Витя-Эктоплазмоид и Уроки Албанского Как всегда Много буков, но обещаю, что будет смешно. Восьмое марта, как и всегда, подкралось совершенно незаметно и нагрянуло абсолютно неожиданно. Внезапней чем холода приходят к коммунальным службам. Хуже чем молчаливая овчарка подбирается к яйцам нарушителя периметра. А ведь вчера была обычная среда, и ничто не предвещало беды. А сегодня вроде бы четверг, но вот на тебе! Ранним утром, сын, по новоприобретённой привычке, примчался в нашу спальню и исполнил свой ритуальный индейский танец на родителе. За два месяца ежеутренних танцевальных этюдов, я ловко научился принимать позу “Воздух!” и спать дальше. Секрет этой осанны прост: нужно перевернуться под одеялом спиной к верху, сунуть голову под подушку, поджать колени под живот и руками обхватить подушку. Детёныш теряет интерес и увлекается мамиными бигуди. Но в этот раз что-то пошло не так. Укол совести, детской пяточкой впечатался в область почек. Почки распускаться не хотели. Со всей неотвратимостью, я осознал что пора вставать и, по возможности быстрее! Надо сгонять вниз к машине, где припрятана чудовищно дорогая авторская инсталляция из десятков гиацинтов. - Тигрёнок, пожалей папу. Он полезный и у тебя один! - я попробовал выпросить освобождение от лечебно-пяточной физкультуры. - Па-па! Па-па! О-дин! - неистово скандировали трибуны, подпрыгивая от радости, и я почувствовал себя поверженным гладиатором, отданным слону на растерзание. Ну, вернее тигрёнку. - Мальчики, давайте вставайте! Вы же помните какой сегодня день? - Жена нашла силы приоткрыть один глаз и вспомнила целый набор слов. Это она герой. Вообще, мы страшные "совы". Пришлось выбираться из кровати. Сын мигом умчал обратно в детскую запускать стратегический бомбардировщик. Ну не верю я, что игрушечная железная дорога может издавать такие звуки! Я прошлёпал по ясеневому паркету до ванной комнаты, джедайским приёмом, не нагибаясь, раскатал коврик и печально изучил заботливо культивируемую “трёхдневную” щетину. И... сбрил к ебеням, давясь скупой слезой. Моя ритуальна жертва богам международного женского дня. Стратегическая авиация, судя по звукам, теперь совершала взлёты в районе гостиной. Я вот жду, когда же соседи купят зенитку. Наскоро одевшись и втихаря проверив, что жена окончательно проснулась, я сто килограммовой, двухметровой тихой мышью выскользнул из квартиры. Хотя, в принципе, мог бы проскакать на одной ноге, с матерной песней и звеня шпорами. Сын, шумовой завесой, надёжно прикрывал отход. ************************************************************************************** Лифт, как обычно, выполнял рейс Калининград-Симферополь-Пекин-Владивосток. Судя по звукам из шахты, он успел загрузить китайских челноков и хуярил через Приморскую тайгу, прокладывая новую колею. Иногда я хочу написать письмо в МПС и попросить их купить для этих целей поезд. Заебали занимать наш лифт! Готов даже подарить им для поезда шторки, коих у нас дома после переезда хуева прорва. Проехаться утром в лифте... Это как поймать щуку в унитазе, как встретить цыгана на заседании Академии Наук, все равно что худой Гаишник или таксист, знающий куда ехать. Поэтому я, быстро скатившись вниз по ступеням, почти опередил лифт. Из открытых дверей мне навстречу вышел бывший зомби, директор катастрофы, наездник полного Маздеца, начальник Галактической Службы По Борьбе с Разумом, человек-Апокалипсис - сосед Витя. Моё удивление было бесконечным, как поссать после трёх литров пива. Вообще, у меня гибкая психика и богатое воображение. Я могу допустить, что Ленин - гриб, Путин - краб, а Чебурашка это внебрачный сын коменданте Че Гевары и Принцессы Леи. Как программист, я даже немного верю в своевременно завершённые проекты. Как отец - чуть-чуть в Деда Мороза и Аиста, хоть и кладу подарок под ёлку сам, почёсывая "аиста" каждое утро. Но тут основы основ сотряслись, и колебания превысили двенадцать балов по шкале Рихтера. Случись такое в Японии, и она нырнула бы к ебеням под воду, не успев опустить флаг. Бывший зомби, был стрижен и причёсан (шесть баллов по шкале), выбрит (восемь баллов), трезв (десять баллов) и одет в светлое шерстяное пальто и пиджачную пару (двенадцать баллов, с неба падают белые рояли "Yokohama", неистово хуярят зелёные километровые молнии, сотни голубых китов выбрасываются на берег). “Двойник. Как в X-Files.” - промелькнуло в моей голове. - “Интересно он инопланетный или эктоплазменный?” Психика неистово протестовала против умытого Виктора без его легендарного камуфляжного ватника. "Сейчас меня похитят, установят контроль над сознанием, будут катать по Вселенной на летающем блюдце, до пены у рта. Искалечат психику. Буду потом, всю оставшуюся жизнь, рисовать картины говном на стенах и голосовать за Ющенко." - хотелось сесть на лестницы и заплакать, закусив воротник. Вместо этого, я собрался с духом и решился заговорить. - Эй! Сегодня на Земле праздник. Вы не могли бы временно приостановить деятельность по колонизации нашей планеты? Ну хотя бы до завтра? - вкрадчиво поинтересовался я. - А лучше до двенадцатого апреля? - Аа?! Ты с утра всосал уже за праздник? - Витиным голосом поинтересовался пиздопративный эктоплазмоид гамма-типа - И что там двенадцатого намечается? Можно, кстати, в деревню съездить. - День Космонавтики и день рождения моей тёщи. - автоматически я выдал максимально точный ответ. - Но хуй с ними, с доблестными космонавтами. А ты точно не иноземное уёбище, притворяющееся Витьком? С какого Хуйуго Босса ты шмотьё снял? Или с Валентино-малентино? - Я даже рискнул потыкать в него пальцем. - Не-не-не, ты не крути! Сёдня никакого Валентино-“Балантина” с утра. Женский день! Пошли лучше за цветами. - слесарь-мачо решительным шагом покинул парадное. - Да пока тебя не встретил, так и собирался сделать. - я зашагал следом. - Но теперь думаю написать свою Книгу Перемен, проповедовать оленям и стать контактёром третьего рода. Или ещё лучше заведу свою секту. Стану вот напрмер свидетелем Вонючей КЭды. - я хмыкнул и притворно-задумчиво потёр противно-гладкий подбородок - Данунахуй! Зови меня Микки. Пошли лучше за гиацинтами. На улице хлопьями валил снег. Сантиметров двадцать уже успело упасть на смёрзшуюся как жопа эскимоса землю. Мороз противно холодил пятки в кэдах на босу ногу. На мне была та самая легендарная модель времён московской олимпиады с тремя белыми полосками. Многие спрашивали: "Почему кЭды? Зачем надевать такое барахло?" Таки я скажу! Эти обувные пережитки мало того что вечные, так они ещё идеально подходят для беговых тренировок, щадя ахиллы. Наберите сто килограмм веса и узнаете о чем я. Но сейчас мои ортопедические друзья были куда как некстати. Да и учитывая, что Симферополь не Воркута, мартовский апокалиптический колопиздер воспринимался удручающе. - Что-то март не в курсе, что он - весна. - я на ходу запахнул лёгкую куртку. - Давай активней перемещайся, пока мы не вмёрзли в лёд, словно ходячие заготовки для чумаданов. - Спизднул намекая на вымерших ящеров. - Ты тоже в машине прячешь? - Та даааа... Сейчас такие цены везде ломят за тюльпанчики. - отвлечённо протянул Витя. - Погоди, убогий! Ты покупать собрался? Сейчас?! А заранее запасти и в машине припрятать не судьба? - Не ну да. - как алогичное хуепутало промычал он. - Международный ведь день, ёпта. А твои замёрзли к ебеням небось. - Сукааааааа! - в тот же миг я осознал, что, пожалуй, он прав. С рёвом гепарда кусающего себя за жопу, загребая снег, я скачками помчался к машине. На ходу я завывал что-то вроде: “Мороз ёбаный в нос и зимний мотокросс!!!” На бегу, я пикнул брелоком сигнализации и занырнул в машину, словно терьер в лисью нору. "Вдруг ещё можно спасти?" - мелькнуло в голове. И...! Стобаксовые гиацинты выглядели рублей на пять-десять. Это если продавать слепому дауну и в комплекте с дохлой канарейкой. Их скукожило и укутало инеем, а стебли поникли, как юный хуй при виде небритых девичьих подмышек. Я с надеждой потрогал листочки и зачем-то на них дохнул. Да хер там! Проще пенициллином и капустными компрессами реанимировать Ильича в его мавзолее. Это был крах. Полнейший, терминальный крах. Hijo de puta! Теперь оставалось два пути. Признать своё фиаско и явиться домой или с мелочью в карманах и в кэдах на босу ногу, начинать охоту за букетом. Грустно. Хотя машина-то вот она. Прогреть и ехать. С деньгами все хуже. Я пошарил по карманам ветровки и глянул в бардачках: семьдесят восемь хохлорубликов. Маленький букетик в обычный день, и два-три тюльпанчика сегодня. - Витя! Ты прорицатель хуев! Касандр злобучий! Я тебя сейчас буду ыбат, как Аякс взаправдашнюю Кассандру, или ты мне занимаешь сто баксов. Учти, что Филострат тебя не обелит для истории! - от глубочайшего расстройства в голову лезли глубинные нюансы греческой мифологии, вызубренные от нечего делать в детстве. - Да нету у меня баксов. Сотка рублей есть на цветы, а остальное Танюха забрала. Боится, что как с ёлкой выйдет. - c ёлкой и вправду вышло некрасиво. Вышел феерический пиздец. Виктор отправился за сосной утром тридцатого декабря, а пришёл домой вечером первого января с какой-то подозрительной елью, пьяный в сиську и грустный. - Бегом домой за баблом! Скажи, что я грожусь сдать тебя за долги на органы или юнгой продать в Керчь на галеры. Да хоть цыганам под видом медведя. Придумай что-то! - я правда был его моментальным кредитором "до получки" большую часть каждого месяца. - Нее, не даст. В тот раз я тоже сказал, что тебе вернуть надо. Но ты не ссы. Я ведь всё продумал. Есть одна точка, где молдаване торгуют. У них дёшево возьмём. Я туда и собирался ехать. - Ты это... - я крутанул пальцем у него перед носом, - глобус давно видел? Глобус Земли, а не твоего родного Марса? - Да я без глобуса знаю куда ехать. - отмахнулся Витя на полном серьёзе. - Нет, ты погляди на глобус. Погляди, бля, выпучив зенки! Молдавия - это совсем рядом. Если у нас холодно, как у снежной бабы между сисек, то схуяли у них там орхидеи заколосились? Это в Австралии сейчас тепло. Все у них не как у людей. Антиподы злоебучие! - я агрессивно плюнул на национальное счастье австралийцев, которое злило на фоне собственной хуевой погоды и покупательной способности хохлорубля. - В моей поедем. - сказал как отрезал Витя. Он недавно сменил нереальную праворульную арбу на пятый "Пассат" и пребывал в эйфории от управления автомобилем. Я шмыгнул носом и, заперев "Эво", ёжась от холода, побрёл за ним. Беда, как известно, не приходит одна. ************************************************************************************** Тепло “Пассата” и старый добрый “Stairway to Heaven” чуть примирили с действительностью. Я скинул свои кэды и довольно шевелил босыми пальцами в струях тёплого воздуха. В тот момент я не знал, что автомобиль приближает нас к одному из самых странных приключений в моей жизни. Через десять минут мы, перевалив горбатый мост, оказались на задворках железнодорожного вокзала, среди кривых улочек, мощёных булыжником ещё в период царствования Екатерины Второй. Окрестные дома развалились, видимо, сразу же после её кончины. С тех пор они изредка ремонтировались обитателями с помощью говна и гашенной извести. Витя ехал чрезвычайно медленно и раз за разом притормаживал, чтобы покрутить головой по сторонам. Я смотрел в окно на то, как мелкий косматый бомж-хоббит, в полушубке из шкурок крысо-овец, потрошит мусорный бак. Он подпрыгивал, чтобы повиснуть животом на краю бака и наклонить его на себя. Но бак только дразнил хоббита своей начинкой и раз за разом восстанавливал статус кво, благодаря Закону Всемирного Тяготения. Бомж смешно дрыгал ногами в воздухе и повторял попытку. Исаак Ньютон беспокойно вертелся в своём гробу, глядя на такую трактовку эксперимента. Рядом с хоббитом, такой же мелкий косматый пёсик настойчиво цеплялся за его странную штанину-галифе со старинными милицейскими лампасами. Бомж вежливо силился стряхнуть животное, даже не пытаясь уебать с ноги. Украинка - элитный район, хуле. Мы проехали чуть дальше и я узрел новую картину, словно вырванную из похмельного сна художника-примитивиста. На кривой боковой улочке, запасная сборная Украины по бобслею катала вручную красный “Запорожец”. Естественно! Настоящие сани за ахулиарды баксов им бы хуй кто доверил. Таким дай два стальных шарика, так они один сломают, а другой проебут. Малахольные, но гоношливые атлеты в кожаных кепках и тренниках “Абибас”, как раз сумели затолкать свой спортивный снаряд почти на вершину большой обледенелой горки. Тут форменные носатые туфли одного из них предательски соскользнули, и разгоняющие четвёрки, утратив веру в победу, бросились в рассыпную, громко комментируя неудачу хуёвыми словами. Только пилот бобслейной команды даунов, частично успел забраться внутрь “Запорожца”. C матами он начал скоростной спуск задним ходом, загребая ногами по льду на манер танцора диско и, вероятно, роняя кал. Финал феерического олимпийского заезда скрылся от нас за забором. Эта картина живо напомнила былой успех украинского прыгуна с трамплина. Тот непобедимый чемпион навсегда доказал, что магия чисел существует. Выступая под пятьдесят вторым номером, он умудрился упасть с олимпийского трамплина на пятьдесят два метра. Судьи решили не требовать большего от убогого, назвали это “прыжком” и щедро присудили последнее пятьдесят второе место. Когда “Пассат” поравнялся с мордатым аборигеном, везущим охуительную кучу хвороста на салазках, Витя притормозил и начал опускать стекло. - Витя, это дрова, а не цветы. Дома получишь пиздюлей за такой букет. - встрял я. - Отстань, надо спросить. - отмахнулся он. - Эй! Мужик! Где тут молдаване торгуют? - это уже аборигену. - А чё им тут торговать? - ответил мордатый вопросом на вопрос. Наверное, бывший одессит. Вопрос загнал слесаря-аналитика в тупик секунд на десять. - Ну как чё? Праздник сегодня! Международный, бля. - нашёлся Витя. - Угу, и межпланетный тоже. - снова встрял я. - Ты зачем, пиздун-задушевник сказал, что знаешь где они? - Да у них небось свои праздники, а не наши. - заметил абориген философски и грязной ручищей пошевелил ушанку на голове. - Езжай дальше вдоль путей, тама в вагонах какие-то "чёрные". Молдаване небось и есть. - Заебись! Спасибо, мужик! - Витя газанул поднимая окно, и мы покатились дальше в указанном направлении. ************************************************************************************** Метров через пятьсот мы уткнулись в облезлые, но крепкие зелёные ворота с рисунком непонятной поебени, вроде синего хуя квадратного сечения на жёлтом фоне. Этот хуй брусочком означал, по видимому, эмблему Ж/Д предприятия. Возле ворот тёрся какой-то неумытый мелкий “чебурек” в чёрной бороде и мохнатом тулупе, навозящем на мысль о кровном родстве с виденным ранее хоббитом. В руках он держал нижнюю половину хоккейной клюшки и, размахивая ею, пытался разгребать снег. Вот на этом месте я сломался. Мозг просто пересытился сюрреализмом мартовского снега в Крыму, бомже-хоббитов, гоп-бобслеистов и нанохоккеистов, и я заржал. Заржал дико, в голос, тыча пальцем в стекло. Витя, глядя на мою истерику, неистово надрачивал нестандартное хриплое бибикало "Пассата", вызывая новые приступы моего хохота. Глухой хоккеист продолжал борьбу с невидимой шайбой, навсегда утраченной в снегу. Спустя пару минут из ворот наконец показался цыган. Точнее это был йети - мужик охуенных размеров, повышенной лохматости и вообще раза в два больше меня. Этот результат генетической пиздопляски, с уже традиционной чёрной бородой и руками как клешни краба, проорал что-то неразборчивое Вите призывая заткнуться и запустил машину в ворота. А мог бы наверное поднять и перебросить через верх. Почему-то читая “Му-Му” я всегда представлял Герасима именно таким. Мы въехали на пятачок перед старыми путями, где стояли штук пять "Газелей" (частично без колёс), два грузовых крытых вагона, ларёк раскрашенный в Coca-Cola и валялись тонны металлического лома, сортированные по непонятному принципу в кучи. Я разглядел под снегом только кучу, сложенную целиком из канализационных люков. Внешне все это напоминало карту из Counter Strike, вот только не пойму какую. Или кемпинг цыган из “Snatch”, c поправкой на неебательскую рачительность местных ай-на-нэнов. Ворота закрывать Йети не стал, то ли из лени, то ли с расчётом на то, что мы долго не задержимся. Витя мигом вылез из машины и я опрометчиво последовал за ним. Мы подошли к Йети. - Щыз шаво жырыш ыгыр а? - выдал какую-то хуергу этот гуманоид и мы переглянулись. Его ебало оставалось злым, и ко мне в голову закралась мысль, что возможно в эту секунду лучше бы нам бежать обратно к машине. - Чё? - охуевше спросил Витя. - Ни-ху-я! - по слогам выговорил Йети и развернувшись, заорал в направлении вагонов что-то на своём тыщь-пыщь-пыщь наречии. При этом он совершал правой рукой жесты сеятеля, ну или ветеринара, который надрачивает племенному жеребцу. Мы стояли в край охуевшие, и даже такое алогичное хуепутало как Витя почуял, что пиздец крадётся к нам с подветренной стороны. На говорливых, постоянно улыбающихся молдаван с базара эти хмыри походили не больше, чем я на Чингачгука или Ванессу Мей. Уж язык “Zdob Shi Zdub” я запросто различу. Цветами тут вообще не пахло. Пахло расчленённой и разобранным на металлолом “Пассатом”. Вообще, я неплохо умею обращаться с “Глоком” и как ни странно “Береттой”, но в этой местности, злоебучие законы запрещают иметь столь полезные инструменты общения. Я бы поверил в демократию, разреши