгляд. На него смотрело невозмутимое узкоглазое лицо покрытое шрамами. Это было слишком. В ту же секунду ВФ потерял сознание. Когда утром супруга ВФ вышла на веранду, она увидела безмятежно спавшего на полу мужа, а на столе выпитую наполовину бутылку с бабкиным настоем. Вздохнув, она перешагнул через тело супруга, и тут же невольно вскрикнула. Под столом валялся огромный (как ей показалось) меч. - Что ж это такое? – чуть слышно произнесла она и вздрогнула, услышав за спиной спокойный голос. - Это священный меч, не трогай его. Жена обернувшись увидела стоящего ВФ . - Ты совсем допился? На лице ВФ отразилась буря чувств и эмоций, которые жена ошибочно приняла за подступающую тошноту. Но на самом деле в голове мужа шла борьба за речевые центры. - Это, вобщем, в колодце… - ответ явно принадлежал ВФ. - Ты зачем столько выпил? - Аматэрасу… - залепетал ВФ. - Когда же это кончится!? – обречённо выдохнула супруга и вышла на улицу. ВФ сел на стул и обхватил голову руками. Сомнений не оставалось, всё случившееся не было сном. И поняв это, ВФ окунулся в абсолютное спокойствие. - Чтоб спросить меня, не обязательно говорить в слух, достаточно, подумать, наши мысли общие, - произнёс голос в голове. - Почему мы понимаем друг друга, ты же японец? – наконец дошло до ВФ. - У разума нет языка, а наши сознания теперь владеют всеми знаниями друг друга. - Это значит, что я теперь знаю японский язык? - А я могу делать консервы. Но знаниям необходим навык. Без практики, наш прошлый опыт - бесполезный багаж. Ты не победишь в схватке, а я не настрою консервную линию. - Я бы тоже век её не настраивал! – в сердцах выдал ВФ. - Так в чём же дело? Если это разрушает тебя, найди то, что послужит созиданию твоей личности. Жена копошилась на огороде. Подмела тропинки между клумбами, вырвала особенно крупные сорняки. Сходила к колонке за водой. Всё это время её муж просидел на веранде, его хорошо было видно в окне, что-то рассказывая самому себе и отчаянно жестикулируя. Наконец Маргарите Степановне это надоело, и она решительно вошла в дом. - Самурай ты в конце концов, или фиг собачий? Как раз спрашивал ВФ у алюминиевой кружки. Жена махнула рукой и, ни чего не говоря, вышла. - Я в армии в автобате служил, молодой был, думал приду, водилой устроюсь. Вся жизнь впереди была. Да как-то всё не так задалось. Не принимаю я всего этого сегодняшнего бардака! - Твоя судьба имеет параллели с моей. Я поступил на службу господину, потому что влюбился в его жену. Мне казалось, что нет прекраснее ни кого на свете. Я решил сохранять жизнь самого дорогого для неё человека как свою, и даже больше. В этом я видел своё предназначение. Во всех поединках и битвах не было мне равных. Очень скоро я удостоился чести быть в военном совете. Я смог чаще видеть её тень на бумажной ширме. В день великой битвы, мой господин перед самой атакой перешёл на сторону противника. Мы стояли на фланге, и должны были, обойдя врага, выйти в тыл, а в место этого ударили в тыл своим. Я не смог пойти на это. Почти час я один сдерживал натиск. Во время этого боя я зарубил своего господина, и тяжело ранил его сына. Я стал предателем для одних, и остался врагом для других. Когда всё закончилось я ушёл в горы где великая Аматэрасу запретила мне умереть, и мой дух перешёл в малый меч. - Я не пойму, какие параллели в наших жизнях ты нашёл? – наморщил лоб ВФ. - Всю свою жизнь мы оба шли не по «тому» пути. - А как же твой меч попал сюда? - Он стал реликвией, а рано или поздно все реликвии попадают в Тибет. Из Тибета с какой-то экспедицией вывезен в Германию. Потом человек, владевший им, был отправлен на Восточный фронт. - А ты то откуда это всё знаешь, ты же был в мече? - Было чувство, что я смотрю на всё со стороны. - Что же нам теперь делать? - Найти себя! Первым делом ВФ докопал колодец. Проклятый самурай постоянно лез с советами. Всё начатое должно быть завершено. Так твердил Токедо. Помощь жены была запрещена, и наполнив ведро ВФ каждый раз сам взбирался по лестнице. Жена занялась садом. Это тоже была идея Токедо. Внутренняя красота и гармония должны были по его мнению черпать силы во внешней гармонии и красоте. Как ни странно, к вечеру колодец был готов. Вконец о***вший ВФ на трясущихся ногах доковылял до домика и рухнул на топчан. - Отдохни пол часа. – это опять был несносный японец. - Я даже высморкаться не могу без посторонней помощи. – пролепетал ВФ. - Можешь! А через пол часа мне надо попрактиковаться во владении мечом. - О нет!! – застонал ВФ. - Попробуй уснуть, это лучший способ отдыха. ВФ не стал спорить и закрыв глаза действительно уснул. Все жители деревни Пупышево живо обсуждали нового соседа. Происходило это как правило в местном сельпо с романтическим названием «Наташа»: - Этот то, который вместо Борисовны, совсем «того». - Ебанько натуральное. - Колодец быстро выкопал… - Ага, совсем больной, то с женой на пару еле-еле телепались, а потом смотрю, один, за три часа маханул. - К нему Серёга «виноход» заходил, так он его чем-то таким накачал, тот когда до дома дошёл чуть не помер. - Точно говорю подозрительный сосед. - Жена у него странная, ни там, морковки посадить, лучку, всё какие-то камни раскладывает по огороду. - А ночью он за домом с саблей ходит, вот вам крест, у меня у деда тоже была такая, в гражданскую. Так он с ней значит ходит и так как махнёт, аж свистит. - А дрова рубит топором! - Да, совсем видать не впорядке… Тут в магазин вошёл Вячеслав Фёдорович с Токедо в голове. По тому, как очередь в магазине замолчала, стало ясно, что говорили о нём. - Кто последний? – спросил ВФ. - Я, я,- залепетала крупнолицая тётка с бидоном. Когда, купив хл*** и макарон, ВФ вышел, обсуждение продолжилось с новой силой. - Уволиться хочу. - Как так? Вы же у нас на хорошем счету! Вы же опытный наладчик! - Другого найдёте. - Я должна с вашим мастером поговорить ещё раз. - Он уже зарплату обещал увеличить, но … - Может «матпомощ» нужна? - Расчёт нужен. - Неужели наследство такое большое, что и работать не надо? ВФ вздохнул, шутки про наследство с каждым днём набирали обороты. - На прииски подамся. - Не советую, у меня, у сестры двоюродной, два брата туда уехали… Оба погибли. - Я всё же попробую… Эту легенду придумал Токедо, как правило, она вызывала испуг и уважение у собеседников. ВФ всё искал определения для японца и однажды в шутку сравнил его с паразитом наподобие глиста. Токедо только посмеялся. Естественно ни на какие прииски ВФ не поехал. Он устроился сторожем на стройку напротив дома. Теперь он мог постоянно читать и практиковаться с мечом. Из современной литературы Токедо предпочитал книги по боевым искусствам, истории и медицине. Всё это приходилось читать ВФ, пока Токедо не приобрёл необходимый навык чтения. Когда же это произошло, ВФ уже не мог не читать. Например «Книгу