власти иметь собственное оружие. Да я бы в Оленёнка Бэмби поверил бы ради такого! Ей-ей я бы тогда быстрее успокоил пульс при наличии в кармане “Глока” с семнадцатью запасными ответами на вопрос “Щыз шаво … хуё-мое”. К нашему счастью, из вагона вышла тётка вполне человеческой наружности, закутанная в кислотно-зеленый пуховик, поверх пёстрого тряпья. Она деловито зашаркала нам на встречу, а Йети побрёл разглядывать Витин “Пассат”. Тётка на чистом русском спросила: - Вы что покупать будете? Себе или на продажу? - Витя тут окончательно переменился в лице и крякнув что-то вроде “Я сейчас!”, быстро побрёл в сторону второго вагона. Тётка покосилась на него, но промолчала. - Да нам бы ромашек купить сегодня на праздник. - почему-то пизданул я, хотя в голове держал исключительно гиацинты и тюльпаны. - Цветных или белых? - тётка казалось совершенно не удивилась моему нелепому желанию купить летние цветы в марте. А вот я немало охуел услыхав про цветные ромашки. Может это она про герберы? - А какие ещё? Розовые есть? - Откуда розовые? Красные и синие. Ну и белые. Где ты розовые видел? - я в общем-то и синих нигде не видел. Зато я краем глаза видел как Витя за каким-то хуем забрался втихаря в вагон, подобрав своё пижонское пальто. Ёбаные зайчики! Что он там забыл?! - Нууу - только и промычал я задумчиво - давай синие тогда. Двадцать штук на двоих. - Хорошо, давай деньги и я принесу. - заторопилась хозяйка. И тут я вспомнил, что никогда не стоит отдавать деньги цыганам. Никогда. - Неее! Ты вначале неси и покажи, а то откуда я знаю, что у тебя цветы есть? И вообще сколько стоит одна? Денег в обрез. Она раздражённо зыркнула на меня, но повернулась и пошла в свой вагон. По пути она что-то сказала Йети на своём олбанише, и тот, оставив разглядывать машину, направился ко мне. Близко он не подходил, но оставался все время между мной и “Пассатом”. “Сторожит он меня что ли? Ёбнутые мандачиване какие-то.” - подумалось мне. - “Не иначе как с Витиной планеты прилетели с ним в одной капсуле”. Так мы простояли минуты две-три, и ноги ощутимо стали мёрзнуть, когда тётка снова резво зашаркала в нашу сторону. Цветов у неё в руках не было. Ни синих, ни полосатых, ни ультрафиолетовых. Она подошла, и сунув мне под нос свою руку разжала кулак. - На, смотри. - на ладони у неё лежало несколько синих таблеток с цветочком и вправду напоминающим ромашку. И я полагаю, это были нихуя не детские витаминки! И вот тут началось. Из ближнего вагона боком выпрыгнул Витя. Он ёбнулся в снег, пачкая своё чудное пальто и костюмные брюки, поднялся, подхватывая очки, и поскакал в мою сторону, высоко задирая ноги. Следом за ним, из дверей выскочил очередной бородач, в этот раз среднего размера. Он был голый по пояс снизу, но обут в сапожищи и в наброшенном на плечи тулупе. Этот эксгибиционист что-то громко пиздел на олбанише, комедийно размахивал на бегу руками и тряс волосатыми мудями. Витя бежал молча, без экспансии, выигрывая драгоценные метры. Я тоже не стал тратить время на тётку и молча развернувшись припустил к машине по небольшой дуге пытаясь обогнуть Йети. Вы когда-нибудь играли в регби с медведем? Вот и не советую! Йети не пытаясь соревноваться со мной в беге или ловкости, решил свалить регбийным захватом. Весил он по прикидке килограмм сто шестьдесят-семьдесят. То есть примерно в полтора раза больше меня. “Данунахуй, зови меня Микки!” - вспомнилось не к месту, и я резко затормозил метрах в двух от него. Я почти в точности повторил жест тётки и протянул ему ладонь сложенную ковшиком, а потом резко сжал кулак и сделал вид что швыряю что-то в снег. Йети сперва остановился и заметно затупил от того, что ладонь была пуста, но кинулся на мой жест, освобождая дорогу. Я рванул даже быстрее чем в своих знаменитых забегах за брелоком от сигнализации. Обожаю свои кэды! Мы успели. Витя с перепугу и по привычке запрыгнул на правое переднее сиденье, памятуя где был руль у его Маздеца. Мне ничего не оставалось, как заскочить на место водителя. К счастью, в этой критической ситуации его извилина выдала правильное решение, и он не чинясь протянул мне ключ зажигания. Мы стартовали с прокрутом, запорошив снегом мудотряса-телепата, который успел к машине раньше Йети. “Пассат” пулей вылетел за ворота и понёсся по заснеженным и обледенелым улицам. Витя бестолково смеялся и твердил что-то вроде “Гала, двэри. Гала, двэри.” и хихикал. ************************************************************************************** Через пол-часа мы сидели на кухне у моего кума и лечили нервы коньяком. - Да растрясло меня от всей этой поездки - вещал Витя, - и посрать захотелось страшно. Не буду же я пальто пачкать на улице, когда в вагоне туалеты есть. Вот я и подался туда. Кто же знал, что он грузовой? - А этот мудотряс откуда взялся? Ты его с очка согнал, что ли? - Ну я залез, а внутри темно, как у негра в хижине. И воняет то ли дрожжами, то ли свиньями, прям как у тёщи в деревне. И хлюпает что-то так: “хлюп-хр-хлюп-хр-хлюп”. Ну, думаю, точно свинья у них тут! Жрёт что-то из корыта и чавкает. - А ты не думал, нахуя им свинью в вагоне держать? - невинно поинтересовался я. - Так а где? Не в “Газели” же. В “Газелях” бараны ездят по маршруту и деньги с нас за проезд собирают. - Заржал Гена подыгрывая нам. Витя тоже хрюкнул от смеха и продолжил. - Короче, сел я там в углу срать: пальто руками держу, штаны под коленками зажал, чтобы не упали на пол. Неудобняк пиздец какой! И только навалить успел, вонь пошла страшная. Тут ррраз! Хлюпать перестало, и вдруг свинья меня спрашивает с акцентом: “Гала, ты абасралас?” А в ответ женский голос запыхавшийся: “Нэт! Ыбуся!” и дальше быстро так “хлюп-хлюп-хлюп” - Вот тогда я ещё больше со страха навалил! Нас с Геной скрючило, как Криштиано Роналду при симуляциях. Приступ смеха был настолько силен, что Гена с красным лицом пускал соплю за соплей, а я пытался хоть на секунду унять припадок и втянуть в себя воздуху. Мы с Генычем знаем друг друга со школы и уже тогда умели доводить смех до конвульсий. Нет, это только Витя может сесть посрать рядом с пытающимися размножится в темноте вагона цыганами. Только он может принять ебливые “хлюпы” за звуки издаваемы свиньёй в корыте. Он - абсолютное и уникальное хуепутало, и если бы вручали аналог премии Дарвина для живых, он точно был бы почётным членом жюри! Витя перевёл дыхание, заново переживая произошедшее, и продолжил: - Вытерся я мгновенно платком, штаны надел аккуратно и к другой двери, которая как в доме открывается во внутрь. Я дверь распахнул и свет запустил. Глядь: они там на топчане почти у дверей ебутся, и баба сверху на нем сидит хлюпает. И тогда она перепугалась, вскочила и хотела наружу выпрыгнуть. Да только я дверь всё ещё открывал. Вот она с разбега в торец и уебалась! Тот волосатый только и ляпнул успел: “Гала, двэри!”. И мы пошли на новый заход соплей и похрюкиваний. Отсмеявшись кум спросил: - Так что теперь делать будете? Они скорее всего никакие не цыгане, а не пойми кто. Те же албанцы, например. - Ты нам скажи. - Предложил я. Должность и звание Геныча в одной весьма авторитетной силовой структуре позволяли надеться на толковый совет. - Короче, мужики, я солью это по своим каналам анонимно, но тебе, Витя, лучше машину поменять. Если есть знакомые в ГАИ, могут вычислить и ею и тебя. - А! Похуй! - Витя только отмахнулся - Она у меня как белый “Гольф” по документам записана, да и номера вечно сзади заляпанные. - Погоди, это же серый “Пассат”? - Угу, а написано, что белый “Гольф”. Вон глянь техпаспорт если не веришь. Почему-то мы поверили без техпаспорта. С ним можно поверить во что угодно. ************************************************************************************** Домой я добрался в районе полудня. Добрый самаритянин Гена не только занял нам денег, но ещё и отзвонился своей знакомой, которая имеет какое-то отношение к одному из цветочных рынков. В итоге мы поимели по вполне приличному букету за совершенно пристойную цену в двести хохлорубликов каждый. - Кто? - Спросила жена, приоткрыв дверь на цепочку. - Ваш папа вернулся! - ответил я и с порога протянул ей гиацинты. - Па-па! Па-па! Вер-нул-ся! - снова принялись скандировать трибуны. В этот раз из гостиной.
Менее суток... - Извините, вы не хотели бы провести со мной время? Недорого. Всего за тысячу рублей... Я мгновенно повернулся в сторону голоса. Она скользнула взглядом по моему лицу и опустила голову, пытаясь спрятать подбородок в воротник пальто. Я тупо рассматривал ее, ничего не отвечая: волосы, собранные в «хвост», припухшие глаза, через плечо перекинута красная сумочка, пальцы нервно теребят перчатки... Вдруг она резко повернулась и торопливо пошла в сторону зала ожидания, словно вспомнив о чем-то. Я все так же молча проводил ее взглядом, пока она не свернула за выступ стены. "Ну, докатились! Уже проститутки барышнями выглядят. Или, может быть, все они в проститутки подались? Вид-то у нее ничего, не потрепанный," - подумал я про себя. Еще раз взглянул на расписание, потому что из головы время прибытия нужного мне поезда от такого предложеньица вылетело. И отправился на стоянку, к машине. Сел за руль, вставил ключ в замок зажигания, но почему-то педаль газа трогать не хотелось. Охватило странное чувство . Старый дурак! Что, кино никогда не смотрел, книжек не читал? Или жизни вообще не знаешь? Чего вдруг задергался? Вынул ключ, хлопнул дверцей, и ничего не объясняя самому себе, отправился снова в здание вокзала. Где она? Взглядом пробежал по народу. Глаз невольно фиксировал красные предметы на женщинах. Ага! Вот и знакомая сумочка! Барышня примостилась на жесткой скамейке в самом углу зала и внимательно разглядывала стену. Я направился к ней. Протянул руку, дотронулся до ладони. Почувствовал, как на руку упали капли. Слезы. "Может она в первый раз? На учительницу пения похожа. Дожили.." - Пошли - сказал сухо и потянул ее за руку. Развернулся, быстрыми шагами направился к выходу. Держал ее крепко, хотя она не вырывалась, покорно стучала каблучками следом. Открыл дверцу машины – залезай. Она не двинулась. Слегка подтолкнул ее в спину. Она осторожно села на сиденье. Молча завел двигатель, молча ехали. Не знаю, о чем уж она там думала, а я всякие варианты перебрал в голове. Но больше всего ругал себя: "Ну, зачем мне опять больше всех надо? Кто она? Какого черта я ее подобрал? Ведь не пользоваться же я ею собираюсь. Что бы Машка сказала, если бы узнала? Сказала бы: отец совсем сбрендил. Баб на вокзале подбирает. Нормальных ему мало? - Куда отвезти? - прервал я молчание. - Куда хотите - тихо прозвучал ответ. - Адрес говори, - я начинал нервничать. Отвезу туда, где она живет, пусть выплачется, выспится. Может, найдет завтра другой способ раздобыть свою тысячу. - У меня нет адреса. Я резко принял вправо и нажал на тормоз: - Это как это нет? - развернулся к ней всем корпусом Она сжалась, ссутулилась, лицо оказалось почти запрятанным в воротнике: - Я не в этом городе живу. "Та-а-ак, живет не в этом городе... в глуши какой-нибудь. А здесь, значит, подрабатывает Черт, вот зачем мне это надо было? А вдруг она еще и нездорова?" - я закурил... А, может, это первый раз? И клиентов она никогда еще не имела. Все возможно. Надо бы остановить барышню.... * * * Я открыл дверь в квартиру, пропустил ее вперед. Она сделала шаг и остановилась: - Темно. Я вошел, включил свет. Закрыл за ней дверь. Сбросил куртку, разулся. Она стояла возле стены. Я сделал привычное движение, чтобы помочь ей снять пальто, но какое-то чувство брезгливости остановило меня. - Сними пальто и обувь. Я в кухню. Через пару минут она появилась в дверном проеме. Я на мгновение задержал на ней свой взгляд: стройная, трикотажное платье чуть ниже колен, поясок подчеркивает талию, волосы светлые. - Ты где работаешь? - спросил я. Зажег газ, поставил чайник. Надо бы приготовить пару бутербродов к чаю. - На вокзале. - Это приработок или постоянная работа? Она стояла, прислонившись к косяку, опустив глаза в пол: - Скорее приработок. На эти деньги не проживешь. Да и не каждый день. Как хозяйка скажет. - Значит у тебя есть хозяйка? - Работодатель. "Н-даааа! Я сразу подумал о своей Машке: крутится в каком-то занюханном бизнесе, это со своим-то университетским образованием! Может ее толкнуть что-нибудь на подобные "подвиги"? Самое крайнее, безвыходное? Нет. Моя Машка не сможет. Никогда! У нее нравственный закон внутри. Книжки ей читал. Хорошие, правильные... Вдруг меня ошпарила мысль: а что я знаю о своей дочери? Да ни фига! Только то, что она лопочет мне по телефону... А чем она живет на самом деле? С кем она живет, где проводит вечера? Ночи? На все ответ один: пап, у меня все ОК. Не переживай" Обязательно поговорю с ней в этот приезд. Все вытрясу... если получится, если позволит. Стало немножко грустно: живу вот уже около пятидесяти лет, имею какой никакой, а все же - жизненный опыт, образование, пишу умные статьи, и даже две книжонки издал, пусть тоненькие, но о-о-очень научные, а перед таким, если, не дай бог, случится - бессилен. Ладно. Чего-то я разошелся. Трогало ли меня когда-нибудь, что чужие дочки по вокзалам и массажным? Ох, как меня взволновало, как только подумалось о своем, шкурном... - Чай будешь? - А можно кофе? - она впервые подняла взгляд и посмотрела на меня прямо, не потупившись. А глаза, надо отметить, неглупые и печальные. - Можно. Я достал турочку и насыпал кофе. - Можно мне руки помыть? - Нужно. Мы сидели за столом. Она маленькими глотками пила горячий кофе без сахара, не притрагиваясь к бутербродам. - Сколько хозяйка тебе платит? - Зависит от выручки. - Сколько выручка за ночь? - я решил быть прямолинейным. Но она продолжала спокойно пить кофе: - Я по ночам не работаю. Ночью есть точка в самом вокзале. Я на площади перед вокзалом. Ночью спрос все равно меньше, чем днем. "Батюшки, как я отстал! Мне казалось, что спрос-то как раз в ночное время." Я закурил. Предложил ей. Отказалась. - У тебя есть документы? - Есть. Паспорт. Только я вам его не отдам. Запишите данные, - она открыла свою красную сумочку, порылась в ней несколько секунд и протянула мне книжицу. "Ого! Иностранная гражданка. Это что же получается: наши едут туда подрабатывать, а их(ние) сюда?! Мир сошел с ума! Или я действительно безнадежно отстал." - И давно ты этим занимаешься? -Чем? - Подрабатываешь на вокзале? - Около года. Я работаю в киоске печатных изданий на привокзальной площади. Там... Не здесь. - Какой киоск? При чем здесь киоск?! - я начинал тихо психовать, потому что мозги мои не улавливали логики: финская проститутка на нашем вокзале, которая работает в каком- то киоске на привокзальной площади. печатные издания... - Ты чего мудришь?! Давай выкладывай: зачем ко мне подошла? Она поставила чашечку и беззвучно заплакала, опустив голову: - Мне очень нужна тысяча рублей. Подошла, потому что у вас лицо...... хорошее, не из толпы. У меня не было выхода. - Ты что - побираешься? - я окончательно запутался – Ну, хорошо. Давай по порядку. Как ты здесь оказалась и зачем тебе тысяча рублей? Она тихонько всхлипывала, закрыв лицо ладошками. Мне стало ее жалко: - Тебя обокрали? Она отрицательно покачала головой. Я взглянул на часы: второй час ночи. Я чертовски устал, не столько от нервного рабочего дня и физической нагрузки, которая в этот день мне досталась, сколько от того, что не могу разобраться, понять, что все-таки происходит. Может, она авантюристка? Сколько ей? Двадцать восемь? Тридцать? Я взял ее паспорт и молча стал рассматривать: русская, фамилия - язык сломать можно, три дня сама, наверное, заучивала, имя - Галина. Я переставил стул и сел перед ней: - Ну, хорошо, Галя, успокойся. Давай все по порядку. Четко, ясно. Слушаю. Я старался говорить мягко, достал из кармана носовой платок, сунул ей в ладонь. Она вытерла слезы, глубоко вздохнула, затем потянулась к сигарете и вдруг взглянула на меня, словно спрашивая разрешения. Я кивнул. Щелкнул зажигалкой. Она, держа сигарету в пальцах левой руки, сделала затяжку, начала рассказывать: - Я приехала позавчера. Поездом. Меня должны были встретить. Но никто не пришел. Никто... - она сделала затяжку, несколько секунд помолчала, - Сначала я думала, что-то случилось. Теперь не знаю, что думать. Денег у меня осталось... только на кофе. Мне надо тысячу рублей, чтобы доехать до Энска. Там раньше жила моя знакомая. Я помню адрес: Ботаническая, пять. Номер телефона не знаю. Билет стоит девятьсот восемьдесят рублей... - она опять заплакала, - Мне нужно уехать. У меня нет регистрации. Третьи сутки заканчиваются. Ко мне уже подходил милиционер… - Кто тебя должен был встретить? Телефон, адрес. - Только фото и имя. А живет он не здесь. Он должен был приехать на машине… - Кто он тебе? - Никто. - она отрешенно загасила окурок в пепельнице, - Любимый...... Н-да-а, "никто" и "любимый" - два слова, которые и рядом никогда не стояли. Между ними – пропасть. - А кто у тебя остался там? - Муж. Чужие жизни, чужие потемки. Ладно. Завтра, все завтра. - Я отсканирую твой паспорт. Не обижайся. Времена такие. Пора отдыхать. С остальным завтра разберемся. Все расфасуем. Ушел в комнату, занялся сканированием. Она стояла в дверном проеме. - Ну, ты долго будешь, как памятник, стоять? Иди в душ. Чистое полотенце в шкафчике над умывальником. Она сделала движение, но остановилась и спросила вкрадчиво. - А вы мне заплатите тысячу рублей? - Посмотрим. Она продолжала стоять и смотреть на меня, словно решая что-то для себя. Сдвинув, брови, покусывая нижнюю губу. Мне стало смешно: - Да, не собираюсь я тобой....... пользоваться. Иди мойся и спать ложись. Я устал. Из нее вырвался вздох облегчения и она мгновенно скрылась в ванной. Интересно, что она наврала мужу? С десять коробов, наверное, раз не может домой позвонить... Скорее всего просто сбежала. А этот, который "любимый", - где она его откопала? Прохвост. Я слышал, что шум воды стих, но она не появлялась. Я уже застелил чистое белье, походил по комнате, поставил в кухне раскладушку для себя, вспомнил, что терпеть не могу спать на раскладушке. Но ничего не поделаешь: сам притащил ее сюда. Ладно уж! На вокзале не очень-то выспишься, да еще сидя на скамейке. А может, не на скамейке и не на вокзале? Может, у кого-то? И даже с кем-то? Эта мысль мне была неприятна. Почему я должен ей верить? Не маленький уже. А вдруг Машка приедет завтра? Что я ей скажу? А, ладно. Она обещала перед выездом позвонить. Завтра эту пассию посажу в поезд до Энска. Пусть себе едет. Я подошел к двери ванной. Постучал: - Ты что там, утонула? - А дайте мне, пожалуйста, какую-нибудь футболку или майку, - услышал жалобную просьбу в ответ. Чудо в перьях, стоит и ждет, когда ее оттуда попросят. Крикнуть не могла, что ли? Я достал из шкафа свою рубашку, чуть приоткрыл дверь: - Возьми, на ручке висит. Через минуту она вышла из ванной в моей рубашке, которая достаточно прикрывала тело, но недостаточно ноги. Я не удержался и скользнул взглядом по ним - стройным загорелым женским ногам. И только затем поднял глаза, осмотрев ее всю: хороша! Волосы распущены, верхние пуговицы моей рубашки не застегнуты. Точно, спать не буду. Шельма. .. Ушел в ванную. Включил душ. Увидел себя всего в зеркало. Отвернулся. Сам себе противен. Хотя.. в чем я виноват? Естественная реакция организма- природа, черт ее подери! Вернувшись в комнату, увидел, что она уже в постели. И даже посапывает. Еще бы, две ночи на вокзале. Пошел в кухню устраиваться на раскладушке. Вдруг разозлился на себя: откуда я знаю, где и как она спала эти ночи... Может, ходит по квартирам, мозги компостирует таким дуракам, как я. Черт, зачем я с ней вожусь? Почему я не выгнал? Потому что - такой... Даже жену не смог выгнать, узнав о ее романе с директором. Целый месяц интеллигентно-показательно сосуществовали под одной крышей, пока она решалась - с кем... А врезал бы разок, может у меня седых волос меньше было бы... Каждому свое. Спи, дорогой, спи. Я открыл глаза и понял, что неожиданно свихнулся, от такого можно было запросто: ажурные белые трусики, загорелые длинные ноги, моя рубашка... Все это мельтешило передо мной - туда-сюда. Немедленно закрыл глаза. Быстро стал прокручивать свое вчера: ага, вечер, вокзал,..... Так это же я ее сюда сам притащил! Шумно зашевелился, потянулся, давая ей понять, что я уже просыпаюсь. Открыл глаза. Она отскочила к двери и выразительно показывала пальцем на плиту. Тут я услышал шипение и почувствовал запах кофе. - Все таки убежал! - расстроено всплеснула она руками, - Вам бы еще минутку поспать, все было бы хорошо. Я вам кофе варила. - Ты очень меня обяжешь, если теперь все здесь уберешь. Ясно? - я был зол: ни за что ее здесь не оставлю. Дам ей эту паршивую тысячу, пусть катится в свой Энск. Она покорно кивнула и ушла в комнату. Я, не вставая с раскладушки, протянул руку и выключил газ. Пришлось полежать еще немного, чтобы прийти в себя. Я пока что не импотент. Но если она здесь останется еще на одну ночь - стану. Все, сегодня же ее отправлю и позвоню Ларисе. Не весть что, но преданно любит меня уже много лет. И что она во мне нашла? Куплю вина. Сделаем вечер с продолжением. Почему у Ларисы никогда не бывает таких чудесных трусиков? Н-да, что-то со мной начинает происходить, дедушке Фрейду работки бы хватило. Куплю Ларисе самые красивые трусики. Сам выберу, какие мне понравятся. Нет, я точно сбрендил! Потом она нафантазирует себе бог весть что, а я - расхлебывай... Ой, бабы, как вы меня достали! И суток еще не прошло, а крыша уже отчетливо едет. Какого черта я поплелся за ней в здание вокзала? Гнать, гнать в три шеи! И как можно скорее. Сейчас омлет сделаю, и сразу поедем. Я встал, быстро натянул джинсы, собрал белье. Когда относил охапку в комнату, увидел: сидит, забившись в угол дивана, поджав ноги, натянув полы моей рубашки на колени. - Иди вымой плиту. Надо завтрак приготовить. Поедем на вокзал, - я явно отдавал приказы. Она тут же встала и молча пошла в кухню. После того, как я умылся, почистил зубы, побрился, заглянул в кухню. - А вы, когда побрились, еще симпатичнее - она сидела за столом, слегка наклонив голову, и улыбалась. Осмелела! - Прекращай кривляться, - почти зло парировал я. Улыбка тут же исчезла с ее лица. Плита была вымыта до блеска. Открыл холодильник, достал яйца, муку, молоко, соль. Начал взбивать омлет. Вдруг она легонько отодвинула меня от стола, забрала миску: - Сначала мука и только затем молоко и яйца. Иначе комочки будут. Я сел на стул. Поймал себя на том, что наблюдаю за ее ловкими движениями с удовольствием. Через десять минут стол был накрыт. Она быстро, с каким-то азартом, вымыла посуду. И мне это понравилось тоже. Сделала легкий макияж, переоделась в платье и, положив по-ученически руки на колени, села, ожидая своей участи. - Ты не смотрела, во сколько поезд на Энск? - Вечером, в восемь с чем-то. - Значит так: сейчас мы поедем на рынок. Ты приготовишь обед, уберешь квартиру. За это я куплю тебе билет, - голос мой был жестким. Она молча кивнула. Я ею любовался: она так изящно и кокетливо торговалась, что тающие продавцы-кавказцы уступали ей лучший товар по самой низкой цене. Взвешивали с верхом. Кроме запланированной курицы и молодой картошки для гарнира, она набрала всяческой зелени и фруктов, а я почему-то решил купить бутылку вина. У меня было давно уже не приходящее ко мне, наверное, с той поры, как я узнал о директоре, ощущение "ожидания праздника". Я не стал себя за это упрекать мысленно, не стал отговаривать купить вино. Голова моя легко и приятно кружилась. Я заметил еще, что иногда, вдруг, глаза ее становились отсутствующими, и она, забыв про меня, словно пропадала, улетала мысленно куда-то. Не на вокзал ли? Мы ехали по проспекту к дому: - Ты как давно со своей подругой из Энска общалась? - Это просто знакомая. Я у них гостила. Еще до замужества. "Ясно - подумал я, - приедет, а там уже ни дома такого нет, ни улицы. Банк какой-нибудь или супермаркет построили. А знакомая укатила три года назад на острова Фиджи. Безалаберная и легкомысленная". Опять испортилось настроение. - А муж? - она словно отодвинулась от меня, хотя даже не пошевелилась - Ясно. Не хочешь рассказывать, не надо. Опять ехали какое-то время молча. Но меня распирало любопытство. Сегодня мне все хотелось о ней знать. Ну, если не все, то хотя бы частично. Я понимал, что не имею права даже и на эту частичность, - кто я для нее? - но знать мне было необходимо. И это желание было сильнее остальных. - А этот, который "никто", откуда он? Она совсем сникла, и я отругал себя: чего лезешь в душу? Сегодня она как будто успокоилась и повеселела, даже не плакала ни разу. Но мое любопытство оказалось сильнее, чем жалость. Узнал, что, читая русскоязычные журналы в киоске, она наткнулась на письмо, которое произвело на нее сильное впечатление. Написала ответ. Завязалась переписка. Рассказывала о том, что задыхалась там без привычного "своего" общения, без нашей душевности, и вообще, без русскости. Смешно было все это слушать, и в то же время стало обидно, и хотелось накричать на нее, и не только на нее, на них всех: чем, чем вы, дуры, думаете, когда туда так стремитесь? Но в голову вкралась другая мысль: вот Машка моя приедет и скажет в ответ на рассказ о моем приключении: "Какое у вас право нотации читать? Это вы, умные, сильные, гордые, правдолюбивые, - кем вы себя еще считаете? - позволили довести страну до такого состояния. Учитель и врач не могут накормить детей, пенсионеры роются мусорных баках, а проститутки чуть ли не героини нашего времени для девочек-подростков. Вы что-нибудь сделали, чтобы помешать? Вы на что-нибудь способны, кроме нотаций?!» Да, много чего она еще сможет сказать. И ответить ему будет нечего. Настроение было испорчено окончательно. Она оказалась довольно шустрой в домашних делах. Просто летала по квартире, отдавая мне распоряжения, и я не заметил, как оказался на "подхвате". Через минут сорок квартира сияла чистотой, нигде не было пыли, о которой я всегда говорил: "Пыль не деньги. Она никогда не заканчивается". Затем мы переместились на кухню. И я опять был подсобником: "Пожалуйста, помойте помидоры, лук, почистите чеснок. Картошку я сама почищу. Знаю, мужчины не любят это занятие". Движения ее были быстрыми и легкими, почти профессионально кулинарными. Она споро колдовала над кастрюльками, сковородкой, в которых что-то урчало, дымилось и аппетитно пахло. Попутно строгала овощи, добавляя оливковое масло, капельку лимона. Иногда на секунду замирала, вспоминая что-то особенное, покусывая губу или ноготок указательного пальца. И снова либо открывала холодильник, либо вынимала из шкафчика разные специи. Черт возьми, мне было приятно ей помогать. Я ужасно не люблю готовить и далек от всех этих кухонных заморочек. Но в тот момент я испытывал какое-то непонятное наслаждение. Похожее на то, которое приходит, когда танцуешь красивый танец с очень приятной тебе партнершей. Женщина на кухне - это, оказывается, очень эротичное зрелище Может, предложить ей немножко погостить? Обед был готов. Она уже собралась накрывать на стол. - Одевайся! - Что, даже не покормите? - спросила она испуганно. - Покормлю, но сначала поедем на вокзал. Заберем твою сумку из камеры хранения. Завтра понедельник. . Пройдешь регистрацию. А затем мы начнем искать номер телефона твоей знакомой. Вот это меня понесло! Ни-ни, я не допускал всяких там мыслей. Мужских, так сказать. Мне просто хотелось сделать для нее что-нибудь хорошее. Да, мыслей не допускал. А может, все-таки где-то там далеко, в глубине, они все же были? - Поедем сейчас. Потом, после вина, я за руль не сяду. Она пошла в прихожую одеваться. Я, как истинный джентльмен, подал ей пальто. Если бы мне рассказали вчера обо мне сегодняшнем, не поверил бы! В камере хранения я оплатил за сверх использованные сутки, не обращая внимания на незлобивый выговор тетки, главной начальницы при багажных ячейках. Сумка оказалась небольших размеров. Я нес ее сам. Мы пошли к выходу, на стоянку и уже направлялись к машине, как вдруг услышали: - Галя! Обернулись. Молодой мужчина с перевязанной рукой и с несколькими наклейками пластыря на лице в упор смотрел на "мою" Галю. Она словно замерла, потом неуверенно сделала полшага к нему. Затем обернулась и растерянно смотрела на меня. Остальное произошло, как в ускоренной киносъемке. Она бросилась к нему, целовала его ссадины, гладила его волосы. А он виновато и счастливо улыбался, обнимая ее за плечи. Вдруг она словно что-то вспомнила, обернулась, и мне показалось, что сейчас, вот-вот, она бросится ко мне, мы сядем в машину и уедем. Выражение счастья на ее лице сменилось растерянностью и отчаянием. И я увидел, насколько болезненная и мучительная борьба сейчас происходит в ней. Сделал несколько шагов к ним и поставил на асфальт ее сумку. - Он попал в аварию, когда ехал встречать меня - произнесла еле слышно. Неожиданно обвила меня руками за шею, прижалась всем телом. Теплая волна запаха её волос и кожи до сих пор в моей памяти. Мгновение, показавшееся мне вечностью. Они удалялись. Он в одной руке нес сумку, другой, что была в бинтах, держал Галю за руку. Она наверняка скоро забудет обо мне, и о том, что с ней произошло за последние сутки. Менее, чем сутки. Потом я сидел в машине с работающим двигателем, и долго не трогался с места. Вернувшись домой, увидел перчатки на тумбочке в прихожей - забыла. Значит вернется? Вряд ли.... Что это было? И было ли что-нибудь вообще? Я сидел в прихожей и курил. У меня кружилась голова от желания почувствовать тепло ее тела, нежность ее губ, неистовость ее рук. Меня безрассудно влекло к ней. Я понимал: мною руководила матушка-природа - гены, гормоны, инстинкты. Но это можно пережить, это пройдет. Не мне она будет стелить на ночь постель, не меня ожидать. Ее тело будет замирать, изгибаться, сотрясаться дрожью в чужих руках, под напором не моей страсти из него будут рваться крики наслаждения! Ее больше никогда не будет в этой квартире, в этой кухне, в моей жизни. Но разве дело в этом? Если бы дело было только в этом. Обедать я не стал.... © Copyright:Яблоко, 2004
Задрот …Президент закончил желать и живописать, пробило полночь и я поднял рюмку. Настроения не было, и на языке вертелись только пошлые тосты. Совершенно не хотелось желать ни Нового года, ни нового счастья. Вообще ничего не хотелось, даже пить. Но надо, черт бы их побрал эти традиции. Эх, забуриться бы сейчас в гараж и надраться там до зеленых белочек. Но нельзя. Семейное застолье, семейный праздник, все ждут от папы главного тоста. Ну чтож, раз ждут, то придется. Тихонько кашлянув, дабы прочистить горло, я открыл уже было рот, но мой не начавшийся спич прервал звонок в дверь. - «Ну, наверное, Дед Мороз на рюмочку пожаловал» – высказала мнение супруга – «Только рановато что то. Или поздновато» Я и сам удивился, кого это в две минуты первого, самое начало Нового Года, принесло. Поставил так и не выпитую рюмку, с сожалением посмотрел на стол и поковылял открывать. Кто бы там ни был, но праздник есть праздник. Открою, выслушаю, скажу, что ошиблись и обратно к столу. Дверь скрипнула, открываясь, и на той стороне возник здоровенный мужик. Причем в голове я отметил сначала именно то, что он «здоровенный», а уж потом, оглядев гостя, осознал, что это Дед Мороз. «Ну, блин и работенка у мужика» – мелькнула мысль – «Все празднуют, а ему по морозу таскаться, подарки разносить. Наверное, с работы кто, штрафы отрабатывает» -«Щас, погодь» – я жестом остановил уже открывшего рот Деда – «Ребенка позову». И уже развернулся, что бы позвать малого, как Дед Мороз цепко, тяжелой ладонью ухватился за плечо и легко развернул к себе – «Не торопись, а то успеешь. Я, собственно к тебе» Ко мне? Ну надо же! Ко мне такие деды уже почитай лет тридцать пять не захаживали. Тут или косяк в логистике ихней службы случился, или уже того, в маразм мне пора. Пока я выбирал подходящие выражения, Дед закряхтел скидывая объёмный мешок с плеча и принялся деловито в нем копаться. Я заинтересованно молчал, наблюдая, что он там сейчас вытащит. Наверное, машинку игрушечную, ну, или мишку плюшевого. В любом случая, решил я, приглашу Деда за стол. Ошибся он дверью, не ошибся, а праздник есть праздник. И даже Деды Морозы сегодня страдать не должны. Завтра да, будет страдать. От похмелья. А сегодня ни-ни. А Дед тем временем вытащил из пакета какой то неаккуратный сверток и протянул мне – «Ну, с Новым Годом, Серега! С новым счастьем!» Я автоматически принял сверток из его рук и воззрился на мужика. «Серега…» Неужто действительно ко мне шел? Да не, мало ли нас тут, Серег таких. Пока я думал, Дед сноровисто закинул мешок обратно на плечо и неслышно направился к лифту. – «Эй, Мороз, который Дед! А рюмочку?» – спросил ему в спину. Мужик даже не обернулся. Закрылись двери лифта и я остался один в коридоре держа в руках сверток. Подарок был почему то завернут в газету «Правда». И дата. Дата выхода газеты была 16 мая 1973 года. День и год моего рождения. Я осторожно развернул старую, помятую газету. Из недр газетного вороха на меня уставились два зеленых глаза. - Идрить-колотить, котенок! Не, ну больше ни на что фантазии у кого то не хватило ,как подарить мне котенка? Я развернул газету и выпустил лохматое и некрасивое существо на пол. Такого задрота надо было еще поискать! Когда то длинная и, видимо красивая, а теперь свалявшаяся грязными колтунами шерсть блестела чем-то сальным, усы свисали немытыми веревочками, хвост слипся от грязи и только глаза были ясными и внимательными. Ну, удружил старик, ну спасибо тебе! И вот ТАКОЕ привести в дом в качестве подарка?! Да ну нафиг! – «И что с тобой делать, рахит недоделанный?» – я присел на корточки и брезгливо потрогал его указательным пальцем между ушей. На мое удивление котенок сам брезгливо поморщился, сделал шаг назад и уселся на тощую задницу. – Ну, кто из нас рахит, это еще надо посмотреть! – «А ведь не пил еще сегодня» – пронеслось в мозгу – «А коты уже разговаривают!» -« Не ссы, я не надолго» – успокоило меня неуклюжее животное – «Пару слов и адью. А ты меня не узнал?» – пристально глядя в глаза произнес котенок –« Совсем-совсем? Жалко…» - «А помнишь, как ты в шестом классе пнул меня в заднюю ногу? А она до сих пор у меня на погоду ноет. А двадцать семь лет назад, как я замерзал на улице, а ты мимо шел, помнишь? Помнишь, да? Я тогда еще специально дрожать сильней начал, что бы ты пожалел меня. Хотя сильней уже и невозможно было. А ты только плюнул в мою сторону, хорошо хоть не попал. Или вот, я сидел на дереве, в восемьдесят пятом году, а ты с друзьями его тряс, что бы «кошак грохнулся». Я-то тогда крепко держался и вы ушли. А упал я потом, от голода. Я же там, до вас, уже четыре дня сидел. Помнишь? Нет? А жалко…» Слушая котенка мне становилось как-то не по себе и в голове, совершенно не к месту вертелись эти стихи про вошу . А ведь было, было все то, что он говорил. Просто я не помнил этого, а сейчас откуда то, с дальнего и пыльного угла чулана моей памяти начали появляться