пяти колец» Миямото Мусаси знали наизусть оба. - Знаешь, - как-то спросил ВФ,- Чего я никак не пойму, так это почему именно я оказался в центре всей это катавасии? - Не исключено, что в нагрузку к моему поиску длинного меча, Аматэрасу захотелось чтоб и ты прошёл свой путь. - Какой? - Это станет ясно, только когда ты его пройдёшь. - У тебя есть «день рождения»? Токедо задумался, до ВФ доносились обрывки его мыслей. - Можно сказать, что этот день близок. На следующей неделе, во вторник. - У меня будет для тебя подарок. Только не пытайся узнать, что это. - Слово самурая! В кинотеатре «Спартак» как раз начиналась неделя Куросавы. ВФ купил билет на «Семь Самураев». После просмотра Токедо долго молчал. Наконец он сказал только: - Спасибо. Жена сидела перед телевизором и наконец не выдержала: - Слава! - Да дорогая? - Слава, что происходит? - Ты о чём? - О Чём? Ты ещё спрашиваешь, о чём я? Ты уволился с работы, устроился, не пойми куда, и, наконец, мы стали спать как муж и жена! - Что в этом плохого? - Господи! Раньше, ты зарабатывал в три раза больше денег, и мы еле-еле доживали от получки до аванса. Теперь ты приносишь домой крохи, но они остаются! Я ни чего не могу понять. Ты ешь только рис, постоянно читаешь, занялся спортом, машешь своим мечом как полоумный. Я всерьёз опасаюсь, что когда-нибудь ты отрубишь мне голову! - В начале лета мне нужно будет уехать. - Тебе?! Куда? - В Японию. - Зачем? - Я должен найти длинный меч. - Ты что знаешь японский язык? - Учил когда-то, хочу вспомнить. - Когда? - Иногда мне кажется, что в другой жизни… Когда все необходимые процедуры были завершены, и на руках ВФ была японская виза и билеты на самолёт, в Питере зарядили дожди. Буквально за несколько дней до отлёта Маргарита Степановна сходила к врачу. - Слава, я беременна, - заявила она с порога как вернулась. ВФ почувствовал как к горлу подкатился ком. - Я вернусь, обязательно жди. Токедо вежливо молчал. - Береги себя, делай то, что должен и возвращайся. - Теперь мы действительно муж и жена. - А это что? Таможенник вертел в руках меч. - Купил. Не ехать же в Японию без меча, - ВФ изобразил крайнее недоумение,- Вот и чек из магазина на всякий случай. - Ааа, Брюсом Ли значит увлекаетесь… А это что? Теперь таможенник отвлёкся на бутыль с бабкиным настоем. - Семейный ликёр, передаётся из поколения в поколение, не хотите попробовать? - Я на службе, проходите… - Знаешь Токедо, - сказал ВФ когда они отошли от таможенника,- А ведь наверняка на твой меч можно купить почти всё в этом мире. - Да, но только не дружбу. - По совету в турагенстве ВФ перед перелётом не спал почти сутки. Зато в самолёте он вырубился сразу. Посадка была в Токио. Токедо не признавал этого названия и упорно называл столицу Японии Эдо. - Добрый день,- обратился ВФ к представительнице турфирмы, - Как Вас зовут? - Мигами. - А я Вячеслав Фёдорович, очень приятно. Типичная японка, неплохо говорящая по русски, одетая на манер школьницы приветливо захлопала глазами. - Чем могу помочь? - Видите ли, мне надо будет съездить на Хоккайдо, я понимаю, что это не входит в мою программу пребывания, но всё же дело не требует отлагательств. - На остров? А в какой город? - Саппоро. ВФ назвал первый город Хоккайдо, пришедший на ум. Токедо одобрительно хмыкнул. - Вы пропустите очень увлекательный экскурсии. - Сожалею, но это очень важно. Я могу рассчитывать на то, что информация об этом останется между нами? - Конечно, желание клиента- закон. - Вот и отлично, в свою очередь обязуюсь не попадать в неприятные истории, чтоб не запятнать Вашей репутации и быть в аэропорту ровно за три часа до отлёта в Санкт -Петербург. ВФ мило улыбнулся. - Я могу вам чем-нибудь помочь ещё? - Не подскажите, где в Эдо, тьфу, Токио, самый известный Додзё? Найти необходимую улицу оказалось очень сложно. Денег практически не было, в общественном транспорте вся информация предоставлялась только на иероглифах. И если с их прочтением у Токедо и не было проблем, то всё равно разобраться в мешанине кварталов и маршрутов казалось не выполнимой задачей. В довершении всего наши путешественники выбрали самый древний способ передвижения – пешком. К вечеру, не смотря на перечисленные трудности, ВФ стоял перед дверями. Иероглифические надписи на стенах воспевали совершенство духа, постигаемое только с помощью изнурительных тренировок. ВФ решительно шагнул внутрь. В небольшом холле навстречу ему вышел невысокий человек неопределённого, как все японцы, возраста. Идеальной чистоты кимоно резало глаз. Он вежливо поклонился и только затем сказал: - Добрый вечер. - Добрый, мне бы хотелось навести кое какие справки. - В какой области? - Я ищу старинный меч. - Вам необходимо поговорить с мастером, он сейчас на уроке, если желаете, можете присоединиться к занятию. - Обрати внимание,- сказал Токедо внутри головы ВФ, - Мой японский кажется им малопонятным набором вышедших из употребления древних слов, однако ни один японец ни когда не скажет тебе об этом - не хотят ставить тебя в неудобное положение. - Я лучше подожду его тут. - Мастер освободится через час. Могу я приготовить для вас чай? - Нет спасибо, не хочу отвлекать вас. Поклонившись, японец исчез за бумажной ширмой. - Ну и как тебе «путь меча»? Спросил Токедо. - У меня крыша едет от японской речи, всё таки, мне довольно трудновато выступать в роли обрусевшего сёгуна. - Если мы обнаружим мой длинный меч, я покину тебя. Не исключено, что им владеет кто-то из тех, чьи предки были моими врагами, и захватили катану как трофей великой битвы. - Как же мы тогда его заберём, вряд ли кто-то добровольно расстанется с таким сокровищем? - Тогда всё решит Поединок… Седой японец тихо подошёл и встал за спиной. ВФ обменялся с ним традиционными поклонами. - Я мастер кендо Танадзаки, чем могу быть полезен? ВФ представился и молча протянул ему меч. Танадзаки брезгливо осмотрел ножны купленные ВФ в каком-то магазине военного снаряжения, затем не спеша извлёк клинок. Если японец способен сильно удивиться, то это как раз был такой случай. Лицо мастера изобразило бурю эмоций и наконец замерло в благоговейном трепете. - Откуда это у вас? - Достался по наследству,- не вдаваясь в детали ответствовал ВФ. - Это вакидзаси, короткий меч, приблизительно 1200 - 1300 года, вот этот иероглиф говорит, что он принадлежит клану Исуно, ориентировачная стоимость,- тут японец замолчал, наконец, поборов какие-то внутренние чувства продолжил, - Для меня этот меч не имеет цены, такие вещи не продаются, по крайней мере, для японца он не предмет торга. - Я должен найти длинный меч клана Исуно. - Катану? - Да именно его. - Скорее всего он находится в частной коллекции какого-нибудь древнего рода, если конечно он ещё сохранился. - Вы можете узнать, у кого он может быть? - Я попробую, приходите завтра в двенадцать, постараюсь