воспоминания. – «А вот еще» – четвероногое тактично помолчало, видя, что я о чем то задумался – «Ты ехал на машине, зимой, тоже под Новый год, а я на обочине голосовал? Не-не-не, я тогда нормальным мужиком был, при машине и деньгах. Просто сломался немного, а на праздники машин на дороге почти нет. Вот, только ты и попался. У тебя еще шансон орал из салона. Я махал, махал тебе лапой, то есть рукой, а ты даже не притормозил. А кроме тебя машин больше не было. А кто мне поможет, зимой да на трассе в лесу? Так я и замерз там насовсем. А когда ты в институте учился и сессию отмечали, помнишь? Вижу, помнишь. Я тогда подошла к тебе, попросила немного копеек на хлеб. Пенсии тогда почти не было, девяностые шли, ну ты помнишь. А ты мне, что сказал? «Бросай пить, бабка, о вечном пора подумать!» И заржали всей толпой, как кони некормленые. А мне действительно не хватало. Да в те годы, если ты помнишь девяностые, многим не хватало. Но ничего, я тогда всего пол годика прожила, слава Богу, и упокоилась. Да нет, не из-за тебя. Хотя немного обидно было, что я три года на войне твоих дедов из под пуль да осколков вытаскивала, а ты мне вот так… «Бросай пить…». Но ничего, обидкой больше, обидкой меньше…» Я сидел на корточках в коридоре подпирая спиной грязную стену и будто бы смотрел кино, историческое, автобиографичное и до одури омерзительное. «А недавно, ну как недавно, лет пятнадцать назад, ты еще новую машину себе купил. Помнишь, такое событие не забывается. Так ты ехал, точнее летел на ней, а я дорогу перебегала. Ну да, не посмотрела по сторонам, но я же кошка, правил не читала. А ты издалека меня заметил, да? Да… И еще руль специально довернул, что бы посмотреть, как я отлетаю от колеса. Вижу, помнишь» В последующие пятнадцать минут котенок говорил без остановки. Голос у него был тоненький, на гране слышимости, но слова различались четко, будто кто-то в наушник мне вещал. Он рассказывал про такие вещи, про которые я и думать забыл, и вспоминать не хотел. За пятнадцать минут этот заморыш, передо мной же вывернул всю мою нелицеприятную подноготную, заставляя краснеть и потеть. «Ну ладно, вот поговорили» – задрот посмотрел на меня внимательно – «Надеюсь, что не зря». Он развернулся и, припадая на отбитую мной ногу, поковылял к лестнице. «Погоди, кисюк. А…. Молочка?» – я не нашел ничего умнее, чем предложить ему попить. «Молочка? Нет, спасибо. У меня еще много вас, кого поздравить надо. Да, кстати, с Новым Годом! Не кашляй» – и, махнув лапой, исчез в темноте лестницы ведущей вниз. «Ну, кто там был?» – супруга смотрела на меня из за поднятого бокала с шампанским – «Дверью ошиблись? А что так долго? Так то там был?» « Там…» – Я налил водки в высокий фужер, посмотрел сквозь него на ломившийся от еды стол, супругу, снежинки за окном, свою жизнь, вспомнил печально ковыляющего по лестнице задрота… – «…Я. Там был я. И знаешь… Желания уже загадывали? Тогда моя очередь» И я мысленно загадал. Очень, очень надеясь, что оно исполнится. Я загадал, что хочу быть в следующей жизни быть как он, маленьким, грязным, хромым и неуклюжим задротом. © serega-kobah
Заклятые враги. Видели ли вы когда-нибудь пустые российские деревни? Улицы, заросшие бурьяном, пересохшие неухоженные колодцы, дома, жалобно и подслеповато смотрящие в закат пустыми переплетами окон? Старики умирают, молодые и те, кто хотел гладкой сытой жизни, уезжают в город. Остаются только дикие кошки и вороны. Эта деревня еще жила - десяток семей, не желающих покидать свои гнезда. Районный центр был не так далеко, всего-то сорок километров, и местный районный начальник не раз предлагал деревенским перебираться поближе к цивилизации, обещая помочь отстройкой жилья и землей, но старики - никого моложе шестидесяти – упирались. - На своей земле умирать надо, - твердил упрямо Афанасий, крепкий кряжистый дед. Жена давно умерла от рака, единственный сын – кадровый офицер – погиб в очередной государственной войне, не успев одарить родителей внуками. Сметану и сливки брали всей деревней у бабки Агафьи, корова которой давала особенно жирное и сладкое молоко, хлеб раз в неделю завозили из райцентра. Хуже было с лекарствами и врачом. Простуды и ревматизмы заговаривала та же Агафья, шепотками и молитвами. От сердечных приступов умирали. Так и жили, медленно угасая, как пламя догорающей свечи. Афанасий и Степан отстроились когда-то на отшибе - два одиноких старика под семьдесят. Всю жизнь были соседями и кровными врагами. Откуда пошла вражда – уже никто толком и не помнил. То ли Афанасий у Степана девку по молодости отбил, то ли Степан у Афанасия яблоню срубил без спросу, которая ветвями крышу покалечила. Ссорились люто и крепко. По молодости зубы друг другу считали и мелкие пакости творили, к старости угомонились вроде, да нет-нет – и схлестнутся. - Что делите-то, ироды, - причитала бабка Агаша, колдующая над спиной Степана с горячей глиняной массой - прихватило, когда огород поливал. - Да я его, контру такую, жалко в молодости еще не пристрелил, - шипел сквозь зубы дед, морщась от нестерпимой рези в пояснице. - На кладбище вас вместе положут ить. И там будете друг другу кости пересчитывать? Степан возмущенно пошевелился и снова охнул от боли. – Сукин он кот и все тут! Агафья укоризненно покачала головой и ушла, велев лежать под компрессом, сколько вынесет кожа. А потом заваривать настой травяной да пить каждые четыре часа. Прошел сентябрь. Выкопали лук-картошку. Потом сняли урожай моркови и капусты. Пахнуло холодами - зима-бестия вступала в свои права. Рано утром Степан выглянул в подслеповатое окошко и увидел, что вокруг белым-бело. Нежданный снег затянул землю пушистым ковром. - Далеко еще вроде, до Покрова-то, - проворчал старик. Накинул теплую меховую фуфайку, взял стеклянную банку под молоко и вышел на улицу. Глянул в окна соседа - темень. - Спит, едрить его через коромысло, - подумал Степан и похромал по заснеженной белизне к центру деревни. Разговорился с бабками, сидевшими у дома Агафьи, вернулся домой почти к полудню. Снег у ворот Афанасия был даже не притоптан. Но что было особенно странно – не курился дымок печи. В такой-то холод? Степан хмыкнул и подошел поближе, заглянуть в окно. Пошебуршал корявым пальцем по стеклу. Тишина. Через огород зашел во двор соседа, каждую минуту ожидая окрика с матерком. В избе было темно и холодно. Уже волнуясь, Степан заглянул в маленькую спаленку. На кровати с закрытыми глазами лежал Афанасий. - Ты чего это удумал, а, хрыч старый? - Степан подскочил резво, как молодой, взял в ладонь-лопату безжизненно-вялую руку своего заклятого врага. - Умираю я, Степа, - прошелестел сосед. – Нет сил встать. - Я те покажу умирать! - Степан засуетился, растапливая печь, забегав по избе. Накормил кур – какую-никакую животину, разогрел на плите чай, сбегал к себе домой за медом. И - снова бежать, уже к Агафье. - Да что вы меня, как молодку, гоняете, - заворчала старуха. Но шаль накинула и покорно отправилась за Степаном. В избе Афанасия стало тепло и уютно, но сам он по-прежнему лежал на кровати навзничь, неподвижный и темный, как дубовая колода. Бабка взяла его за руку, перевернула ладонь, поднесла в глазам. Вздохнула. - Ты это… Давай ему настой какой свой. От хвори-то, - заволновался Степан. Агафья колобком покатилась в маленькую кухоньку, поманив его за собой пальцем. - Уходит твой заклятый враг. На полдороге, не остановишь уже. Посиди-ка с ним, чтобы цеплялся он душой за тебя до последнего. А я за иконой схожу, да свечками. Рассказывай ему… - Что рассказывать? - жалко и потерянно спросил Степан. - Ну что тебе, из молодости вспомнить нечего? Эх, мужики, мужики… Право слово, дети малые. Прощайся с ним, Степа. И бабка выкатилась из избы, хлопнув дверью. - От ведь свoлочь ты какая, Афоня. Разболеться вздумал, - Степан сел возле кровати соседа, старинной, с металлической рамой и шишечками на ней. Сел и задумался, вытирая краем рукава безнадежные злые слезы. - А помнишь, Степан, Евдокию? - услышал вдруг тихий, как вздох, вопрос Афанасия. Старик молча кивнул, хотя лежащий с закрытыми глазами сосед не мог его увидеть. - Любила ведь она тебя. До последнего любила. А со мной так… дразнила меня, как дите малое. Злился я крепко на тебя, Степан. Мол, почему не я? - Афанасий вытолкнул последнее слово с трудом и снова замолчал. - А помнишь, у тебя как-то в огороде капусту известью засыпали? Так это я был, дурак старый, - Степан смущенно закряхтел. - А ты мне потом в трубу валенок с селитрой, серой и углем забил, и мне всю трубу с потолком разворотило А Евдокия… да что Евдокия, - и он махнул рукой. Афанасий прошелестел тихим смешком и снова затих. Его грудь поднялась и опустилась в последний раз. - Ну как же так… Афоня, - Степан приложил ухо к костлявой ключице соседа… И не услышал ничего. Засуетился, зачем–то поправляя одеяло на кровати. Потом сложил безжизненные руки Афанасия крестом, вытер холодную соленую влагу с лица. Вышел во двор как был, неодетым, и подставил лицо под кружащиеся снежинки. Вернувшаяся Агафья зашикала на него, загоняя обратно в дом. - Пневмонию никак хочешь заработать, пень старый, - закричала она на него. Хоронили Афанасия всей деревней. С трудом выдолбили старики могилу в еще не полностью промерзшей земле. Отпели, отплакали. Каждый из них мог стать следующим. - Примешь, Афоня? - через девять дней Степан зашел в холодный мертвый дом своего заклятого врага с бутылкой водки. Кур разобрали по соседям, собаки у Афанасия не было, кот Василий дичился, не принимая еду у чужих, гонял мышей в подвале и на чердаке. Степан зажег тусклую лампу, сел за стол, разлил водку по двум стаканам. Один выпил махом, второй накрыл ломтиком хлеба с солью. - Как жить будем, Афанасий? - задал вопрос он углу, в котором висела сейчас икона. Вздрогнул - показалось, что лик иконный умехнулся. Выпил еще, звякнул стаканом о граненый бок стакана с хлебом. Колыхнулись занавески вдруг на запертых ставнями окнах, замигал свет лампы… И потух. - Ну выпьем что ли, сосед. Впервые за одним столом в последние полсотни лет, - услышал вдруг Степан знакомый до боли голос и почувствовал, как по позвоночнику пробежали, топоча лапками, мурашки. О его пустой ударился со звоном полный стакан, старик услышал бульканье жидкости и смешок. - Свят-свят, - перекрестился размашисто, дрожащей рукой. - Ничего, встретимся скоро, - успокоил его умерший Афанасий. – Все мы тут будем, одной землей повязаны. Ну, наливай что ли. И не пугайся, сам ведь знаешь - до сорока дней мы еще жизнь отряхиваем с подошв. - Скучаю я по тебе, Афоня, - с тоской сказал Степан. – Дураки-то мы какие с тобой были, а? Не жилось нам спокойно. Афанасий молчал. Замигало электричество, нить накаливания медленно наливалась сиянием. Старик покрутил головой - никого. Глянул на стол - ломтиком хлеба был накрыт уже пустой стакан. Степан умер через месяц, под свой день рожденья. В лютый сорокаградусный мороз. Деревня спохватилась быстро - он не пришел за обычной порцией молока. Зашедшие в дом деревенские увидели его сразу: он сидел за столом, откинувшись на бревенчатую стену, с улыбкой на лице, одетый в свой лучший костюм - синий двубортный пиджак и брюки на помочах. На столе перед ним стояла бутылка водки, отпитая едва на треть. И два пустых стакана, один из которых был накрыт ломтиком хлеба. © паласатое
Я помогу ОТЕЦ Смерть может быть тяжёлой, мучительной, лёгкой и быстрой, может быть ужасной, но смерть имеет еще одно лицо. Его мало кто знает, но оно есть, спорить с этим бесполезно, надо принять и знать это лицо Врач дрожащими руками складывал фонендоскоп. - Извините, но ту медицина бессильна,- сказал он, пряча глаза от женщины, - мне пора. Подхватив свой старый чемоданчик, врач спешно пошел к двери, взявшись за ручку, он обернулся: - Хозяйка, есть бумага и ручка, я вам сейчас черкану адресок. Женщина открыла трюмо и положила на стол лист бумаги и ручку. Врач склонился над листом. Руки била страшная дрожь, ручка выписывала кренделя, а не буквы. - С вами все нормально?- поинтересовалась женщина. - Нда..да, все нормально, просто? Что - то с руками, берите ручку и пишите я вам продиктую. - Село «Чигири», улица Светлая, дом 4 , если заблудитесь, спросите Отца, его каждая собака там знает, а мне пора. Врач подошел к двери обернулся и тихо сказал: - Поспешите к нему, я не обещаю, что он поможет, но я знаю точно, времени у вас очень мало, досвидания,- врач вышел. Женщина вся в слезах вышла на кухню. За столом сидел довольно плотный мужчина, подперев голову руками. - Витя, езжай, вот врач дал адрес, сказал, что это наша последняя надежда и, что времени у нас очень мало. Сказал, что если не поторопимся, то нашей дочке уже никто не поможет. - Врачи гребанные, - мужчина смотрел на женщину. - Витя, езжай, прошу тебя. Старый жигуль медленно двигался по разбитой дороге. Улица Светлая, дом 4, мужчина прочитал на калитке табличку. - Эй, хозяева! Есть кто в доме,- крикнул мужчина и пару раз пнул калитку ногой. Виктор сделал шаг назад, и еще раз осмотрел забор и калитку, звонка нигде не было. - Эй, хозяева,- Виктор с силой ударил по калитке. Дверь со скрипом открылась. Мужчина шагнул за калитку. Сделав несколько шагов по дорожке ведущей к дому, он почувствовал опасность, притаившеюся за его спиной. Мужчина остановился и медленно повернулся к калитке. Две огромных среднеазиатских овчарки сидели возле калитки и очень внимательно изучали непрошенного гостя. - Здравствуй человек. Виктор резко обернулся и увидел сидящего на ступеньках дома мужчину. Скорее не мужчину, а деда. Седые волосы, сильные руки, да и стать еще сохранилась. - Ты это, резких движений не делай, они у меня парни суровые - кабы беды не случилось,- сказал дед, показывая взглядом на собак. - Здравствуйте, вы Отец?- спросил Виктор. - Ну, я Отец,- дед хитро щурился - У меня дочь,- Виктор запнулся - Хм, а у меня два сына и три внука,- дед достал сигарету и закурил. - Вы не поняли, у меня дочь заболела сильно. - А, так это к врачам, это по их части,- дед выпустил струйку дыма. - Наш врач поселковый ее осмотрел и сказал, что тут медицина бессильна, и посоветовал обратиться к вам, вот и адрес дал,- сказал Виктор. - Да!? Прям ко мне и отправил, вот те раз, так я мил человек не доктор, и не лекарь, я просто жизнь прожил, много повидал,- дед потушил окурок. - И что же мне теперь делать? - Ну, попробуй в районный центр дочь отвезти, там доктора посноровистей будут, да поумнее, - дед встал со ступенек.- Алтын, Арчи ко мне! Собаки неспеша прошлись возле Виктора, и подошли к деду. - Так вы не поможете?- Виктор растерянно стоял и смотрел на деда. - Сынок, кабы я мог помочь, я бы с радостью, но не лекарь я, поверь мне. Виктор опустил голову и пошел по дорожке, ведущей к калитке. Взявшись за ручку, он обернулся, еще раз взглянул на деда, вздохнул и потянул калитку на себя. - А чем больна дочка то твоя? Виктор обернулся, дед стоял на крыльце и гладил псов. - Я не знаю, я вот фотографии привез. - Фотографии..хм, интересно, Алтын, Арчи место, - сказал дед и направился к Виктору. Мужчина достал из внутреннего кармана снимки и протянул деду. Отец смотрел снимки, лицо становилось мрачным, даже морщины на лице стали как-то глубже. - Так чего ты сразу не сказал, а голову мне тут морочил,- дед смотрел на Виктора,- значит так, иди в дом, там на столе молоко, картофель, хлеб и сало, поешь с дороги, а мне на почту надобно сходить, скоро буду. Алтын, Арчи, это свой. Собаки лениво пошли за дом. - Иди, не баись, они у меня ученые, я скоро,- сказал дед, закрывая калитку. - Здравствуй Дашка,- отец смотрел через окошко кассы. - Ой, тьху ты, напугали вы меня, здравствуйте,- сказала девушка, продолжая штамповать письма. - Даша, соедини меня вот с этим номером,- сказал отец и протянул бумажку в окно кассы. Через пять минут он уже снял трубку в кабине для переговоров. - Привет старый пень, как жизнь и здоровье? – спросил отец у собеседника. - Вот жешь, сто лет ни привета, ни ответа, а тут прям соловьем заливается, как жизнь, как здоровье, говори чего надо,- послышалось на том конце трубки. - Помощь мне от тебя нужна, не справлюсь сам,- ответил отец. - Отец, ты чего мне голову морочишь, если ты не справишься, то ни чья помощь тебе и не поможет, сам же знаешь,- ответил мужчина. - Тут случай особый, одному мне ни как,- голос у отца стал серьезным. - Говори чего надобно? - Буквы, сегодня я видел буквы,- сказал отец. В трубке наступила тишина, отец слышал даже тяжелое дыхание собеседника. - Ты понимаешь, что ты говоришь? - Да понимаю, я видел фотографии, сейчас поеду прямо туда, и там сам лично все увижу, а ты будь готов, как только все подтвердится, я тебе позвоню, а ты позвони Алексею - пусть будет наготове,- сказал отец. - Послушай отец, мне уже много лет, стар я для этого, да и если все подтвердиться ты же сам понимаешь, не выживем слишком это черное и сильное, не для меня это,- сказал собеседник. - Да что ты говоришь такое, Андрей, а девчушка тринадцать лет от роду, которая умрет, если мы ей не поможем, для этого ты не стар, чего ты боишься, как ты можешь так говорить? – отец практически кричал в трубку. - Отец, ты меня знаешь не первый год, я никогда и ничего не боялся, но это слишком все серьезно, у меня двое сыновей и дочь, если что случиться, как же они без меня? - Тьху ты, да и не надо, мы вдвоем с Алешкой справимся, тогда выполни мою последнюю просьбу, у меня нет Алешкиного телефона, как все подтвердится, я позвоню тебе, а ты просто перезвони Алексею и все. - Хорошо отец, я сделаю, то что ты просишь, но большего не проси,- сказал мужчина - Бывай,- отец повесил трубку. - Поехали,- отец толкнул в плечо заснувшего прямо на стуле Виктора, - иди машину заводи, а мне собрать надобно кое-что. Жигуль полз по ухабам сельской дороги. - А теперь, сынок, я буду задавать вопросы, а тебе надо будет очень подробно на них отвечать, вопросов будет много, но и путь у нас не близкий. Виктор кивнул в знак согласия. - Сколько вас человек живет? - Так трое нас, я, жена и дочка. - Когда дочь заболела? - Недели три четыре назад, стала плохо есть, часто рвало ее. Мы сначала подумали, что отравилась чем-то, но с каждым днем все становилось хуже и хуже, у нее появилась усталость, апатия ко всему, да рвота стала чаще. - Я так понимаю, что кто-то из ваших родственников умер в течение этого месяца,- спросил отец глядя в окно. Виктор огромными глазами смотрел на отца - Ты бы на дорогу смотрел, а не на меня, не девица я, да и на вопрос ты не ответил. - Да, крестная умерла, моя доча очень ее любила, души в ней не чаяла. Отец закачал головой. - Все слишком плохо, я даже и представить не мог что так плохо. Виктор сжал руль до бела в пальцах. - Собака или кошка есть у вас?- спросил отец - Хм, да вот незадача, был пес и две кошки, и все куда -то делись. Кошки и раньше пропадали, но неделю погуляют и возвращаются, а пес вообще всегда при нас был. Но вот уже с месяц, как ушли и не вернулись, я даже и не знаю, что думать. - А тебе думать и не надо, ты лучше рули да на дорогу смотри. - Так мы уже почти приехали,- сказал Виктор,- вот и село наше. Виктор с отцом вышли из машины. На встречу вышла женщина. - Это моя жена Вера, а это Отец,- представил Виктор - Здравствуйте батенька,- сказала женщина - Ни какой я не батенька, батенька в церкви, а я просто отец. - Пойдемте в дом, а то не гоже человека с дороги на пороге держать,- сказал Виктор, открывая ворота. - Вера ты мне скажи, корову держите вы?- спросил отец - А то, как же без коровы на селе, да еще и телка родила пол года назад, так что и молоком и маслом и сметаной мы обеспечены. - Ты поди, да молока свеженького у буренки своей надои,- задумчиво сказал отец. - Так чего доить, я с утра пол ведра взяла, вон стоит под марлей. - Не Вера, мне свеженького надо, прям из под коровки, сделай мне одолжение,- отец смотрел на женщину. - Вер, а ну давай бегом, человек за двести километров приехал, молока свежего с дороги, да и поесть ему надобно, а ты тут корячишься,- Виктор закрыл калитку. - Да чего мне же не жалко, сейчас свеженького сделаю,- Вера взяла бидон и пошла к сараю. - Вера, а ты хлеб печешь?- спросил отец - Пеку, от чего же не печь, в сельпо конечно привозят, да все он ни живой, от него толку то мало. На следующий день уже как кирпич, не то что домашний. - Вот и ладненько, Вера ты как молочка надоишь, испеки нам пару буханочек свеженького хлеба,- отец прошел в дом. Чудит дед, молоко ему свежее подавай, а теперь и хлеба испечь, ох и чудит этот отец, подумала про себя Вера, ставя бидон под корову. - А где дочка твоя?- отец присел на стул - В комнате она, спит,- Виктор выставлял на стол, соления, сало, хлеб. - Сынок, ты подожди с едой, вот молока нам принесут, да хлеба испекут, тогда и поедим,- сказал отец и достал сигарету,- в доме курить можно? - А чего, кури отец, если хочется, я бросил лет десять назад, а до этого смолил одну за одной. - А вот и молочко свежее, как вы и просили,- сказала Вера и поставила на стол бидон с молоком. - Только что надоила?- спросил отец и подошел к столу. - Вот вы чудной, ну а когда же? Вот только что сиськи дергала, оно еще теплое, да вы попробуйте. Отец заглянул в бидон, потом засунул руку и обмакнул палец в молоке. Внимательно осмотрев палец, облизал его. - Так скисло молоко хозяюшка. Вера буквально упала на стул. - Точно скисло,- облизывая палец, подтвердил Виктор - Господи, Господи, да что же это, ведь только что надоила, да как же это,- запричитала Вера. - Хозяюшка, ты бы хлеба нам испекла, а про молоко забудь,- сказал отец,- пойдем, Витя на крыльцо выйдем, покурим да за жизнь поговорим. Отец сел на ступеньки. - Крестная когда умерла? - Так четыре недели будет,- Виктор присел на ступеньку. - Дочка твоя сильно горевала по ней? - Ой, сильно отец, они же с ней как подруги были, прям не разлей вода, дочка неделю плакала навзрыд. - А через неделю все успокоилось, дочка перестала плакать?- отец закурил. Виктор удивленно смотрел на отца. - Откуда вы знаете, да, через неделю все стало хорошо действительно - Ошибаешься ты, сынок, все только началось,- задумчиво сказал отец На крыльцо вышла растерянная Вера, она нервно теребила фартук: - Не будет хлеба…тесто не подходит. Сама не могу понять, в чем дело, двадцать лет хлеб пеку, но такого ни когда не было, тесто пластом лежит в кадушке, какой из него хлеб, так кирпич, а не хлеб. Отец встал и серьезно посмотрел на Веру: - Ответь мне, как на духу, не подумай чего, но мне надо знать, у тебя сейчас нет месячных? - Да что вы, я прям ни знаю,- Вера покрылась румянцем и опустила глаза. - Вера, мне нужна правда. Это очень важно, важно для всех нас, а еще более важно, для твоей дочки, вера у тебя нет месячных? - Нет, отец,- тихо сказала Вера. Виктор заметил, как отец даже осунулся от этих слов. - Веди меня к дочке, быстро,- сказал отец и потушил окурок,- как зовут ее? - Света,- сказал Виктор и взялся за ручку двери. - Нет ,сынок, вы тут побудьте, я сам с ней поговорю,- отец открыл дверь и зашел в комнату. Небольшая сельская комната, одно окно было закрыто ставнями. На кровати лежала девочка лет тринадцати. Весь ее вид говорил о том, что девушка сильно больна. Глаза были закрыты. Отец взял стул и сел возле кровати. Девушка открыла глаза и внимательно посмотрела на деда. - Здравствуй дочка, - сказал отец. - Здравствуйте,- тихо сказала девочка. - А вы кто?- девушка повернула голову в сторону отца - Я, Света, помочь тебе приехал. Вот побуду с тобой, ты поправишься, я и поеду домой. У меня два пса огромных, их кормить некому. Я тебе их обязательно покажу, когда ты поправишься. - Спасибо вам, а вы доктор? - Нет, дочка, я просто много в жизни видел, многим помог и тебе обязательно помогу. Покажи мне свои руки,- сказал дед и встал со стула Девушка вытащила из - под одеяла руки. - Только что вы увидите, ведь они забинтованы,- спросила девушка. - А мы снимем бинт,- сказал отец и развязал узел. Отец снял бинт с руки. Он делал все, чтобы не показать девушке, того ужаса, который охватил его, увидев руку без бинта. На руке девушке, разрезами на коже были написаны две буквы «У» «М» из порезов сочилась кровь. - Когда появилась вторая буква? - Вчера ночью,- ответила девушка,- я проснулась и увидела ее. - Светлана, дочка, я сейчас попробую тебе чуть-чуть помочь, но ты должна в точности выполнять все то, что я буду тебя просить. - Хорошо,- ответила девушка. - Ты сейчас закроешь глаза, и откроешь их, только тогда, когда я уйду, договорились? - Хорошо, а как вас зовут?- спросила девушка и закрыла глаза. - Называй меня отцом, меня все так зовут, и очень давно. - И еще, Света, а ты когда в последний раз видела крестную? - Вчера видела, она приходила ко мне,- спокойно ответила девушка. - А сейчас просто лежи с закрытыми глазами, кровь надо остановить, а то видишь сочится, это не хорошо - сказал отец, и взял руку девушки в свои руки, склонился над порезами и чуть слышно стал произносить: Ехал человек стар, под ним конь кар, по рытвинам, по дорогам, по притонным местам. Ты мать руди жильная телесная, остановись, назад воротись. Стар человек тебя запирает, на покой согревает. Как коню его воды не стало, так бы тебя, руда-мать, не бывало. Слово мое крепкое. Аминь Отец повторил эти слова девять раз. - Все, отдыхай дочка,- отец положил руку девочки на одеяло и направился к двери. Когда рука коснулась ручки, отец услышал скрип позади себя, он обернулся. Светлана, облокотившись на локоть, смотрела на отца. Ее рука сжимала одеяло. Отец повернулся и стал пристально смотреть в глаза Светланы. Белки ее глаз стали наливаться кровью, и когда они стали одного цвета со зрачками, девушка открыла рот и произнесла грубым мужским голосом: - УБИРАЙСЯ ТВАРЬ, ИЛИ УМРЕШЬ. Отец перекрестился и вышел из комнаты. Виктор увидел перед собой не того мужчину с седыми волосами и красивой статью, а увидел старика. Отец с трудом передвигал ноги, лицо стало серым. - Отец, что случилось?- Виктор подбежал к старику. - Сынок, все на много хуже, на много сильнее, чем я мог только себе представить,- отец опустился на стул. - Слушай меня внимательно, вот тебе телефон, беги на почту, попроси соединить с этим номером. Человека зовут Андрей, скажи ему, что все подтвердилось, скажи, что я тебя послал позвонить. Он может спросить, сколько времени осталось? Скажи ему, что немного.. Если он спросит, какие признаки? Ответь так, есть две буквы, сплющились ноздри, сморщились и стали прозрачным ушные раковины, на языке черные приищи, очень плохой запах изо рта. Но самое главное, скажи, что он заговорил со мной. Беги сынок, времени очень мало. Пусть звонит Алексею, немедленно. - Я сейчас, отец, я мигом, - Виктор накинул куртку и выбежал из дома. В сенях стояла растерянная жена Виктора. - Отец, а куда это он?- спросила женщина. - Ты мне лучше скажи, где церковь у вас?- отец взял руки Веры в свои. - Так как где, вон на краю села, через десять домов,- ответила женщина. - Ты к дочке в комнату не заходи, пусть она поспит, но у меня к тебе будет одна просьба, вернее две просьбы. Пойди в магазин и купи две новые подушки, и простыни. И еще, убери из дома все мясо, колбасы, сало и так далее. Оставь в доме только постные продукты. Представь, что пост начался, Свете готовь только постные блюда. Ни какого мяса, жира и рыбы, только овощи и крупы. - А куда же мне все это деть?- спросила женщина. - Погреб есть?- женщина кивнула в ответ,- вот туда все снеси и запри на замок, а ключ отдашь мне. Ты все поняла?- отец почувствовал, что руки женщины бьет мелкая дрожь. - Господи, да, да я все поняла, Господи. - Иди и делай то, что я попросил, но только проверь, чтобы ни грамма мясных продуктов не осталось в доме, а я пока в церковь схожу. Отец вышел за калитку и направился в сельскую церковь. Во всех селах церкви одинаковые, и эта ничем не выделялась, обычная сельская обитель добра и веры. Отец трижды перекрестился перед входом и зашел в церковь. Возле алтаря отец увидел батюшку. - Доброго дня батюшка,- сказал отец Священник повернулся и сказал: - И тебе добра мил человек. - Дело у меня к вам есть батюшка, надобно мне кое - что у вас приобрести,- сказал отец. - Коли на благое дело, коли на здравие, от чего же не помочь, говори,- громогласным голосом сказал священник. - Батюшка, мне надо, литров двадцать святой воды, кадило, ладана побольше, свечей штук сто обычных, и штук двадцать самых толстых, мел церковный и еще, иконы Святой Богородицы и Николая Чудотворца. И все это освятить,- спокойно сказал отец. - Ты никак на войну с нечестью собрался? – с чуть заметной улыбкой спросил священник. - Ты, батюшка, как в воду глядишь. Знаешь что такое буквы бесовы или как их в народе называют, Буквы Демона? Отец даже осел, от услышанного и трижды перекрестился. - Сколько времени?- спросил священник - Практически не осталось, времени почти нет, так что батюшка давай поспешим с этим. - Сколько вас? – спросил служитель церкви - Двое, - ответил отец - Ты шутишь, это невозможно, двое не смогут с этим справиться. - У нас нет выбора, нас только двое, - ответил отец - Я буду с вами, это то ради чего я служу, нас будет трое. - Батюшка, ты понимаешь, что это может быть последний твой бой? - спросил отец. - Да сын мой, но это не меняет моего решения. - Хорошо, подготовь все, знаешь хату Виктора? - Да конечно знаю,- ответил батюшка. - Когда прейдет время, я сообщу, и ты со всем что я у тебя попросил должен быть там. Отец перекрестился и вышел из церкви. Возле калитки сидел Виктор. - Ну что позвонил? – спросил отец. - Да, все сделал как ты и просил,- устало ответил Виктор. Мужчины вошли в дом. - Вот новые подушки и простыни, две штуки,- Вера показала на сверток, лежащий на столе. - Слушайте меня внимательно, вам надо насыпать на пол соломы в комнате дочки, застелить новой простынею, положить новую подушку и положить дочку на пол, ей будет легче на полу. А старые подушки, матрац и одеяло вынести во двор, вот сюда,- отец показал рукой место. Через несколько минут, Виктор вынес во двор белье и положил на место указанное отцом. - Виктор, у тебя бензин есть? - Да есть в канистре, вон в сарае. - Бери канистру, а я возьму белье и пошли со мной, где тут у вас или пустырь или поле?- спросил отец. - Так вон за селом, сразу и начинается пустырь, сказал Виктор и побежал в сарай. - Вера, теперь ты, ты все сделала, как я просил? - Да, убрала все в погреб и вот ключ,- женщина протянула ключ. - Теперь это очень важно, никому и ничего не давай, пока нас не будет,- сказал отец, глядя в глаза женщины. - Как так ничего не давать?- переспросила она. - Ничего, ни воды, ни соли, ни денег, ни дров, ничего и никому ты не должна давать, пока мы не придем. И никого не пускать за калитку. Ты сделаешь, так как я попросил? - Хорошо, Господи, что же происходит,- женщина приложила руки ко рту - Все будет хорошо, скоро приедут мои друзья, да и батюшка нам поможет,- сказал отец и вышел со двора. На пустырь шли молча - Вот тут, хорошее место,- сказал отец и кинул белье. Виктор остановился рядом. Отец присел, из кармана достал нож и вспорол подушку. Облако из перьев взметнулось и тут же белым снегом осело на землю. Отец начал руками перебирать перья из подушки. Виктор молча наблюдал за ним. - Смотри,- сказал отец и показал Виктору на предмет лежащий на перьях. Виктор склонился и увидел моток проволоки, в виде креста могильного, в который были вплетены длинные черные волосы, иголки с красными нитками, какие то листья, а рядом лежал маленький платяной мешочек. Виктор потянул руку, что бы взять предметы. - Не смей этого делать,- жестко сказал отец. - В этом мешочке земля, которой запечатывают покойников, но взята она из- под ног твоей дочки прямо на похоронах. Крест могильный сделал из венка похоронного. Все это на смерть, причем очень сильный заговор, я это чувствую. Но все это только предшествующие признаки, все это сделано для другого…отец осекся на полуслове. - Поливай все это бензином,- сказал отец, вставая с колен. Виктор обильно полил белье бензином. - Слушай меня внимательно, как все подожгу, я начну читать молитву, будет сильно коптить. Если вдруг дым пойдет на тебя, сразу становись на колени, крестись и говори вот это. Ты стелился как поземка, ты по ветру идешь, но не взять тебя меня силой, ибо дух мой чист. Поверни в сторону, уйди от меня копоть не чистая, и возьми собой всю чернь и не возвращайся в мой дом. Аминь. У Виктора затряслись губы. - Запомнил? Виктор закивал головой. - Все отходи вон туда. Отец кинул горящую спичку на белье. Начал креститься и что - то тихо говорить. Виктор же крестился и молил об одном, чтобы дым не пошел в его сторону, потому, что все слова вылетели из головы. Огонь был ярким, но с каждой секундой, сила огня уменьшалась, и появлялся чад, черного цвета. Отец продолжал читать молитву и креститься. Черный дым поднимался ровным столбом прямо в небо. Виктор уже ничего не видел, он упал на колени и закрыл лицо руками. - Вот тебе раз, а кто за дымом будет следить?- возле Виктора стоял улыбающийся отец. - Я…я…что-то мне не хорошо стало,- Виктора трясло всего. - Ладно, вставай и пошли, хозяйка нас заждалась. Отец увидел возле калитки двух мужчин. - Лешка, как я рад тебя видеть,- отец обнял человека, поднявшегося ему навстречу. Отец, даже забыл про другого мужчину, сидящего на корточках. - Не ожидал Андрей, ты же сказал, что не приедешь, что мол, стар для этого,- отец смотрел на мужчину. - А вот куда ты без меня, куда я вас двоих отпущу,- поднялся второй мужчина. - Тысячу лет я тебя не видел, дай хоть обнять тебя, ворчуна старого,- отец обнял второго мужчину. - Это Виктор, а это Алексей и Андрей, это мои старые друзья, они будут помогать вылечить твою дочку,- представил мужчин отец. Мужчины пожали друг другу руки. - Ну что пошли в дом. Мужчины вошли в дом. - Вера и Виктор, вы бы оставили нас на пару минут, мы тут обсудим кое – что. Я, конечно, извиняюсь, что приходится вас гнать из собственного дома,- сказал отец. Когда дверь закрылась, мужчины сели друг против друга. - Значит так, нас будет четверо, местный священник будет с нами, нам лишние руки не помешают,- сказал отец. - Батя, не боишься непосвященного брать, ведь эта проповедь, может стать для него последней,- Алексей закурил. - Да он мужик что надо, да и к тому же кое-что сам знает. Когда дадим сигнал он, принесет все что нам необходимо. - Теперь о главном, он говорил со мной, мужским голосом. Я если честно думал, что все будет намного легче, но когда услышал мужской голос, понял, что слишком все серьезно. Я предпринял кое-какие меры, девушку положили на чистые простыни, на полу. Все продукты убрал в погреб. И еще, у хозяйки тесто не взошло, и только что выдоенное молоко моментально скисло. - Господи, так это же… - Не надо, ты же знаешь, что он только наберет силу, а ее у него и так на десятерых хватит, так что не произноси имя. Хотя я пока точно не знаю, кто он, но уверен, что кто-то как минимум из пятого круга. - Господи, - Андрей и Алексей перекрестились, - пятый круг, отец ты представляешь, с какой силой мы столкнемся? - Это пока, просто мои размышления, но думаю, сегодня ночью мы будем точно знать, кто он,- спокойно ответил отец. продолжение следует