разыскать какую-нибудь информацию. - Не позволите мне переночевать у вас? - Двери моего Додзё всегда открыты для вас. Можете расположиться в комнате почётных гостей. Ученики придут в восемь утра, если желаете, можете поспарринговать с ними. - Не откажусь. Отвешивая поклоны и пятясь, японец удалился за одну из боковых ширм. Тут же, как показалось из ниоткуда, возник японец в белоснежном кимоно и жестом предложил следовать за ним, ВФ прошёл в небольшую комнату положил под голову сумку, и уснул на татами. - Ваш чай. ВФ продрал глаза. Над ним согнувшись почти под прямым углом стоял всё тот же обладатель белоснежного кимоно. - Благодарю, но сначала я бы хотел привести в порядок свой внутренний мир. Японец понимающе кивнул, и только после этого выпрямился. - Следуйте за мной Вячеслав сан. От души помочившись ВФ тщательно помыл руки. - Ваш этикет иногда граничит с безумием, - без злобы сказал он Токедо. - И это только половина того, что осталось от моего времени. - По русски это называется «Ебануться». - Можно ещё сказать «Пиздец»,- пошутил в свою очередь Токедо. - Ты действительно хочешь поспарринговать с учениками этого старикашки? - с тревогой спросил ВФ. - Надо же проверить как далеко ушло владение мечом. - Не забывай, мне надо ещё вернуться в Россию. - Не беспокойся, они дерутся деревянными палками. - Успокоил конечно, но если мы доберёмся до твоей «катаны», постарайся решить вопрос миром, не хочется остаться без руки, или ноги. - Как правило в таких поединках убивают мгновенно. ВФ вздохнул. - Свалился ты на мою голову! - Представь, что всё это твой алкоголизм, а я - обычная «белочка». - Ты научился шутить по-русски! И ВФ засмеялся. Переодевшись в чёрного цвета кимоно, ВФ с шлемом под мышкой и деревянным мечом в руке вошёл в просторный зал. Около десятка так же одинаково одетых японцев почтительно замерли напротив двери. - Мастер меча из России желает присутствовать на тренировке. Объявил приносивший чай японец без имени. Все почтительно поклонились, ВФ поклонился в ответ, беззлобно ругнувшись «по матушке». Поклоны ****али. - Вячеслав сан, окажите честь сразиться с одним из лучших учеников мастера Тонадзаки. - Я готов, - ответил Токедо и прошёл в центр. - Ну давай японец, будет тебе Цусима, - подумал ВФ. Вышедший из строя, боец одел шлем, поклонился, встав напротив, и поднял меч над головой. Токедо поклонившись в ответ, поднимать меч не стал, а как стоял, так и незаметно, по кошачьи, плавно шагнул на встречу. Противник резко рубанул в низ, но Токедо почти не меняя направления, как в замедленном кино, чуть-чуть уклонившись в сторону, даже не ударил, а просто положил меч на его руки. Меч японца замер в паре сантиметров от головы ВФ. Тот даже хотел инстинктивно мотануть головой, но Токедо чётко контролировал тело. Судя по гробовой тишине, ВФ понял, что они с Токедо победили. - Вы великий мастер, - наконец сказал проигравший и согнулся почти до татами. - Ни *** себе я дал! Подумал ВФ. - Не подавай виду, а то можешь обидеть соперника, - попросил Токедо. Японцы молчали и только таращили свои, ставшие почти европейского размера, глаза. - То то ж млинди,- подумал ВФ. - Не забывай, я тоже японец! – попросил Токедо. Из строя вышел ещё один желающий. Замерев в почтительном поклоне, он наконец издав дикий толи вой, толи крик ринулся в атаку. Его деревянный меч так и мелькал перед носом ВФ. Токедо опять как-то неестественно медленно отступал назад, всегда незаметно меняя направление отхода. За несколько секунд они описали круг. При чём, атакующий даже ни разу не коснулся меча Токедо. - Может фигнём? – подумал ВФ. - Подожди, сейчас он запутается,- ответил Токедо. И тут же резко шагнув в бок оказался точно за спиной нападавшего. Короткий и резкий взмах. Меч обрушился на японца. - Он без головы, - констатировал Токедо. Если после первого боя в зале воцарилась тишина, то как назвать то, что воцарилось сейчас словами не описать. Японец просто рухнул на колени и замер как статуя Будды, склонив голову. - Пора наверное заканчивать, а то нас распнут как Христа, прости господи нах, - намекнул ВФ. - Не волнуйся, я справлюсь со всеми сразу, - успокоил его Токедо,- Современная школа владения мечом бесконечно далека от практики. - Можно осмелиться спросить, в чём секрет вашего мастерства? – наконец спросил японец без имени. - Быстрота, это не скорость, быстрота- это отсутствие расстояния, - просто ответил Токедо, и поклонившись вышел. ВФ переоделся в обычную одежду, аккуратно сложив кимоно на татами. - Да, ловко ты их вырубил! - «Двоих убил»,- усмехнулся Токедо. Беззвучно отодвинулась ширма, и почти параллельно земле вошёл Тонадзаки. - Вячеслав сан, я сожалею, что не присутствовал на вашем уроке, моё извинение не знает границ. - Что вы, что вы, я был покорён мастерством ваших учеников. - Я не имею права называться их учителем, после того уровня владения мечом, который показали вы, я недостоин даже приносить вам чай. - Позвольте, вы же не спаринговали со мной! Откуда такие поспешные выводы? - Поверьте, я всю жизнь занимаюсь этим ремеслом, и могу отличить мастера, от новичка. - Прошу меня извинить, но я тоже кое-что смыслю в этом вопросе, и могу заверить вас, что уровень владения мечом у нас приблизительно одинаков. - А на самом деле? – спросил ВФ у Токедо. - На самом деле я предполагаю, что на этого старика мне потребуется около двадцати секунд, но мы ОБЯЗАНЫ убедить его в равенстве наших знаний и умений, а то ещё чего доброго сделает себе сепуку. - Вы ***нутая нация! И уже обращаясь к Тонадзаки: - Если вы окажете мне честь сразится со мной, я думаю сомнения ваши рассеются! - Я не смею просить вас об этом. - И всё же позвольте мне настоять на моей просьбе. «Как же меня ****ала эта японская вежливость, а ведь всё ради того, чтобы получить палкой по ***льнику!», подумал ВФ. - Через десять минут я жду вас в зале,- благоговейно выдохнул Тонадзаки и не разгибаясь исчез за ширмой. Ворча под нос ВФ опять начал переодеваться. - Может, сам попробуешь? - спросил его Токедо. - Попробую чего? - Сразиться конечно! - Да ты чё, он же сразу поймёт, что это поддавки. - Не думаю, ты ведь тренировался вместе со мной, правда не долго, но давай я буду подсказывать тебе, куда шагнуть, как рубить, а ты главное точно выполняй, и не в коем случае не бойся. - Да ну, глупая идея. - Нет, так он получит значительную фору, при сохранении моего стиля. - Ладно, уговорил Токедо сан,- махнул рукой ВФ. - Учти,- сказал Токедо, когда они входили в зал,- Он не нападёт первым, поэтому, чтоб не тянуть резину, просто шагни вперёд и ткни ему в грудину, он отобьёт так, что бы выйти тебе за спину, одновременно делая режущее движение по почкам, поэтому, после контакта мечей, просто махни против часовой стрелки с максимальной резкостью, не разрывая контакта! Для этого надо постоянное давление. Запомни, это очень важно, если ваши мечи разомкнутся, он победит! После этого ты переведёшь скрещенные мечи на не выгодный для него фланг. Нормальный человек в такой ситуации отступит, но он вряд ли, скорее всего он тут же ударит из под твоей руки. - Я уже запутался! – запаниковал ВФ. - Слушай и не отвлекайся на эмоции! Когда ты почувствуешь, что он атакует из под твоей руки, разомкни мечи и, ударив его в плечо - замри. - А дальше? - А дальше у вас будет «боевая ничья». - А если всё пойдёт не так? - Доверься мне! После традиционно ****авшего поклона, ВФ быстро ткнул Тонадзаки в грудь. Видимо Токедо всё таки чуточку помогал, потому как быстрота, с которой всё произошло дальше, лежала за пределами восприятия. Но замерли они как раз в положении, предсказанном Токедо. - Нанесённая вами рана затрагивает жизненно важные органы, и следовательно более опасна. Вы победили. Я благодарю вас за этот урок! Услышал ВФ свой голос. Японец, казалось, сам ещё не верил в то, что всё закончилось. - Это самый молниеносный поединок в моей практике, - наконец сказал он,- Но я считаю, что это всё таки «ничья». ВФ поклонился и спешно ретировался. Когда он вышел, Тонадзаки уже ждал его. - Мой старый друг, Тосиро сан, профессор Токийского университета, должен приехать через час. Он очень заинтересовался вашим вакидзаси. - Он может помочь нам? - Он лучший эксперт во всей Японии! - Как вы думаете, есть шансы? - Трудно сказать, такое оружие – национальное достояние. Но лично я ни когда не слышал про катану клана Исуно. - Вы видели много древних мечей? - Достаточно, чтоб считать себя экспертом,- важно кивнул Тонадзаки, и тут же поспешил добавить,- Не лучшим конечно! - Скажите, ваши ученики, кто они? - Как правило, это очень патриотически настроенные и очень увлечённые люди. Они принадлежат к разным социальным слоям. - Среди них есть потомки самураев? - Только Судзуки, вы дрались с ним первым. Он просил передать вам извинения, что оказался таким неумелым соперником. - Он слишком самоуверен. - Признаться мало кто ожидал от вас такого уровня владения мечом. Из холла донёсся какой-то шум. - Вероятно это Тосиро сан, приехал раньше, между прочим, он тоже потомок какого-то древнего рода, хотя скрывает это, - и Тонадзаки поспешил ему навстречу. Тосиро оказался неожиданно моложе, чем его представлял ВФ. Он источал уверенность и обаяние. Быстро и сильно пожал руку. Если бы не типично японская внешность, то по манерам он скорее походил на европейца. Осмотрев меч, он долго молчал. - Последнее упоминание о клане Исуно уходит ко дню великой битвы за объединение северных земель. Тогда отряд, в котором служил последний представитель этого клана перешёл на сторону врага, но это не спасло северян. Ту битву они проиграли. После поражения остатки клана были вырезаны, а об их последнем воине история не упоминает, - наконец сказал он. - Есть ли шанс найти длинный меч клана Исуно, - спросил ВФ. - Только теоретический, в Мориоке есть один странный человек, он хранит предания о той битве. Я бы советовал поговорить с ним, правда вот не знаю, жив ли он. - Как его найти? - К сожалению его имени я не помню, я слышал о нём давно и признаться не ожидал, что когда-нибудь мне понадобится эта информация. - Вы можете узнать об этом человеке у того, от кого вы это слышали? - К сожалению этот человек давно умер. - Чёрт! – ВФ выругался по-русски. - Я могу поехать с вами, если нам удастся найти этот меч, то это будет мировая сенсация. - В свою очередь я могу попросить Судзуки помочь вам в вашем путешествии, - предложил Тонадзаки. - Что вы, что вы, не стоит ни кого обременять, - поспешил отказаться ВФ. - Напротив, для него это будет большая честь! «Соглашайся», шепнул Токедо. - Хорошо, я не в силах отказать вам, - сдался ВФ. - Я займусь билетами,- затараторил Тосиро, - Ориентируйтесь на завтра. Вечером я позвоню мистеру Тонадзаки, и… можно ещё раз взглянуть на ваш меч? ВФ кивнул. Тосиро осторожно извлёк меч из ножен и впился в него взглядом. Наконец он решительно засунул его в ножны. - Я до сих пор отказываюсь в это поверить! Ждите звонка, а теперь, извините, я вынужден покинуть вас. И он стремительно удалился. - Ты так мне и не говорил, как лишился своего большого меча, - спросил ВФ у Токедо, когда они остались одни после ужина, любезно предоставленного Тонадзаки. - Он был выбит у меня из руки, после этого я оставил позиции и вынужден был отступить. - Неужели ты в одиночку бился против целого отряда? - Я занял стратегически выгодную позицию на тропе. С одной стороны меня прикрывало болото, а с другой начиналась отвесная скала. - Но всё равно, один, против нескольких десятков самураев, ты должно быть чертовски сильный боец! - Меня окрыляло чувство бесконечной правоты, и полное отсутствие с*** перед неминуемой смертью. У викингов похожее состояние называлось «берсерк». Вошёл Судзуки. - Мастер Вячеслав,- начал он. - Зови меня – Слава, - попросил ВФ. - Хорошо, Мастер Слава. - Не «мастер Слава», а просто Слава, это моё имя. - Хорошо Слава сан,- ВФ будучи не в силах более сдерживаться рассмеялся, а Судзуки не понимающе продолжил,- Тосиро сан забронировал билеты, к сожалению он не сможет присоединиться к нам, у него неотложное дело, он очень извинялся, но он будет поддерживать с нами связь. - Когда мы выезжаем? - Завтра в девять утра, я вызову такси, мастер Тонадзаки оплатит все расходы. - Спасибо, я буду готов. - Желаю вам хорошо отдохнуть перед поездкой,- горячо произнёс Судзуки и удалился. Скоростной поезд «синкансэн» мчался на север. Судзуки спал, ВФ пытался смотреть в окно, но вскоре в дремоту провалился и он. Всё-таки смена часовых поясов и акклиматизация брали своё. Где-то далеко, на другом конце земли его жена волновалась и ждала, а он нёсся неизвестно куда, по чужой стране, с непонятным попутчиком, который восхищённо ловит каждое его движение, пытаясь постичь мастерство владения мечом. А сейчас Судзуки, потомок древнего рода самураев, свесил голову и пустил слюни во сне. Полностью следуя местной поговорке: «Ни кто не вспомнит о том, что случилось в пути». Как же всё-таки удивителен этот мир. И ВФ уснул окончательно. На вокзале Судзуки позвонил Тосиро. Он очень внимательно слушал и иногда кивал головой в знак согласия, как будто тот его видел. Наконец спрятав телефон в карман, он обратился к ВФ: - Нам нужно ехать на запад, километров сто. Но сначала я бы подкрепился. - Идёт,- согласился ВФ. Они перекусили на окраине города, добравшись туда на автобусе. Там же неподалёку Судзуки взял напрокат машину. - Это где-то тут, - сказал он внимательно изучив карту, - Доедем засветло. - Странно, из разговора с Тосиро, я понял, что этот район вполне обитаем, однако я не вижу ни каких признаков жилья. Удивлённо констатировал Судзуки, когда они подъезжали