Солнце садилось за холм, и сумерки укрывали землю. Отец курил и смотрел на последние лучи заходящего солнца. За сумерками придет ночь, а ночь принесет что-то потустороннее. Ночь всегда приносила другой мир, в наш с вами светлый и радостный, приносила мир Таин, тьмы и совсем другой силы, силы безжалостной и темной. Отец выкинул окурок и вошел в дом. Виктор, его жена, Андрей и Алесей сидели за столом. Отец подошел к столу. - Виктор и Вера, вам придется лечь спать на сеновале, возьмите все необходимое и помните, что бы не случилось, не выходите из сарая, не смотрите на улицу, просто лежите, что бы не случилось, это очень важно. - Господи, господи помилуй,- у женщины в глазах появились слезы,- Храни вас Господь. Виктор обнял свою жену и повел на сеновал. - Ну а вы, вы и так все знаете, не спим, просто лежим, ни во что не вмешиваемся, как станет невмоготу, читаем молитву «Спаси и сохрани», девочка спит, поела овощной суп и заснула, силы покидают ее с каждым часом, видно совсем близок переход,- отец обвел всех взглядом,- ну что, с богом. Ночь буквально за секунду накрыла землю. Стихли дневные звуки, и в силу вступили звуки ночи. Сверчки, на болоте начали свою песню лягушки. Изредка на краю села подавала голос сторожевая собака. Ночь полностью вступила в свои права. Отец лежал около окна. Одинокий комар не давал сосредоточиться, все норовя, приземлится на лицо мужчины. Сколько прошло времени, отец сказать не мог, в какой то миг, ему показалось, что морфей победил тревогу и страх, и окутал его своими чарами. Отец услышал скрип половицы в комнате Светы, потом еще раз и еще. Отец напрягся, про себя начал читать молитву, все тело начала бить дрожь. Дверь комнаты открылась и на пороге показалась дочь Виктора. Отец перекрестился. Девушка потянула носом и сделала шаг. Отец не мог понять, что в девушке не то. Новая ночная рубашка, распущенные волосы, босые ноги. Девушка остановилась посередине комнаты. Дыхание, отец, вдруг понял, что было не то. Дыхание девушки, утробное, грубое, с клокочущими звуками, с каким- то бульканьем и с привыванием, так дышит зверь, но не человек, так не может дышать девушка тринадцать лет от роду. Отец покрылся холодным потом. Девушка с силой потянула носом и застыла, как бы пытаясь почувствовать вкус воздуха. Отец читал молитву и крестился. Светлана стояла посередине комнаты, луна, освещавшая ее лицо, делала его мертвенно бледным. Волосы спадали на грудь, ноги широко расставлены, руки сжаты в кулаки. Девушка еще раз втянула воздух носом. И, неистово заскрежетав зубами, направилась во двор. Отец не мог унять дрожь своего тела, спина покрылась холодным потом. Отец сел в кровати и прижал лицо к стеклу. Он видел, как Светлана остановилась посередине двора. Даже с улицы он слышал ее звериное дыхание. Девочка развернулась, и пошла в сторону хлева. Отец перекрестился. С улицы, послышалось какое то ворчание, всхлипы и шорохи. Все смешалось в один клокочущий ужасом шум. Только бы они не смотрели на улицу, - подумал про себя отец. На сеновале Виктор прижал к себе жену, закрыл глаза, и, трясясь всем телом, читал молитву. Через несколько секунд, шум на улице прекратился, и на пороге показалась девочка. Она опять втянула воздух носом, и направилась прямо к отцу. Отец почувствовал, как язык онемел, ступни и спина покрылись ледяным потом, тело стало деревянным. Девушка, подошла к кровати, наклонилась и посмотрела в глаза отцу и клокочущим голосом сказала: -УБИРАЙСЯ СУКА. На одеяло, которым был крыл отец, капнула слюна с губ девушки. Отец ощутил сильный смрад, исходящий от девушки, изо рта воняло подвалом и гнилью. Девушка выпрямилась и медленно пошла к себе в комнату. Летнее солнце нагревало утренний воздух своими лучами. Отец курил, сидя на ступеньках крыльца. - Все подтвердилось - это пятый круг, скоро переход,- тихо сказал отец, вышедшему на крыльцо Андрею. - Откуда ты знаешь? Что случилось? – взволнованно спросил мужчина. - Она ночью, порвала курицу, и съела в сыром виде бедро, выпотрошила ее, буквально вывернула на изнанку. Дыхание, я чувствовал ее дыхание - это зверь. Только зверь так может дышать. - Андрей, беги в церковь, бери у батюшки церковный, освещенный мел и пулей назад. Отцу передай дословно, сегодня в 21-00 он должен быть тут, пусть принесет все, что я просил. Андрей набросил рубаху на плечи и побежал по направлению к сельской церкви. Из сеновала вышел Виктор с женой. Отец заметил, что виски Виктора чуть припорошены сединой, только сейчас заметил. Он не мог вспомнить, была ли седина у него, когда они встретились, но сейчас она была. Глаза женщины были заплаканными и перепуганными. Отец подошел к Виктору. - Сынок, скажи мне, есть ли у твоей дочки подружки, такие, чтобы с детства вместе? - Ну а то, Валька, Ирка и Лариска, они с пеленок вместе, да и семьями мы дружим,- сказал Виктор. - Слушайте меня внимательно, все оказалось намного сильнее, нам не хватит наших сил, что бы победить это. Иди к их родителям, и объясни, что нам нужны ее подруги на сегодняшнюю ночь, они могут спасти Светлану, и только они могут нам помочь. Это слишком серьезно, еще никогда я не слышал что бы кто-то смог помешать переходу с пятого круга на четвертый…- отец осекся на полу - слове. Виктор закивал. - Господи, что же это такое, господи, помоги нашей девочке,- жена Виктора заплакала. - Идите, девочки должны быть тут, до девяти вечера. - И еще, Вера по дороге нарви цветков Бессмертника, знаешь, как выглядят? - Да, конечно знаю, Господи. Во двор вбежал запыхавшийся Андрей. - Андрей, ты знаешь, что надо делать, рисуй на крыше, на воротах и на стенах,- отец серьезно отдал приказ. - Алексей, бери нож и наруби осиновых веточек, охапку, - отец развернулся и пошел в дом. Мужчина подошел к двери, ведущей в комнату Светланы и прислушался. За дверью была тишина. Отец открыл дверь и вошел в комнату. Девушка лежала на кровати. Скорее то, что осталось от некогда цветущей девушки. Глаза ввалились, ноздри еще сильнее сплющились, ушные раковины стянулись и стали почти прозрачными, губы покрылись белым налетом. Отец подошел к девушке. Света открыла глаза, чуть улыбнулась и тихо сказала: - Здравствуйте отец. - Здравствуй милая, как ты себя чувствуешь? - Очень спать хочется, слабость, а так нормально. - Покажи мне свою руку, - сказал отец и подошел еще ближе. Девушка откинула одеяло и протянула руку отцу. Отец в ужасе отшатнулся от девушки. На руке появилась третья буква «Р» Отец зашептал молитву и стал пятиться к двери. - ДАЙ МНЕ МЯСА, Я ХОЧУ МЯСА, СУКА СЛЫШИШЬ. Лицо девушки было перекошено, голос сменился на утробный грубый бас. Ее руки сжимали одеяло, губы покрыла пена. - ДАЙ, ТВАРЬ, ДАЙ МЯСА. Страшное зловоние наполнило комнату. Лоб отца покрылся испариной, губы шептали молитву. - БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ…ДАЙ МЯСА Девушка попыталась приподняться на локте. Отец пытался дрожащей рукой найти дверную ручку. Девушка втянула носом воздух и резко плюнула в сторону мужчины. - М…Р…А…З…Ь – грубым, булькающим голосом прорычала девушка. Тело девушки мелко задрожало, и она опустилась на подушку. Отец по стене сполз на пол. Лоб был покрыт капельками пота, рубаха прилипла к спине, во всем теле была полная опустошенность. Отец встал на колени и пополз по полу, низко пригнув голову. Он искал, то, что плюнула девушка. На полу он увидел мокрое, пятно со слизью зеленого цвета. Отец наклонился еще ниже, и понюхал, то чем плюнула девушка. Мужчина отпрянул от пола, и, на коленях, что - то мыча себе под нос, выполз из комнаты. Отец лежал в гостиной на полу, и понимал, что надо собраться с силами, нельзя, чтобы его видели в таком состоянии. Мужчина с трудом встал и сел на стул. В дом вошел Алексей в руках он нес большую охапку веток осины. - Отец, столько хватит?- спросил он и положил ветки на пол. - Алексей, времени очень мало, давай работать. Надо ветки положить на всех торцах стен в этой комнате, по периметру дверей, по периметру окон, он не должен выйти ни через двери, ни через окна, он должен выйти только тем путем, который мы ему укажем, иначе он вернется,- сказал отец, и встал со стула. Отец взял в руки ветку, и подошел к окну. Помогая себе ножом, просунул ветку между стеклом и рамой. Алексей принялся за другое окно. В комнату вошел Андрей. Руки, штаны и рубаха были испачканы мелом. - Все отец, я нарисовал знаки, как ты и просил. - Давай Андрюха, помогай нам, времени совсем чуть-чуть. Мужчины втроем принялись за работу. Через пол часа все было сделано. Во дворе послышался скрип калитки. Мужчины вышли на крыльцо. Виктор и его жена зашли во двор. Вера несла огромный букет цветов бессмертника. - Я договорился, девочки будут тут ровно в 21-00,- сказал Виктор. - Вера, у меня к тебе будет просьба, бери бессмертник, разделяй его на веточки и втыкай во все щели в этой комнате, в стены, в дверь, в пол, во все места, где есть щели,- сказал отец. - Отец, ты ничего не путаешь, ведь он не испугается бессмертника, ведь он не должен его боятся,- тихо спросил Алексей. - Он нет, но обязательно прейдет она, вот бессмертник и сослужит нам службу,- так же тихо ответил отец. - Витя, у тебя есть в хозяйстве кол, метра полтора, два длинною? - А чего же нету, вон в сарае штук двадцать штакетин стоят, бери, коли надо. Отец поднял голову и посмотрел на потолок. - Витя, это несущая балка?- спросил он и показал рукой на брус, выступающий на потолке. - Да правильно, - сказал ничего непонимающий Виктор. - Хорошо, очень хорошо,- отец пристально посмотрел на хозяина дома. - Витя, мне неудобно тебя просить, и ты можешь отказаться, но ты нужен будешь нам сегодня ночью, боюсь нам не справиться самим. - Отец, о чем разговор, конечно, ведь это моя дочка, я буду с вами. - Соль... вот жжешь старый пень, я забыл сказать священнику про соль, Алексей дуй в церковь, и скажи, что бы батюшка взял с килограмм священной соли. - Я мигом, я сейчас,- Алексей хлопнув калиткой побежал по улице. - Сколько времени? – спросил отец - Уже почти семь часов вечера - Ну что Вера, управилась? - Да вот почти закончила,- сказала женщина, продолжая втыкать цветы в щель возле двери. - Вера, пойди к дочке, побудь чуток с ней, близко к ней не подходи,- сказал отец. - Господи,- женщина приложила руки к лицу и пошла в комнату дочери. - Ну что же, мы готовы к этому,- сказал отец и сел за стол. Мужчины молча сели на стулья. В комнате дочери послышался странный клокочущий звук. И сразу за ним, стук тела об пол. Мужчины ворвались в комнату. На полу лежала мать девочки. Мужчины схватили тело Веры и вынесли его в комнату. - Вода, на лицо ей воды,- крикнул отец. Кто-то брызнул на лицо женщины. Она открыла глаза, посмотрела на мужчин и зашептала: - Там…там..- она показала рукой на дверь в комнату дочери,- там…ее вырвало,- женщина закрыла глаза. - Виктор будь с ней,- почти крикнул отец, и побежал в комнату дочери. Андрей последовал за ним. Девушка лежала на постели с закрытыми глазами. Возле нее мужчины увидели мокрое, шевелящееся пятно. - Свет, включи свет, мне надо видеть что это,- крикнул отец. Андрей щелкнул выключателем. Как только свет включился, мужчины отшатнулись от девушки, в ужасе смотря на мокрое пятно. На полу, возле девушки, в луже слизи шевелились вперемешку черви и головастики. Мужчины пятились и пытались открытыми ртами хватать воздух. - Воды, дайте воды,- тихо сказал отец, закрывая дверь в комнату Светланы. Мужчина жадно пил воду. Андрей, обессиленный свалился на стул. - Вера, мне надо пять чистых мужских рубах,- сказал отец и поставил кружку на стол. - Так там, в комоде, Витька знает, берите сколько надо,- сказала женщина. - Вера, бери корову и телка и уходи, пока не взойдет солнце - не приходи, что бы ты ни слышала, на улицу не выходи и в окна не смотри, тебе есть к кому пойти,- тихо спросил отец. - Господи, так к Семеновым я пойду, Господи. Вера накинула платок на голову, посмотрела на мужчин и тихо сказала: - Храни вас господь. Женщина вышла во двор. Минут через пять, в комнату вошел бледный как смерть Алексей. В руке был зажат мешочек, глаза широко раскрыты, руки била мелка дрожь. - Леха, что случилось, что с тобой,- отец махал руками перед глазами Алексей. - Там ..там…я видел наблюдателя,- тихо сказал Алексей. - Господи, этого не может быть, на пятом круге не должно быть наблюдателя. - Леха, расскажи, что ты видел, - отец тормошил за плечо мужчину. - Я шел из церкви, иду в руке мешочек с солью. Вдруг слышу чуть позади шаги, я оглянулся, идет себе мужик. Ну, я думаю, чего это я так перетрухнул, обычного мужика, мало ли куда он идет. Иду, он то же идет. Я чуть ускорил шаг, на улице уже сумерки, и мне чего-то не по себе стало. И он шаг ускорил, не догоняет, но и не отстает. У меня уже и мысли в голову дурные полезли, но я думаю, может причудилось, мало ли. Думаю, на перекрестке я его проверю. Дошел до него и остановился, смотрю, и он остановился. Я возьми и крикни:- - Чего тебе, мужик, ты что заблудился? А он стоит и молчит. И тут меня как обухом по голове, я прям сразу почуял неладное. И как рванул бегом. Бегу, оборачиваюсь и вижу, что он тоже бежит, не догоняет и не отстает. У меня, прям сердце в пятки и ушло. Я с пригорка сбежал и несусь к дому, он за мной. Я чувствую, что сил нет, бежать не могу, воздуха не хватает, сердце колотится. Я до забора добежал, все, чувствую, больше не могу, перешел на ход, ноги с трудом переставляю, он то же идет. Я дошел до калитки, на колени упал, и думаю, пусть что хочет делает, передохнуть мне надо. А он, Ирод этот, на углу остановился и стоит. Я, значит, на коленях стою, надышаться не могу и вижу, он расти начинает. Прям на глазах, прям в рост пошел, я ртом воздух хватаю, закричать хочу, а не могу, прям, отнялось все у меня с перепугу. А он все растет, я смотрю, а плечи его на уровне дома уже. Я стал креститься и читать Отче наш. Я как трижды отче прочел, он на убыль пошел, смотрю на него, а сам крещусь и молитву читаю. А он все меньше и меньше, потом совсем маленький стал, как карлик, и потом раз и пропал вовсе. Я еще чуток отдышался, к вам сразу. Отец, внимательно выслушал рассказ мужчины, посмотрел на часы и сказал: - Ну что же, сейчас отец должен прибыть и подруги Светланы. Во дворе послышался скрип калитки и громогласный голос священника: - Эй вы, где тут все подевались, а батюшку что никто не встречает. Мужчины вышли во двор, отец толкал впереди себя тачку, на которой восседал бидон и еще какие-то вещи обернутые мешковиной. - Батюшка времени в обрез, раскладывай в комнате вещи и нам надо поговорить. Мужчины зашли в дом, все сели за стол, отец остался стоять. - Друзья, все на много страшнее и сильнее, чем я это себе мог представить. Сегодня девочка плюнула гноем, потом ее вырвало лягушками и червями. - Святые мощи, Господи,- священник перекрестился. - Она требует мяса, материться мужским голосом. У нее все признаки скорой кончины, страшная вонь изо рта, черные язвы на языке, сплющенные ноздри и ссохшиеся ушные раковины, у нее липкий, вяжущий пот. Наблюдатель, которого видел Алексей. Отец сделал паузу. Я никого не буду осуждать, если кто-то откажется, но вы должны понимать, что мы можем не выжить сегодняшней ночью. Когда я приехал сюда, у коровы моментально скисало молоко, только что надоенное, тесто не поднималось, хотя у женщины не было месячных. С этого дома ушли, собака и две кошки. Это все очень серьезно. И у нее появилась третья буква «Р». Буквы на руке будут составлять слово «Умри» И самое главное, при переходе на четвертый круг, не должно быть наблюдателя, но он есть, его видел Алексей. Все это мне дает повод думать, что мы ошиблись, это не четвертый круг, это третий. - Господи, да это не возможно, невозможно остановить переход на третий круг, еще ни кто этого не делал. Люди с трудом выживают, останавливая переход на четвертый уровень, а тут третий. Отец, скажи, что это ошибка,- дрожащим голосом спросил Андрей. - Нет, я не ошибаюсь, это именно третий круг,- Отец обвел взглядом всех присутствующих. - НО, я не отступлюсь, я пойду до конца, мне жаль эту девочку, мне жаль ее родителей, мы слишком далеко зашли, что бы вот так взять, и бросить их на произвол судьбы,- сказал отец. Мужчины за столом молчали. - И так, кто остается? – отец обвел взглядом присутствующих. - Я с тобой, до последнего,- сказал Алексей. - Ты что подумал, что я вот так брошу тебя тут, не дождешься,- Андрей посмотрел на отца .- Ну а мне сам Бог велел, быть с вами,- сказал священник. - Это моя дочь, вы тут из-за нее, и я останусь - Виктор посмотрел на присутствующих. - А теперь, все должны выполнять то, что я скажу, в точности до слова, от этого зависит и ваша жизнь, и жизнь девочки. - Виктор, тут в этой комнате надо вбить четыре крюка в пол, к которым мы привяжем девочку. - Отец, отлей литров пять святой воды в таз, приготовь чистых рубашек, все это во дворе. - Алексей, бегом в сарай и неси сюда штакетину, после этого, расставь тут свечи, штук двадцать должно хватить, а еще штук двадцать держи рядом с собой, на всякий пожарный. - Андрей, надо взять простынь и нарвать полос штук пять шесть, по всей длине простыни. - Я пока поставлю иконы, там, где они и должны стоять,- ну что все за работу. Мужчины встали, и каждый начал молча выполнять свою работу. Отец, расставив иконы, бегал от одного к другому, и контролировал всю работу, иногда давая указания, что надо исправить. Буквально через десять минут все было готово. - Теперь все раздеваемся до гола, выходим во двор, вещи забираем с собой. Мужчины, как в армии скинули с себя одежду. - Теперь каждый становиться лицом на север, это туда,- отец показал рукой, - и омываем свое тело святой водой, смочить надо все тело. Батюшка читает молитву Очищения. Мужчины макали губки в воду, и тщательно обтирали свое тело. После обтирания, мужчины надели чистое белье и рубахи. Отец обвел всех взглядом: - Ну вот, как бы и все, все, что надо мы уже подготовили. За исключением самой девочки. Виктор, выноси ее сюда, Андрей стели простынь между крюками. Отец девочки пошел в комнату. Через несколько секунд, он вынес ее на руках, Светлана спала. Отец положил ее на простынь. - Виктор, бери лоскуты простыни, и обвяжи ей запястья и ноги. Виктор, непонимающим взглядом, смотрел на отца. - Витя, силы у нее будут просто бычьи, и если мы ее просто привяжем, она веревками сорвет себе кожу, поэтому, мы обернем руки и ноги простыней, а поверх уже привяжем веревки, дабы смягчить трение,- пояснил отец. На дворе уже стало темнеть. Ноги и руки девушки были привязаны к крюкам на полу. За все это время она не проснулась. Отец очень озабоченно вглядывался в лицо девушки. - Теперь, когда придут ее подруги, ни под каким предлогом не заводить их в эту комнату, пусть они останутся на кухне. Во дворе скрипнула калитка,- а вот и они,- сказал отец, и пошел на встречу девушкам. Отец провел девушек на кухню. В глазах подруг явно читался неподдельный страх. - Присаживайтесь девушки,- сказал отец и сам сел на один из свободных стульев. Девушки расселись за столом и внимательно смотрели на отца. - Вы подружки Светланы, и сейчас именно тот случай, когда дружба будет не на словах, а на деле. Светлана очень сильно больна, мы все тут собрались, что бы помочь ей, как можно быстрее выздороветь. Без вашей помощи, мы ни чего не сможем сделать, и если вы откажитесь, очень боюсь, что Светланы после сегодняшней ночи, больше не будет в живых. Девчушки готовы были расплакаться от всего, что услышали. - Мне очень сильно нужна ваша помощь, а еще сильнее, она нужна вашей подруге Свете, вы готовы помочь ей?- спросил отец. Девочки тихо но почти одновременно сказали ,что готовы на все, что бы помочь своей подруге. - Тогда слушайте меня очень внимательно, - отец сделал паузу, - очень важно, что бы вы выполнили точно то, что я вам сейчас скажу. Девушки даже немного осунулись в плечах, от страха. - Именно за этим столом вам и придется провести сегодняшнюю ночь. Вы зажжете свечи, перед собой положите Библию. И будете ждать. - Чего нам ждать?- спросила одна из девчушек. - Вам надо ждать,- отец замолчал, подыскивая правильные слова,- вам надо ждать, страха. У девочек округлились глаза. - Вам надо будет ждать, своего страха, когда он станет сильным, и когда его уже нельзя будет терпеть, вам надо взяться за руки, и начать читать молитву, я покажу какую. - Ни в коем случае, не поворачивайтесь к двери, что бы ни произошло, даже крыша дома упадет, вам НЕЛЬЗЯ поворачиваться вот к этой двери,- отец показал рукой на дверь, ведущую в гостиную. - Вам надо просто держаться за руки, и читать, постоянно читать молитву, не останавливаясь. Девочки, и еще, вы не должны ничего слышать ,и, поэтому вам уши закроют ватными тампонами, и сверху совсем чуть- чуть зальют воском. - Вы согласны? Девочки больше механически закивали головами. - А сколько нам читать молитвы?- спросила одна - До тех пор, пока к вам не выйду я. - Ну что же, вы не должны оборачиваться, не должны прерывать чтение молитвы, и помните, с вами ничего не может произойти,- отец встал,- сейчас к вам выйдет батюшка и все приготовит. Отец вошел в комнату. В комнате горело много свечей, в воздухе пахло ладаном. Посередине комнаты, лежала девушка, привязанная к крюкам. Мужчины стояли чуть в сторонке. - Все готово, сейчас батюшка поможет девушкам, и мы будем готовы - шепотом сказал отец. Все садимся под стенами, прямо на пол, нам ни чего не остается, как ждать. Мужчины расселись на полу. Светлана спала. Ночь полностью вошла в свои права, закрасив весь сельский пейзаж темными красками ночи. Время тянулось, как никогда медленно. Луна скрылась за тучами. Отец поймал себя на мысли, что это самая тихая ночь в его жизни. Замерло все, ни звука. отец наклонился, над плечом Виктора и прошептал: - У тебя есть разделочный нож? - Так на кухне лежит в столе. - Возьми его, только тихо. Виктор вышел, и, через несколько секунд, протянул отцу огромный нож. Отец, опустил лезвие в пламя свечи, склонил голову и стал шептать что-то. Через минуту, отец положил нож в сторону, облокотился спиной о стену и закрыл глаза. Только сейчас он почувствовал, как сильно устал за эти дни. - Отец, зачем, мы девушкам закрыли уши, да и еще залили вату воском?- прошептал на ухо Виктор. - Он будет их звать, ему нужны уши, ему надо будет, чтобы они обернулись. И, если это случиться, он уйдет, но явиться с еще большими силами, и вот тогда, никто уже его не остановит. Виктор с открытым ртом слушал отца. Светлана чуть приоткрыла глаза, и туманным взглядом обвела комнату. Изо рта девочки послышалось сипение и клокотание. Отец поднял указательный палец вверх и тихо сказал: - Все время пришло, всем внимательно слушать мои команды, и выполнять точно, это очень важно. Пламя всех свечей одновременно колыхнулось. Девушка на полу потянула носом. Тело передернулся мелкая дрожь, пальцы сжались в кулаки и руки натянули веревки, к которым были привязаны. На какой - то момент всем, показалось что еще чуть - чуть и девушка вырвет крюки из пола. - Батюшка и Виктор, вам надо навалится всем телом, на руки девушки, быстрее,- четко сказал отец. Виктор и священник подошли к девушке и грудью навалились на ее руки. Все свечи сильно зачадили. - Он тут, все время пришло,- сказал отец и встал с пола. - Алексей, влей девушке в рот немного святой воды и взбрызни лоб,- тихо сказал отец Алексей поднес кружку ко рту девушки, влил несколько капель, потом рукой намочил лоб. Кожа на лбу моментально покраснела как от ожога. Света выгнулась всем телом, пятки часто застучали по полу, издавая сплошной, невыносимый, страшный гул. - Виктор и батюшка, не смотрите на нее, держите как можно сильнее,- крикнул отец. Лицо девушки перекосило, рот искривился, ноздри сузились оставив только маленькие щелки в носу. - БУДТЕ ПРОКЛЯТЫ ВЫРОДКИ Голос девушки звучал зловеще, он перемешивался с булькающими, гортанными звуками. Тело полностью выгнулось и касалось пола только пятками и затылком. Свечи страшно зачадили. - Держать ее, не отпускать - отец кричал. Никто не заметил, как в комнате поднялся ветер, который завывал и заглушал голоса присутствующих. - Алешка, посыпь ее голову святой солью. Алексей дрожащими руками достал из мешочка соль и высыпал на голову девушке. Изо рта девушки пошла пена вперемешку с гноем. Отец видел, как батюшка с Виктором с трудом справлялись, удерживая руки девушки. - СОЛЬ, СВЯТАЯ ВОДА, ТЫ ЖЕ В КУРСЕ, ЧТО ЭТО НЕ ПОМОЖЕТ, КРОВЬЮ ХАРАКАТЬ БУДЕТЕ, Я ВАС НА ИЗНАНКУ ВЫВЕРНУ Глаза девушки налились кровью и из уголков начала сочиться жидкость. Весь рот был покрыт зеленоватой пеной. Свечи стали одна за другой гаснуть. - Алексей, свечи, погаснувшие не трогай, зажигай другие,- кричал отец, поливая девушку святой водой - Господи, спаси и сохрани,- произносил батюшка, с трудом удерживая руку девушки. Алексей дрожащими руками пытался зажечь свечи. Доски пола пришли в движение, они поднимались и опускались. - Господи, Господи Изо рта девушки полезли черви. - И В ЭТОМ ДУХЕ И В ЭТОМ ТЕЛЕ, НЕВИНОЙ ЖИЗНИ, Я ПРОЛОЖУ СЕБЕ ПУТЬ В СЛЕДУЮЩИЙ МИР. И СТАНУ ЧЕРНЫМ Я, И ОБРЕТУ СИЛУ МРАКА, И ОБРЕТУ ВСЮ МОЩЬ КРОВИ И СТРАДАНИЙ. - Тебе надо назваться, ты не сможешь перейти, если не назовешь свое имя,- кричал отец - Назовись, слышишь, как твое имя? – ветер практически заглушал голос отца. - Отец, у нее сера пошла, - Андрей показывал на уши девушки Из ушей девушки огромными кусками вываливалась ушная сера. - КТО ТЫ ТАКОЙ, ЧТО БЫ СПРАШИВАТЬ МОЕ ИМЯ? -Ты не сможешь перейти, не назвав своего имени,- отец кричал, что есть силы. Окна распахнулись, и осколки стекла влетели в комнату. Алексей не успевал зажигать свечи, они гасли быстрее, чем он зажигал новые. - Лешка, свечи не должны погаснуть. - Назови имя, тебе надо назвать имя и все закончиться, ты перейдешь. - МОЕ ИМЯ АЗУР, Я ТЕМНЫЙ ИЗ ЧЕТВЕРТОГО КРУГА Как ветер по полю гуляет, как вода в реке бежит, несется мой голос к тебе, господи. И не грешен я, и слова мои от сердца, ведь не за себя молю, а за дух святой и не порочный. Ты изыди Азур, отпусти тело и оставь дух, не покорен и не подвластен тебе мир живых. Оставь тело Азур, нет времени твоего, так же как и нет силы твоей тут и сейчас. Аминь - Отец нога, смотри на ногу,- кричал Алексей Отец увидел как на ноге девушки, стали появляться порезы, вырисовывая странные узоры и кресты. Из порезов сочилась темная кровь. Не пришло время твое и не придет, Азур темный изыди, покинь тело, выйди и покажись. Аминь,- прокричал отец, и вылили на тело девушки святую воду, сверху высыпал соль. - Аааа,- Андрей закричал и, пятясь показывал пальцем на пол. Отец увидел, как из щелей в полу полезли, тараканы, их было очень много. Тараканы буквально волной надвигались на девушку. ВОЗЬМИ…ВОЗЬМИ…ВОЗЬМИ - Молчите все, ни чего не спрашивайте, он выходит, - кричал отец, - Алексей бери штакетину, упирай в балку на потолке и толкай, дай ему уйти. ЗАБЕРИТЕ….ВОЗЬМИТЕ Алексей упер палку в балку и стал силой толкать вверх, как бы пытаясь приподнять крышу. Тело девушки изогнулось, пена практически покрыла все лицо. Пальцы на руках судорожно сжимались и разжимались, при этом срывая стружку с пола. Из - под ногтей шла кровь. Уходи Азур, Господь создал нас не для тьмы, господь создал нас для жизни, ты из другого мира, твой мир тьма, уходи. Аминь Пламя на свечах выровнялось, ветер пошел на убыль. Дверь в комнату открылась, мужчины с ужасом смотрели в проем. Босая женщина с растрепанными седыми волосами, неспешно вошла в комнату. Ее взгляд остановился на цветках бессмертника. Худые руки сжались в кулаки - Догадалась сука, не жить тебе,- загробным голосом произнесла старуха и направилась к девушке. Отец нащупал нож и с силой за спиной воткнул его в деревянную стену дома. Женщина остановилась на полушаге, странно икнула и перевела взгляд на отца: - Отпусти, слышишь, отпусти, я уйду и никогда не приду больше, - произнесла она глядя на отца. Отец выдернул нож, и женщина буквально на глазах растворилась в воздухе. Солнце чуть выглянуло из-за пригорка, заливая село утренним светом. Двое мужчин сидели на ступеньках и курили. - Отец, что все это было?- спросил Виктор и затянулся - Я тебе коротко объясню, - отец кинул бычок на землю. Ты слышал о ведьмах? Конечно слышал, они есть и этого нельзя отрицать. И ты думаешь, что они просто так делают людям зло? Нет, у них есть резон. Всего шестнадцать кругов. Если ты ведьма шестнадцатого круга, тебе надо загубить десять жизней, сделать десять заговоров на смерть, и ты переедешь на пятнадцатый круг. У тебя увеличиться сила, появиться помощники, в твоем подчинении будет одна ведьма из шестнадцатого круга. На пятнадцатом круге количество загубленных жизней увеличиться. Ели выполнишь, то перейдешь на следующий круг, с еще более большими возможностями. До четвертого круга, все они темные, а, начиная с третьего, становятся черными, их уже не остановить. Нет на земле такой силы, которая сможет их остановить. - Кто была та старуха? -Это и была ее крестная. Когда человек умирает, нельзя горевать о нем долго. А дочка твоя неделю убивалась, в таком случае покойник всегда возвращается. Но тут она не сама вернулась, тут она пришла с Азуром, она как бы стала его проводником к телу девушки. - Кто такой наблюдатель? - Наблюдатель это как бы третейский судья, он появляется только при переходе с четвертого круга и выше. Зачем спросишь ты? При переходе с четвертого круга на более высокий всегда есть наблюдатель. И, если переход состоялся, наблюдатель дает добро на другой переход, с более высокого уровня. То есть, если бы Азур перешел сегодня, то обязательно кто-то из третьего или второго круга тоже бы перешел на другой круг. - Так получается, мы не только ему не дали перейти, но и еще кому - то? - Получается, что так,- ответил отец - Почему он кричал:- «Возьмите»? - А это и есть сам переход, вернее, когда он понял. Что с девушкой не получиться, он попытался уйти в другого человека. И, если в этот момент сказать «Что взять?» , все считай пропало, он в этого человека и войдет. - Ты знал имя Азур? - Да, конечно знал, ведь величин такого уровня, не так уж и много. У него, в подчинение двадцать ведьм, десять полу-бесов и еще много всякой нечестии. И победа над таким созданием, это очень большая победа. - А вы кто? - Мы,- отец задумался,- мы те, кто пытаются поддержать баланс всего этого. Мы те, кто не дает, темным стать черными. Конечно, мы не можем везде успеть, но этого и не требуется, главное - это баланс этих сил. Мы такие же, как и они, вот только светлые и потом становимся белыми. И стоим мы, по разные стороны. - Подожди, это что же получается, что ведьма может вселиться в кого угодно? - Э нет, тут не все так просто. Не сама ведьма, а дух, и то не каждый это сможет сделать, надобно силу определенную иметь, да и стоять на нужном круге. Я вот знаешь, как этим делом начал заниматься? Помню, было мне лет 16. Я в селе тогда жил. Так вот, посадил я подсолнухи, много их было. Ухаживал за ними. И одним утром смотрю, а штук пять подсолнухов пустые, на земле кожура от семечек, а сама подсолнухи пустые. И на следующее утро, все повторилось, и на следующее. Я тогда решил, засаду устроить. Зарядил мелкой дробью берданку, да и затаился на чердаке. И вот, летняя ночь, тишина и я в засаде. Час, два, три прошло и ни чего. Я даже подумал, что может птицы какие нибудь такое делают. И тут, открывается калитка, и к нам во двор заходит собачка. Небольшая такая собачка. Тут у меня глаза из орбит и полезли, я ведь сам калитку на засов закрывал. Ну да ладно, смотрю дальше. Собака эта прямиком к подсолнухам, подходит, встает на задние лапы, а передними перебирает по стеблю, что бы добраться до самого подсолнуха, ведь маленькая так не достать. И потом, одной лапой держит подсолнух, а другой начинает шкрябать по нему, семечки начинают сыпаться на землю. Я так с берданкой и застыл на чердаке, ни живой ни мертвый. А потом спохватился, и как шмальнул в неё. Она пискнула, мордой в землю ткнулась и за калитку шасть. Я до утра просидел больше ни кого не было. А на утро, я узнал что бабка Авдотья слегла с какой то болезнью странной. Она очень странной была, жила на краю села, ее люди боялись. Так вот мне потом врач наш, сказал, что бабке той, кто-то нижнюю челюсть дробью начисто снес. Он говорит, что вся изба в собачьей шерсти и крови. Ну а потом все завертелось и понеслось. - Отец, это что же получается, что от этого спасу нет? – спросил Виктор. - А вот тут ты ошибаешься. Не спасаться надо, а просто знать. Знать элементарные вещи. Ведь сейчас, все по городам, все в делах, да и стали забывать все это. Стали пренебрегать правилами. Вот всякая нечисть и набирает силу. Поставь веник ручкой в пол перед входной дверью, и ни когда плохой человек не переступит порога твоей квартиры. Коврики перед дверью, у знающего человека, ты ни когда не увидишь коврика перед дверью. Потому что, под него можно положить или насыпать, что угодно, а ты наступил, и на следующий день заболел или еще хуже. Ты где нибудь видел коврики в селе перед входной дверью? Во, а все почему, люди знали очень много. Прибежит человек в церковь, поставит свечку за здравие или на исполнение желания. Пять секунд постоит и бегом на работу. И стоит любому взять эту свечку и просто перевернуть ее кверху ногами и опустить огнем в ложе ля свечки, так на следующий день тот человек который ставил ее, заболеет, простудится и так далее. И это может сделать любой, тут ни каких знаний не требуется. Так что, не спасаться, а просто знать надо, как поступать. - Отец, так это же святая обитель, церковь, как же в ней могут зло делать? – недоуменно спросил Виктор. - Так то оно так, но в церкви человек беззащитен, полностью поглощен общением с богом, и не замечает, что твориться вокруг него. Чаще всего там промышляют начинающие ведьмы, у которых силенок маловато. Ни когда, ни чего и ни в коем случае не поднимай в церкви с пола, это могут быть иголки, булавки, вообщем мелкие предметы. Если ты стоишь со свечей, и тут вдруг она начала чадить, отойди в сторонку, рядом плохой человек. Не позволяй, ни кому обходить тебя против часовой стрелки. Обычно трижды обходят и человек заболевает. И вот тогда уже врачи не помогут, тогда люди и обращаются к таким как я. Ведь врачи пытаются лечить следствие, а я убираю саму причину болезни. - Подожди отец, что же получается, ты можешь делать, то же что и черные? - Да конечно могу, для того что бы бороться с противником, надо досконально знать его оружие и тактику. Вот только мне, это не на пользу пойдет. Как только, я сделаю, что нибудь черное, так сразу на пяток кругов в низ опущусь. А если еще раз повторю, и вовсе больше ни чего не смогу сделать. - Отец, а ты белый или светлый? - Теперь я белый,- с хитрой ухмылкой ответил отец. - А с дочкой твоей, все будет хорошо, скоро она пойдет на поправку, это я тебе точно говорю. (с) Redd
Жесткачно! Бэст, фильм вполне можно снять. Только чуть сократить где женские "заламывания рук" постоянно. Скопирую на Саабфорум, если вы не против.