к контрольной точке, отмеченной на карте. Припарковавшись на обочине они ещё раз внимательно изучили карту. Сомнений не было, это было то самое место. - Надо пройти пешком к тем скалам, - наконец сказал Токедо. -Ты узнаёшь это место? – спросил его ВФ. - Да, это долина великой битвы, а мы идём к месту, где я принял бой. - Судзуки, подожди в машине, - попросил Токедо. - Я обещал мастеру Тонадзаки неотступно следовать за вами! – горячо отреагировал японец. - Это может быть опасно, я приказываю тебе остаться в машине! – твёрдо повторил Токедо,- И ещё, позвони Тосиро, и скажи ему, что я пошёл в горы, а ты едешь на заправку. Ты понял меня? Это очень важно! Выполни всё точь в точь, как я прошу. - Хорошо Слава сан, - покорно изрёк Судзуки. ВФ взвалил на плечо сумку, взял в руку меч и зашагал по склону. - Когда-то тут были болота, - начал Токедо. - Этот Судзуки, он сделает то, что ты его попросил? - Японцы - самая дисциплинированная нация, будь уверен. - Кто нас там может ждать? - А ты ещё не понял? На тропе впереди, появился силуэт человека. Токедо не останавливаясь обнажил меч. - Приготовься! Когда до неизвестного оставалось около пятидесяти метров, Токедо отбросил сумку и перешёл на бег. ВФ теперь мог хорошо разглядеть незнакомца. Это был Тосиро. Одетый в самурайский доспех он стоял с мечом в руке. За десять шагов Тосиро одел шлем. - Он в доспехах, - успел сказать ВФ очевидное, и в то же мгновение Тосиро и Токедо схлестнулись в поединке. Когда всё было кончено ВФ сел на траву. Из рассечённой щеки кровь стекала на воротник куртки. Обезглавленный Тосиро остывал рядом. ВФ тяжело дышал. - Когда он полоснул по лицу, я думал это конец, - сказал он. - Он достойный соперник, но ему не хватило практики. - Как ты узнал, что это именно он, я имею в виду – Тосиро? - Почувствовал. - Но почему он пошёл на это? - Предание гласило, что я вернусь за своим мечом, заодно уничтожив последнего предателя в роду, и он нашёл оригинальный способ контроля над всем холодным оружием – стал экспертом. Все клинки проходили через его руки. Хитрая собака! - Но ты вроде сам предал своего господина? - Мой выбор был предать одного недостойного человека, или предать себя! Аматэрасу доказала правоту моего пути. ВФ поднял с земли длинный меч. - Что теперь делать? - Выпей зелье и жди. Начинало темнеть. ВФ вернулся к сумке, достал бутылку с бабкиным настоем и сделал несколько глотков «со ствола». Из кустов неподалёку вышел бледный Судзуки. - Простите меня мастер, я ослушался и готов понести наказание, - лепетал он. - Ты видел всё? - Да, я исполнял приказ Тонадзаки, неотступно следовать за вами. - Поклянись молчать о том, что видел! - Клянусь честью своего рода великий мастер! - Возьми в сумке лопатку, и похорони его,- Токедо кивнул в сторону трупа. Когда стемнело ВФ уже допил бутылку. - Дальше то что? - Жди, почувствуешь ветер, меня уже не будет. - И куда ты переместишься? - Я стану частью этой природы, такова суть религии синто. Они помолчали, наконец ВФ почувствовал дыхание ветра. - Спасибо и прощай! Это была последняя мысль Токедо прозвучавшая в его голове. - А какой же путь прошёл я? С тоской подумал ВФ. Судзуки молчал до самого Токио. Когда их встретил Тонадзаки, ВФ отдал ему оба меча. Японец долго не соглашался принять их, но ВФ объяснил ему, что вывезти это из страны вряд ли удастся. И наконец пересказал всю историю Токедо. - Я думаю ему будет приятно знать, что его мечи остались на родине в достойных руках. После этого упрямый японец согласился. - Вы навеки первый гость в моём доме! - Я обязательно приеду с женой и сыном, - заверил его Вячеслав Фёдорович. Солнце осветило верхушки далёких гор. Долина дышала миром и покоем. Всё начатое должно быть завершено. Закончена и эта история.
Петрович аффтар: Кирзач “Лопни грудь Ионы и вылейся из неё тоска, так она бы, кажется,весь свет залила...” А. Чехов Снег валил тяжёлыми мокрыми хлопьями. В неживом, обморочно-жёлтом свете фонарей стремительно летящие хлопья сливались в сплошные линии. Казалось, множество тонких тросов было натянуто между низким, грязным небом и крохотным пятачком двора, посреди которого и стоял сейчас Петрович. Облезлая кроличья шапка его съехала на затылок, обнажила плешивую голову. Снег падал на лоб и лицо, застревал в колючей недельной щетине на щеках и остреньком подбородке. Ветхое короткое пальто было застёгнуто лишь на нижнюю, уцелевшую пуговицу. Плечи и спина намокли, отяжелели от снега. Из-под скрученного в верёвку шарфа выглядывал воротник пиджака. В правой руке Петрович держал ополовиненную чекушку. Глаза его, слезясь и беспрерывно моргая, шарили поверх крыш тёмно-серых хрущёвок, окружавших двор с четырёх сторон. Больше во дворе не было ни души. - Вишь, ты... какое дело-то, - бормотал Петрович, размазывая по лицу снежные ошмётки. - Вот как оно всё вышло... Нету, стало быть, у меня больше Витеньки... Петрович запрокинул голову и отхлебнул, дёргая кадыком, прямо из горлышка. Шумно выдохнул, спрятал чекушку в карман пальто. Засопев, понюхал левый кулак. Развёл руками, обращаясь к тепло и уютно светящимся окнам домов: - Так вот вышло... Петрович снова перевёл взгляд на желтоватое небо. Прищурился, словно пытаясь разобрать что-то сквозь зыбкую пелену снегопада. Телевизионные антены на крыше его дома чернели угрюмыми крестами. - Что ж ты так... Теперь что я... зачем же, а? - опустив голову, Петрович махнул рукой и пошатываясь, побрёл в сторону проспекта. На остановке под нешироким козырьком укрывалась от снега тёмная людская масса. Потолкавшись рядом и попробовав подступиться, Петрович, чувствуя на себе косые взгляды, вздохнул и отошёл в сторону. Колёса машин шумно месили грязную серую кашу, выплёскивая часть её на тротуар. У самого края его, не обращая на брызги внимания, стоял, покуривая, здоровенный парень в тёплой куртке, с накинутым до самых глаз капюшоном. Петрович несмело приблизился. Улыбнулся, заглянул в глаза. Амбал затянулся, и выпустив дым ему прямо в лицо, вопросительно шевельнул подбородком. - Сын у меня умер!.. - с готовностью сообщил ему Петрович. Со второй попытки попав рукой в карман, извлёк недопитую чекушку. - Помянешь? Один я теперь остался... Помянуть-то некому... А? Стянув с головы зачем-то шапку и прижав её к груди, Петрович, ободряюще кивая, протянул амбалу водку. Тот, усмехнувшись, щелчком отбросил окурок. Сунул руки в карманы куртки и повернулся к нему спиной. Петрович постоял с минуту, морща лоб и пожёвывая губами. Нахлобучил шапку, и зайдя сбоку, подёргал рукав куртки амбала. - Как ты, такой же был. Силу развивал. Спортсмен... Амбал резко развернулся. - Хули надо? Делать нечего? Вали, пока не ёбнул!.. Высвободил из кармана руку, и словно нехотя, ткнул растопыренной пятернёй Петровича в лицо. Петрович пошатнулся, замахал руками, чуть не выронив четвертинку. Шапка слетела, упала в тёмную жижу под ногами. С трудом нагнувшись, Петрович ухватил её вытертый край кончиками пальцев. Поднял. Отряхнул о брючину. Фары подошедшего автобуса выхватили отлетевший от колена веер мелких брызг. Толпа, гомоня и спешно докуривая, ринулась из-под козырька, едва не сбила с ног, подхватила Петровича, толкая и незлобно матеря, впихнула в автобус. В салоне было сыро и надышано теплом. Ехали медленно. Свободных мест не оказалось. Петрович, по-прежнему цепко сжимая горлышко четвертинки, пристроился на ёрзающем под ногами пятачке посередине автобуса, у “гармошки”. При торможении резина повизгивала и поскрипывала, порой издавая протяжные, печальные звуки. “Как киты по телевизору,”- неожиданно подумал Петрович и улыбнулся. В прореху верхней части “гармошки” залетали, мгновенно тая, снежные ошмётки. Дёргаясь и покачиваясь, автобус тащился по проспекту в сторону метро. - Оплачиваем за проезд. Проездные предъявляем. Передняя площадка! У всех билеты? Платим проезд! По салону, пробираясь сквозь мокрые куртки и дублёнки, энергично двигалась кондукторша. Петрович спохватился, переложил чекушку из одной руки в другую, полез во внутренний карман. Весь сгорбившись, порылся в нём и вытащил замусоленную книжицу. Из “пенсионки”, светло мелькнув, выпал небольшой прямоугольник и исчез в мокрой темноте под ногами. - Дед, упало, кажись, чего... - А? - повертел головой Петрович. Один из стоявших рядом компанией мужиков, плотный усач в вязанной шапочке, указал взглядом на пол: - Упало, говорю, у тебя что-то. Его товарищ, длинный и худой, растянул тонкие губы: - Да у него давным давно всё уже упало. И отпало! Компания заржала. Мужики отвернулись. Петрович непонимающе посмотрел по сторонам. Глянул на книжицу. - Ах, ты, Господи!.. Щас, щас... - Петрович торопливо присел, шаря свободной рукой по мокрому железу. Перед глазами топтались во множестве грязные ботинки. Тусклый свет автобусных ламп почти не доставал до пола. - Щас, щас... Папа тебя найдёт, - выронив чекушку, Петрович опустился на колени, и принялся ощупывать пол обеими руками. Стоявшие рядом принялись ворчать и пихать его коленями. Несколько раз Петровичу наступили на пальцы. Кто-то ткнул ему сумкой в лицо. Петрович не чувствовал ничего. Лишь когда заметил под чьим-то большим, в соляных разводах башмаком уголок фотокарточки, тогда лишь ощутил саднящую боль в протянутых к ней озябших пальцах. - Мужчина, у вас что за проезд? - раздался над ним резкий голос с южным акцентом. Бережно прижимая к груди раскисший прямоугольничек, Петрович распрямился и встретился глазами с кондукторшей. Та, быстро его оглядев, потеряла к нему интерес и стала протискиваться дальше. - Пенсионный у меня, - растерянно ощупывая карманы, сообщил Петрович. - Вижу, - на секунду обернулась кондукторша. Улучив момент, Петрович протянул ей фотографию. - Сын у меня в армии погиб. Витенька... Кондукторша скосила глаза. С фото смотрел на неё, улыбаясь кончиками губ, капитан в парадном кителе с орденами. Тряхнув перманентом, сочувственно кивнула: - Жаль парня. Молодой. Но ты извини, деда. Если каждый будет... Своих проблем по горло. Ходишь тут с вами, ходишь... Платить никто не хочет. Так, вошедшие, оплачиваем за проезд! Ввинчиваясь в плотную стену пассажирских тел, двинулась дальше. Вложив фотографию в пенсионную книжку, Петрович снова, вытянув вперёд шею и ссутулившись, полез в пальто. Спрятал свои бумаги и принялся охлопывать карманы в поисках “маленькой”. Опять нагнулся. Его слегка тряхнули за воротник. - Дед, стой спокойно! Заманал уже! И крутится, и крутится, и шарится всё чего-то, ***, без остановки... Буксуя и рыча мотором, автобус дотащился до метро, облегчённо фыркнул и вывалил из себя прелую людскую массу. Так и не отыскав в карманах заветной бутылочки, Петрович выпал вслед за толпой из автобуса, прошагал пару метров, глядя себе под ноги, и вдруг замер. Уставился, подслеповато щурясь, на яркие огни павильонов, полукольцом зажавших приметрошную площадь. Там кипела жизнь. Ухала быстрая, какая-то вся дребезжащая музыка. Крутились, как на колесе обозрения, румяные куры-гриль. В стеклянных ящиках, окружённые огоньками свеч, прятали от непогоды свои нежные, уже чуть тронутые увяданием лепестки голландские розы. Под ежеминутно обметаемым целофаном мокли газеты с журналами. Три магазина торговали на вынос. Один павильон отпускал, знал Петрович, в розлив. Он извлёк, откинув полу пальто, из заднего кармана брюк несколько смятых стольников. Попытался пересчитать, прикрывая от снега, потом мотнул головой и решительно направился к павильонам. В стоячем гадюшнике с романтическим названием “Амадея”, как всегда, было людно и до невозможности накурено. По “Русскому радио” надрывалась какая-то певица, сотрясая развешанные по углам колонки. Глаза Петровича, и без того красные и слезящиеся, совсем не могли ничего разобрать первые несколько минут. Оглушённый гулом и запахами, Петрович оторопело стоял у входной двери и мигал. Иногда его задевали плечом или просто отталкивали в сторону. Петрович лишь извинялся, кивал головой и бормотал что-то под нос, пожёвывая, по привычке, губами. Наконец, подошёл к заляпанной стойке с освещённой витриной. Отстоял небольшую очередь и оказался перед буфетчицей - толстой раздражённой тёткой в очках и кокошнике. - Слушаю, - опершись мощными руками о стойку и глядя в сторону, процедила она. Петрович заискивающе улыбнулся: - Доченька... Мне бы это... Сын у меня... Буфетчица, блестнув очками, взглянула на Петровича. - Что заказываете? Петрович стянул с головы шапку. Сунул её подмышку. Полез во внутренний карман. - Тридцать два исполнилось в марте бы... Сыночке моему... Витюшке... Да вот, глянь-ка, доча, какой Витенька был у меня... Нащупал пенсионное, выудил его из кармана, достал всё ещё влажную фотографию и протянул её буфетчице. Та отвела его руку в сторону: - Мужчина, вы не один у меня. Очередь не задерживайте. Что брать будете?.. - Дед, ну чё ты непонятливый такой? Не держи людей. Труба горит и водка стынет! Бери и отваливай! - сипло пролаяли ему над самым ухом. От испуга Петрович засуетился, выронил шапку, нагнулся, поднял её, уже совершенно грязную. Торопливо спрятал фотографию и положил на треснутое блюдечко перед собой сто рублей: - Мне помянуть бы... Витюшку-то... Беленькой, подешевле что, грамм сто... Давай, доча, сто пятьдесят сразу... И бутербродик какой, если есть... - С сёмгой, с ветчиной, с сельдью и сыром, - с ненавистью уже произнесла буфетчица. - С селёдочкой, хорошо, давайте, - согласно закивал Петрович. Получив белый пластиковый стаканчик с отдающей ацетоном “Завалинкой” и завёрнутый в тонкую плёнку бутерброд, Петрович отошёл от стойки и оглядел зал. За половиной из дюжины столиков кафешки переминались, горланя и размахивая руками, хозяева местного рынка - одетые во всё чёрное, черноволосые, черноглазые и черноусые хачики. К этим Петровичу идти не хотелось, и он подошёл, бочком как-то, к столику у ближней стены. За ним, разделённые между собой бутылкой “Гжелки”, стояли двое приличного, как показалось Петровичу, вида парней. - Не помешаю, ребят? - Петрович вопросительно кивнул на их столик и сделал своим стаканом чокающий жест. - Сына помянуть моего не откажете? Умер он у меня. Парни переглянулись. Один пожал плечами. Другой замахал ладонью, словно отгоняя стаю мелких назойливых мушек. - Иди, иди, отец, других себе найди. У нас дело, ты не обижайся... Разговор важный. Петрович понимающе закивал. Отошёл, опять же, бочком. Побродил по залу. Отыскал у окна пустой столик, высокий, чуть ли ему не по подбородок. Поставил стаканчик, развернул, пачкая маслом пальцы, закуску. Глянул в снежную темень за окном, но увидел лишь своё отражение. “Я ли это?” - вдруг подумал Петрович. Шагнул поближе к окну. Холодея, вгляделся в своё совершенно незнакомое лицо. Вспомнился почему-то жалобный стон автобусной “гармошки”, и Петровичу вдруг нестерпимо, до ломоты в груди, захотелось набрать полные лёгкие горького воздуха забегаловки и, заполнив всё собою, издать громкий, глубокий и печальный крик умирающего кита. Петрович прижался морщинистым лбом к стеклу. Отражение надвинулось на него и исчезло. Теперь он мог разглядеть заснеженный проспект с осторожно ползущими автомобилями и тёмными фигурками пешеходов. Видимо, похолодало, снег уже не таял так быстро, но соляные лужи на тротуаре были по прежнему огромны и глубоки. Широко расставляя ноги и поднимаясь на цыпочки, прохожие пробирались к метро. Заиграла музыка. Не из радио, из памяти своей, давно уже никудышной, услышал вдруг Петрович что-то до боли знакомое. Отяжелело, заворочалось беспокойно сердце, вспоминая незатейливый детский мотив... Утренник в садике... Баянист... Витенька в белой рубашке... Петрович, молодой, в костюме и галстуке... Рядом Надя... “Пусь бегут ниукузе, писиходы па узям...” - пропел в его ушах тонким голоском Витя и пропал в гомоне зала. Петрович отошёл от окна. Отпил половину стакана и принялся жевать подсохшую селёдку. Глаза заволокло пеленой и пощипывало. В тепле Петрович быстро захмелел. Отпил ещё половинку от половины. Визгливая речь хачиков перемешалась со стонами очередной певицы, слилась в один негромкий уже и монотонный звук. - Не занято, батя? - услышал Петрович совсем рядом весёлый голос и, вздрогнув, очнулся. У столика его стоял круглолицый курносый мужик лет пятидесяти, в мокрой блестящей кожанке и шерстяной кепке. Перед собой на подносе мужик держал два стакана пива и тарелку креветок. Петрович несколько раз моргнул. Не дожидаясь ответа, мужик расположился за столиком, с наслаждением отпил из стакана, выудил пальцами из тарелки креветку покрупней, и, выдирая ей ножки, заговорил, будто продолжая прерванный разговор: - Въехал он мне в правую бочину, обе двери вмял. Стойки поехали. Я ему, понял, батя, говорю:”Ты, говорю, козёл, ездить научись зимой, а потом за руль садись!” Теперь по суду с него ждать придётся. “Страховка, страховка!..”- передразнил кого-то мужик и подмигнул Петровичу: - А ты чего невесёлый такой, а, батянь? Петрович смущённо кашлянул. - Сын у меня погиб. В армии. Мужик сделал ещё несколько глотков. Кивнул: - Это плохо. Сочувствую, батя. Крепись, - пальцы мужика проворно расправлялись с темноглазыми ракообразными. - И главное, волокиты теперь - это что-то!.. Нет, чтобы всё сразу, по совести решить. Виноват - признай, что нарушил, и заплати. Сервис денег-то сразу требует. А теперь вон я, на метро второй день рассекаю. - Жениться даже не успел. Всё говорил, вернусь из Чечни этой проклятой, денег привезу, заживём... А оно вишь как получилось...- посмотрел на собеседника Петрович. Мужик вздохнул и допил первый стакан. - Народу, конечно, мы в этой Чечне положили... - сказал он, отрыгивая в кулак. - О, щас прикол будет! - поднял вверх палец и замер лицом, весь превратившись во внимание. - Есть ещё порох в пороховницах и ягоды в ягодицах! - прокричал нахальный голос из угловой колонки. - Рекламная служба “Русского радио”. Телефон... Мужик явно разочаровался: - Да это я уже сто раз слышал! Новое есть у них что-нибудь, или как? Сердито отпил из второго стакана. Вновь принялся за креветок. - Так он у тебя воевал, значит? - двигая блестящими губами, поинтересовался мужик. - Кто? - не понял Петрович. Мужик удивился: - Как кто? Ну, сын твой? Воевал там? Петрович радостно закивал. Придвинулся к мужику, доверительно взял его за рукав, заговорил, торопясь и сбиваясь: - Офицер он у меня. Капитаном погиб, вот... Майора-то не давали всё... Тридцать два почти исполнилось... Парень-то какой видный был!.. У меня и карточка его есть, покажу тебе... А только карточка от него мне и осталась. Ничего больше нет. Ведь и жены у меня нету, и сына отняли теперь... А я остался... Как же это... Теперь куда мне одному-то?.. Мужик насупился. Задумался на секунду. Высвободился из пальцев Петровича. Отставил недопитый стакан. Полез в карман и положил на стол пару стольников. - Вот, батя, чем богат... Помяни там, сына, значит, своего... Держись, не кисни... А то пропадёшь... В наше время, знаешь, как... - мужик засобирался, застегнул куртку, и уже отходя от столика, обернулся и некстати добавил: - Удачи тебе, батя! - А помянуть как же?!. - встрепенулся было Петрович, но мужик лишь махнул рукой и направился к выходу. *** Петрович в тот вечер пропил и свои, и подаренные деньги тоже. Осмелев, подходил к столикам, угощал, проливая на пол и стол, водкой, пытался что-то рассказать или спеть, дважды терял и находил фотокарточку сына. Несколько раз выходил на воздух, жадно подставлял лицо под всё идущий снег, теперь уже мелкий, твёрдый, остро-колючий, тщетно ловил его губами и ладонями. Мимо, как во сне, беззвучно проходили люди, и тогда Петрович подпевал песню про пешеходов, и кто-то хлопал его по плечу, смеялся и поздравлял с днём рождения. Вновь возвращался в уже битком набитый зал, хватал кого-то за одежду, падал на грязный пол и снова поднимался, хлопал глазами в ответ на ругань и тычки... В конце концов его выволокли под руки из “Амадеи”, протащили к воняющим даже зимой задворкам рынка, и от души отметелив ногами, бросили за гору поломанных деревянных ящиков. Ушли, возбуждённо посмеиваясь. Снег перешёл в порывистую, швыряющую целые заряды колких снежинок метель. Петровичу было тепло и не больно. Снег приятно грел его щёку, и где-то издалека, убаюкивающе, снова зазвучала песенка сына. “Пьилитит вдуг вайшебник в гаубом вейтаёте...” Витя, он знал это, где-то совсем рядом.
Дети опиумной войны ( негатив) Link: http://udaff.com/netlenka/proza/38106.html Автор: Стройбатыч liud ex alio malum (лат.) – одно зло вытекает из другого. Арсеня, умело, со знанием дела, избитый. Негритянски обьёмные, кровавые губы. По-китайски заплывшие, кровавые глаза. От***ченные досиня российские уши. Свёрнутый влево греческий нос. Томатная маска космополита. «Братуха, есть чё разломиться?» Задирает футболку и показывает ужасающие бело-красные ожоги от паяльника. Не тем задолжал. «Есть, но раствор грязный, от него трухает». «Пофиг, давай». Всю ночь, свесив помятую башку, просидел на батарее в подьезде, блевал и чесался. Слава Труханов – на рынке залез в карман здоровяку в кожаном плаще, да так и завис, уснул, вымыкнул с рукой в чужом кармане. Здоровяк удивлённо обернулся. Крик, хлёстские удары, искренняя помощь сограждан в экзекуции - на рынке щипачей не жалуют. Набик, умирающий на носилках у машины скорой – пока его несли с пятого этажа с гигантским абсцессом от грязной иглы в паху, зараза стронулась и накрыла организм. Гной попёр по венам. «Светке… Светке не говорите…» последние, задыхающиеся слова Набика. Какой Светке? Чего не говорить? Никто и никогда не узнает. Санитары: «Прибрался, наркоша. Зря, *** мудохались». Муся, торопливо жрущая ханку при задержании. Увидев летящую ей в лицо мусарскую дубинку, зажмурилась и начала жевать интенсивнее. Хуевидный фонарь через всё ***ло держался, меняя цвет, почти полтора месяца. Каменные ботинки омоновцев, ходящих по спинам. Вся хата устлана нарками, облава на точке. Пиночет, с поварёшкой у плиты. Орёт на мать: «Мама, ты выпила? Тебе хорошо? Я тебе мешал? И ты мне не мешай, ***!» Та косматая, в драном синем халате лезет к плитке, всхлипывая : «Сыночек, не надо, прошу тебя…Брось эту отраву…». Пиночет взрывается: «Пошла на фиг говорю отсюдова!». Умер в такси от передозы. Чайка, сидящая на грязном полу подьезда в соплях и слезах и воющая: «Ну дай хоть немного, ну дай… ну пожа-а-алуста… ». «Отьебись, самому мало». Пельмень, собравший у всех деньги и ушедший на точку. Час нету, два. «Сука, кинул» - общая мысль. Не кинул, хотя может и хотел. На точке встретил кого-то, кому был сильно должен. Убили Серёжу в подьезде двумя ударами бабочки в шею. А мы, в двух кварталах оттуда всё ждали, ждали. Материли его, уже мёртвого. Соболь в пустой хате (проширял всё) ищет вату, чтоб перебрать мутный раствор. Не найдя, разрезает свою кровать (половинку дивана), и берёт оттуда жёлтую, свалявшуюся. Мотает её на иглу. «Дима, да ты ***нись-она же грязная!» «Да ни хера не будет». Соболь через полчаса. Зелёный, трясущийся,весь в вонючем поту, варит ещё. Мусю отправляет к соседям за ватой. Супруги Ларины. Сидели, подвисали. Он, с трудом открыв глаза, заметил, что она вся синяя. «Язык, язык заглотила!». Сшибает её на пол, мнёт, пытается разжать ей зубы. Орёт в облупленный потолок: «Гааааленька!!!». Хватает со стола закопчёную ложку, и еле-еле, с хрустом, разжимает ей зубы. Тихо подвывая, лезет трясущимися пальцами в рот исдыхающей жены, выковыривает из дыхательного горла сухой, с пепельным налётом, завернувшийся язык. Вдыхает в неё воздух, толчками давит на грудину. Так минут десять. Ложкой, видать, повредил ей десну, оба в крови. Её длинные ресницы вздрагивают. Глаза медленно открываются. Ларин тяжело дышит и гладит её по красивому мертвенному лицу. Она смотрит на него мутными после того света глазами. Вся нижняя половина лица у него в крови, верхняя - в слезах. «Ой, Серёженька, а у тебя кровь» испуганно говорит она. Макс Антипов. «Макс, ты замечал, что кумарить начинает волнами?» «Не знаю, у меня сразу один девятый вал». В подьезде поймал за долги бывшего металлиста Репу. Бить не стал, а просто срезал ему длинные белокурые волосы опаской. Репа аккуратно собрал отстриженное в пакет и на следующий день бегал по парикмахерским, сбывал хаеры пастижорам на парики. Макса Антипова забили насмерть молотком два ещё более, чем он, конченых наркомана. Он пришёл забрать у них долг, их кумарило, они точно знали, что у него есть – конечно, надо убить. За их хатой пасли милиционеры, и поэтому, когда они выносили большую челночную сумку с неумело распиленным в ванной ножовкой Максимом, их слотошили. Юра Тампик, которому после пулевого удалили левую почку и треть желудка – и ширяющийся пуще прежнего. Лысый, у которого открыты три категории гепатита. «А» (с армии, от воды), «В» и «С» от ширки неиндивидуальными баянами в сомнительных компаниях. Лежал в наркологии семь раз. После седьмого твёрдо решил, что уж теперь-то точно всё. Завязка. Сколько можно? Шёл по улице к девчонке, а тут в доме рядом облава, шерифы берут неисправно платящую наркоточку. Из неизвестного окна, откуда-то сверху и сбоку прилетел и упал в снег (совсем не там , где дежурил курсант школы милиции), плотный пакет. Под ноги Лысому. Лысый поднял. Лысый зашёл в подьезд и непослушными руками открыл. Лысый увидел граммов десять каменистого, желтоватого… Лысый сел на иглу опять. «На *** поднял?» «Думал - филки». «А когда увидел, что не филки, чё не выкинул-то?» «Думал - продам». Наверное сам Бог не хотел, чтобы Лысый завязывал. Ёж, сколовшийся сам, и присадивший на иглу собственную (!) мать. Банчил сам, закрыли. Продолжила дело сына мама (эффектная стройная блондинка, приятно было обращаться), и из зоны он вернулся уже на раскрученную точку. Взял дело в свои руки. Через год закрыли обоих. Банчить продолжал отчим-уркаган, немногим старший Ежа. Бандос, осознавший, что жить наркоманом невыносимо, а бросить практически невозможно, решил задёрнуть шторки. Устал быть ублюдком. Вколол себе тройной дозняк летом на крыше, лег на расстеленную куртку умирать. «Чувствую – всё, отьезжаю. Ну, думаю – ****ись, наконец-то. Часов через пятнадцать очнулся, весь собака затёкший, печень болит. Блядь, не получилось – ЖИВОЙ…». Следующая его попытка призваться в подземные войска тоже примечательна – ввёл себе в вену пять кубов рафинированного растительного масла «Олейна». «Зачем, Костян?» «Да ****ало всё». Почему-то не умер. Полароидные фотографии Н. с трёхгранным напильником в заднем проходе, развешанные по всему району. Задолжал отчиму Ежа. Долг платежом страшен. Ларин, узвездяренный в сопли. Пятикубовым шприцом грозящий своему двухлетнему сыну : «утютютю…». Пока жена работала проституткой по вызовам, он присматривал за малышом. Лось, супруга которого кололась в период беременности и лактации. К удивлению всех родила здоровенького с виду младенца. Мало кто знал, что ночами он никак не мог успокоиться, кричал, пока она не вкладывала ему в ротик марлечку, а в марлечке ватка, а в ватке вторяки. Позже выяснилось – пацанёнок почти слепой. И все они начали с одного единственного укола. Господа, заклинаю: никогда не употремлинйте опиаты. Они способны превратить вашу жизнь в ад земной. Они способны разжечь в вашей душе самое губительное из всех чувств – ненависть к самому себе.