Шелуха … По подъезду ходили пацаны с большой коробкой. По правде говоря коробка была небольшая, но и пацаны были невелики, лет по десять, так, что коробка в их руках казалось огромной. Одеты были соответственно погоде, шапки кроличьи, на ногах какая то полулохматая обувь и страшные на вид, то ли куртки, то ли пальто. В общем, нормального вида мальчишки, дворового и хулиганского. - Дядя! – тронул меня за рукав один, который был без коробки, – Вам щенок не нужен? - Да нет, а ты, что, щенков продаешь? - Нее, дядя, их кто то выкинул в подъезд прямо в коробке, а они так пищат, наверное хотят домой. Я открыл створку коробки, которую прижимал к животу второй мальчуган. Из темных, вонючих недр на меня смотрели пять пар щенячьих глаз. Щенки были плотненькие, кругленькие и хвостатые. Они не пищали, а только смотрели на меня снизу вверх и думали о чем то о своем. - Не пацаны, не нужно. У меня дома двое котов, боюсь не подружатся они с вашими собачками. Объяснение про «двое котов» было принято с пониманием и пацаны вздохнув, закрыли коробку и понесли живой груз дальше, в поисках будущих хозяев. - Дрззззззз…. – зазвонил дверной звонок у моих соседей. Спустя пол минуты дверь приоткрылась и на пороге возник сосед. Не знаю, кем он работал, но по виду то ли учитель, то ли начальник небольшого женского отдела. Всегда культурно одет, в руках портфель. Я еще запомнил, как он брезгливо морщился, трогая дверную ручку подъезда. И еще он делал замечания. В общем то правильные замечания, про «не курить в лифте», «не плевать и не мусорить». Нормальный мужик. - Кто там? – сосед оглядел чумазую пацанву и знакомо поморщился. - Дядя, вам щенок не нужен? – с надеждой спросил тот, который не держал коробку. Смотрите, какие красивые! И торопясь показать красоту, открыл коробку. - Пошли вон, уроды! И тварей блохастых своих заберите! – от вопля соседа пацан зажмурил глаза, а щенки сбились в кучу и постарались уйти поглубже в коробку, – Еще раз притащите их сюда, всех с лестницы спущу! Мальчишки кинулись от этой негостеприимной квартиры, тем не менее очень аккуратно неся коробку с пятью хвостами. - Давай вот сюда позвоним, – предложил один – Тут тетя живет, она, наверное возьмет одного. А может и двух, мечтательно предположил он. В коробке кто то тяжело вздохнул. - Пим-пилим-пим.. – пропел звонок и тут же открылась дверь. «Тетя», видимо, куда-то собиралась, поэтому открыла сразу. - Вам щеночек не нужен? Красивый и добрый! – мальчишка вытащил щеня из коробки, полагая, что в руках живой подарок будет выглядеть презентабельней. … Тяжелый шлепок открытой ладонью попал как раз снизу по рукам, держащим щенка. Тот резко взвизгнув, подлетел вверх перебирая в воздухе лапками, но пацан все таки умудрился как то поймать его и засунуть визжащий кусок шерсти себе за пазуху. - Еще раз придёшь сюда, всех с лестницы спущу! Вместе с вашими вонючими собаками! Хлопнула закрывающаяся дверь и пацаны побрели дальше по подъезду. - Какая же он собака? Это же щеночек еще! – недоуменно высказался один. … Потом еще много раз звонили дверные звонки, хлопали двери и орали люди. Никому не были нужны щенки. А будущее, когда на улице минус сорок, у них было одно, замерзнуть насмерть на первом этаже холодного подъезда. Собственно оттуда и несли свою живую ношу эти два пацаненка, оставив на месте коробки со щенками, два школьных рюкзака, чтобы они не мешали ходить по квартирам. Через час осталась одна квартира, алкоголика Сашки. Ее специально оставили на потом, потому, что Сашка был мужик нехороший, с тяжелым характером и взглядом как у волка. Да и не сказать, что совсем алкоголик, но пахло перегаром он него постоянно. И еще он было совершенно непредсказуемый в своих поступках. Поэтому пацаны, вполне справедливо оставили его в качестве последнего места посещения, предполагая, что за щенков они не только услышат десятиэтажный мат, но и еще могут по шее получить. Сашка не любил людей, а люди не любили Сашку. Но была между ними одна разница. Сашка не боялся людей, а люди его опасались. Да и как не опасаться здоровенного, небритого мужика, вечно пьяного, который смотрит на тебя взглядом вурдалака? - Дыц-дыц… – Осторожный стук в дверь показал, что надежда пристроить щенков угасла почти совсем. И еще он показал, что звонок не работает. За дверью раздался хриплый мат, что то упало, встало, и дверь открылась. Сверху вниз, на притихших от страха пацанов глянули злобные, глубоко посаженные глаза. - Ну?! – рявкнуло перегаром страшное лицо, – Чо надо? Пацаны, которые от страха и так дрожали коленками, теперь вообще забыли, что хотели сказать и зачем пришли. Молча и с непередаваемым ужасом они смотрели на огромное, злобное тело и даже думать боялись, что сейчас будет. - Это… Вот…Вам не нужно?, – дрогнувшим голосом залепетал тот, который нес коробку. А первый, предполагая, что сейчас будет, просто зажмурил глаза понимая, что убежать они уже не успеют. Но желание спасти щенков победило страх, – Возьмите. Пожалуйста. А то они умрут. … Сашка посмотрел на пацанов, потом в коробку и медленно протянул к ним свои волосатые, немытые ручищи. А потом случилось страшное. Страшное было в том, что дети поняли одну простую истину, что не тот хороший человек, кто хорошо выглядит снаружи, а хороший тот, кто хороший внутри. И путь он трижды алкоголик, грубиян и асоциальный элемент. Сашка забрал себе всю коробку со щенками. Целую неделю мы встречали его несущего в пакете то молоко, то какую-нибудь вкусняшку из зоомагазина, то еще что то. А потом он возле автобазы, где работал сторожем, построил вольер и переселил лохматых жильцов туда. И теперь это уже не пищащие щенки, а вполне серьезная и, главное послушная, стая охранников. Сашка лучше не стал. Все так же пьет, дышит перегаром и злобно смотрит на людей. И только у дворовых пацанов он теперь пользуется непререкаемым авторитетом и уважением. А если кто не знает, то уважение дворовых хулиганов ой как трудно заслужить. PS Я написал этот немудренный рассказ, что бы напомнить, в первую очередь самому себе – все, что сверху, это шелуха. Главное, что внутри. Да и просто не мог не написать, потому, что пацаном, который таскал такую же коробку в далеком, 1984 году, был я. (с) http://http//dizel-cat.ru/sheluxa/
Евгений Лукин Клопики Просыпаюсь, переворачиваюсь навзничь, и первое, на чем останавливается взгляд, – два «клопика» на потолке. Один – прямо надо мной, другой – поближе к люстре. Свежие, темно розовые. Минут через пятнадцать сольются с окружающим фоном, вылиняют, поблекнут. – С добрым утром, – приветствую их, потянувшись. – Милости просим в наши пенаты. Увлекательных зрелищ не обещаю, но… Пришельцы безмолвствуют и вообще делают вид, будто сказанное к ним не относится. Выбираюсь из под простыни, влезаю в тапки и в чем мать родила, не таясь, дефилирую в туалет. На косяке, аккурат напротив унитаза, расположился еще один «клопик», побледнее. Должно быть, чуть раньше приполз. Чей же это, хотелось бы знать, десант? Кто вас, «клопики», ко мне запустил: соседка слева или соседка справа? Наверное, слева. Ту, что справа, голые мужики вроде бы уже интересовать не должны. – Ай яй яй… – укоризненно говорю я микроскопическому соглядатаю. – И не стыдно? Воссевши на стульчак, запрокидываю голову, оглядываю чистые беленые углы. Удивительно, однако с некоторых пор (сами знаете, с каких) куда то подевались пауки: то ли механическая мелюзга достала их радиоволнами, то ли самим фактом своего присутствия. Соседка (та, что справа, пенсионерка) тревожится, говорит, будто паук – к деньгам, стало быть, отсутствие пауков – к безденежью. Мне бы ее заботы! Не знаю, кто окрестил «клопиков» «клопиками», но словцо настолько всем пришлось по вкусу, что официальное их название забыто напрочь. Кругленькие крохотульки, в неактивированном состоянии сохраняющие рубиновый оттенок, – конечно, «клопики». Вдобавок состоят в близком родстве с «жучками». Разница в чем? «Жучок» только подслушивает, а «клопик» еще и подсматривает. Дверной (точнее, бездверный) проем, разделяющий коридорчик и комнату, прорублен прежними владельцами квартиры чуть не до потолка и превращен в турник. Большое им за это спасибо! Прежде чем стать на цыпочки и ухватиться за металлическую трубу, обметаю ее веником, а то был уже случай: взялся не посмотрев и раздавил одного, причем с омерзительным влажным хрустом. Черт знает, из чего их делают: внутри что то липкое и клейкое, как сироп. Итак. Веник – в угол, пять раз подтянуться прямым хватом, пять раз обратным, двадцать раз отжаться от пола на широко раскинутых руках, мельком взглянуть в зеркало и с удовлетворением отметить, что отразившийся там обнаженный мужчина молод не по годам. Рыло, правда, неновое, но тут уж ничего не попишешь. Оба «клопика» новосела успели к тому времени порядком обесцветиться, хотя врожденной розоватости не утратили. – А? – подмигиваю им. – Ничо смотрюсь? Странно. С кем из ровесников ни поговори, все стоном стонут от их нашествия, а мне хоть бы хны. Приятно, знаете, тешить себя иллюзией, будто кому то ты интересен. Раньше на что только ни шел человек, лишь бы привлечь внимание к собственной персоне: с крыш прыгал, в Интернете скандалил, врал о встречах с инопланетянами… Теперь это, на мой вгляд, лишние хлопоты. Готовишь ли ты яичницу из двух яиц, моешь ли посуду, слоняешься ли из угла в угол – все под присмотром, причем неизвестно чьим. И почему бы, кстати, не предположить, будто в данный момент Ольга Марковна хмуро сидит перед монитором, оценивает под разными углами зрения нынешний рельеф моих грудных мышц и, чем черт не шутит, может, даже осознает с тоской, какой она была дурой, подав на развод… Когда то по молодости лет я упорно пытался начать новую жизнь с понедельника. До обеда меня хватало, а дальше все шло как раньше. Однажды осенило: а что, если начинать новую жизнь с утра? Ежедневно! И знаете, почти получилось: в течение месяца я жил до обеда по новому, а после обеда по старому. Потом надоело – махнул рукой и больше не рыпался. А теперь вот появились «клопики». Так что есть и от них какая никакая, а польза. Не подглядывай они за мной, вряд ли бы я столь вызывающе вел здоровый образ жизни, всем назло корячась по утрам на перекладине турника. Наконец то в долгом списке моих привычек завелась хотя бы одна хорошая. Курить бы еще бросить… * * * Раздается звонок в дверь. Накидываю халат, иду открывать. Соседка по этажу. Не та пенсионерка справа, что беспокоилась насчет исчезновения пауков, – другая, бальзаковского возраста. Постбальзаковского. Та, что слева. Утренний марафет наведен, звездчатые глазенки гневно растопырены. – Вы что себе позволяете! – А что я себе позволяю? – Нет, но как вам это нравится! – возмущенно взывает она к потолку прихожей, где, слившись с побелкой, наверняка притаились все те же ползучие объективчики. – Расхаживает средь бела дня нагишом – и спрашивает! – Вообще то на мне халат. – Сейчас – да! – И это моя квартира. В чем хочу, в том расхаживаю. – Ой… – презрительно кривится соседка. – Вот только не надо мне ля ля… Зря стараетесь! Вы вообще не в моем вкусе. «Ничо смотрюсь?» – с ядовитым присвистом передразнивает она меня. – Идите к черту, девушка, – миролюбиво предлагаю я. – И «клопиков» своих, если можно, прихватите… – Моих?! – Ну не моих же… – Именно что ваших! – взрывается она. – Вы – эксгибиционист! Вы их сами по стенам рассаживаете! Моргаю, шалею, потом начинаю хихикать самым неприличным образом – и никак не могу остановиться. – На порносайт выложу… – злобно шипит соседка. Отступает на шаг и хлопает моей дверью, словно своею собственной. От сотрясения на голову мне с потолка падает «клопик» переросток. Со стуком рикошетирует на пол, белый, как таблетка, шустро переворачивается и суетливо ползет к стенке, до которой, между прочим, полметра. Подсадить, что ли? Нет, не стоит. Сам доберется. И так вон уже меня из за него в эксгибиционисты определили! На порносайт выложит! Туда еще поди пробейся – на порносайт… Не думаю, чтобы кого то привлекла такая скукотища, как утренняя гимнастика. Хотя бы и нагишом. Я поворачиваюсь и в задумчивости иду в кухню готовить яичницу из двух яиц. * * * Та ак… А куда же это, хотелось бы знать, запропала моя любименькая чугунная сковородочка? На конфорке нет, в холодильнике тоже. Да и что ей там делать, в холодильнике? Наверняка стоит где нибудь на виду, ухмыляется втихаря… И свалить, главное, не на кого – живу один: ни кошки, ни жены. Для того чтобы предмет исчез, мне, как правило, достаточно его переложить или хотя бы передвинуть. Может, машинально засунул в сушилку для посуды? Тоже нет. Странно… Податься некуда – врубаю компьютер, вызываю на плоский обширный экран общий план моей кухоньки, командую обновить картинку… Эк сколько вас, оказывается, за ночь понаползло – весь монитор в красных метках, как из пульверизатора брызнули! А которые тут со вчерашнего дня шпионят? Ага… Стало быть, ты, ты и ты… Остальные либо новички, либо выбрали невыгодную для наблюдения позицию. Ужинал я вчера поздно, часов этак в одиннадцать… Копирую коды нужных «клопиков», ввожу дату, время, прокручиваю отснятый материал… Стоп! Теперь помедленней. Ну конечно! Поставил вымытую сковородку на подоконник и накрыл тарелкой – попробуй угляди ее теперь без современных технических средств… * * * Если хотите, облейте меня презрением, но нынешнюю власть я уважаю. По настоящему мудрый правитель никогда не станет делать того, что могут с успехом проделать сами подданные. Взять, скажем, Оруэлла с его Министерством правды (или какое там у него министерство слежкой занималось?). Мало того, что пришлось каждое помещение оснастить за казенный счет телевизором с видеокамерой – к этой механике же еще и штат наблюдателей нужен, и каждому наблюдателю, будь любезен, содержание обеспечь! Так, пожалуй, и по миру пойдешь… То ли дело теперь! До сих пор не пойму, расценивать ли случившееся как свидетельство великого ума наших государственных мужей или же, напротив, полного отсутствия такового. Всего то навсего позволили ввозить «клопиков» беспошлинно, благо Китай и Америка у себя их запретили. А русского человека хлебом не корми – дай подглядеть, чем сосед занимается. В итоге ни копейки из бюджета не потрачено, а вся страна – под колпаком у всей страны. Ох, какой, помню, поднялся визг в парламенте, когда до самих наконец дошло, что они натворили! Однако поздно было визжать – уж больно крутые бабки закрутились. Всем пришлось приспосабливаться: от домохозяйки до министра… Сам я ни разу эту электронную мелюзгу никому не подпускал, и не потому, что сильно порядочный, – скорее, из экономии: зачем тратиться, когда можно и к чужим объективчикам прицепиться? Вот и цепляюсь. Тем, кстати, и живу… Размышления мои вновь прерывает дверной звонок. Отправляю вымытую тарелку на проволочный стеллажик сушиться, иду к двери. На сей раз Мирон с третьего этажа. Седоватый клинышек бородки, торчащий почему то не вниз, а вперед, оскаленные кривые зубы, горестный вопрошающий взгляд сквозь большие старорежимные очки. В руке – непрозрачный пластиковый пакет с цилиндрическим содержимым. Не рановато ли? – Трудишься или?.. – осведомляется он. – Или. Проходи. Мы проходим в кухню. Вернее прохожу один я – Мирон обмер в дверном проеме. – Да что ж ты опять делаешь! – болезненно охает он. – Где веник? – Под турником. В углу. Пакет бережно ставится на порожек кухни, а мой закадычный друг исчезает в коридорчике. Вернувшись во всеоружии, принимается обметать стены и потолок. Дробно сыплются белесые «клопики», особенно хорошо различимые на темном ламинате. Всех их Мирон беспощадно сметает в любезно предложенный мною совок и топит в унитазе, не поленившись спустить воду три раза подряд. – Ну вот, – удовлетворенно объявляет он, хищно оглядывая кухоньку, не затаился ли где еще один механический свидетель. – Теперь Большой Брат тебя не видит. – Он меня и раньше в упор не видел, – хмыкаю я, включая электрочайник. – Кому я на фиг нужен? Мирон смотрит на меня с жалостливой гримаской. – Наивный, ой наивный… – сетует он. – Видит он тебя, видит! Причем за твой же счет… – Ага, жди! – ухмыляюсь я. – За чей угодно, только не за мой. Ни разу эту дрянь не покупал… – Вот именно! – Мирон таинственно округляет глаза. – Значит, подозрительная ты личность, если не покупал ни разу. За такими то вот и следят… Ты пойми, – переходит он на жутковатый шепот, – там… – Оглядевшись, воздевает палец к обезвреженному потолку. – Там наверняка списки уже составляются. Черные… Воды в чайнике мало, вскоре он издает громкий щелчок. Мирон вздрагивает, ощерившись при этом еще сильнее. Смешной он человек. Родился в двадцатом веке – в нем и застрял. Иногда я спорю с Мироном, но этак, знаете, деликатно, без нажима, чтобы, боже упаси, ненароком не переубедить. Допусти он на миг, будто никакие спецслужбы его не пасут, смысл жизни окажется утрачен, а самооценка упадет ниже государственного уровня. Нет, пусть уж и дальше воображает себя значимой фигурой. – Черные, говоришь? – Я разливаю чай, открываю сахарницу, втыкаю в нее ложечку. – Слушай, а по какому принципу они составляются? Кто вообще в эти списки попадает? Тебе с лимоном? – В том то и штука, что неизвестно! Все засекречено!.. Ты же знаешь, я с лимоном не пью, – добавляет он, запоздало понизив голос. – Да ладно тебе… Как ты теперь что засекретишь? В принципе я неплохо осведомлен, как и что можно засекретить в наши дни, но хочется соседушку поддразнить. Мирон подсаживается к столу и, загадочно на меня глядя, размешивает ложечкой пустой чай. – Сейчас покажу, – несколько даже угрожающе обещает он. – Взгляни ка в пакете… Я встаю, беру с порожка непрозрачный пластиковый пакет и достаю из него отнюдь не бутылку, как поначалу ожидалось, а серый цилиндр с сенсорной панелькой управления в торце. На невскрытой фабричной упаковке логотип фирмы «Цимицифуга». Постановщик помех. Он же «клопогон», он же «клоподав». Имеются у него и другие прозвища, но все они малоприличны. – Вот так то! – ликует Мирон. – Думают, они одни крутые! На Кремль выходил хоть раз? Или хотя бы на мэрию нашу? Глушат как хотят… А мы с тобой чем хуже? – Тебе что, денег девать некуда? – Левый, китайский, – с конспиративной оглядкой поясняет Мирон. – В два раза дешевле, только без гарантии. По знакомству предложили. – А зачем тогда потолок обметал? Включил бы – и все дела. Проверил бы заодно… – Да не решил еще, – в тоске признается Мирон. – Брать, не брать?.. – Не брать, – решительно говорю я. Мирон поправляет старомодные свои очки и смотрит на меня с недоверием. – Почему? – А ты сам прикинь. Вот врубишь ты помехи. Ага, подумают! Значит, есть ему что скрывать… Мирон цепенеет. Собственно, произнося слово «подумают», я имел в виду снедаемых любопытством обывателей, но он то, параноик, наверняка решил, будто речь идет о высших сферах и тайных канцеляриях, которые так и норовят внести его, Мирона, в черные списки. – Тут же запросят номер устройства, – со скукой продолжаю я. – А нету номера! Значит, пользуешься нелицензионным оборудованием, из под полы купленным… А кто таким оборудованием пользуется? Один криминалитет! В бизнесе то и в политике все зарегистрировано… Дрогнувшей рукой Мирон снова принимается размешивать чай, хотя сахару в него он так и не положил. – Ну и главное. Помехи то не только на «клопиков» действуют. Вся твоя бытовая электроника тут же заглючит: сотик, компьютер, стиральная машина. Легонько так, но заглючит. Да еще, не дай бог, у соседей та же хрень начнется. Хорошо, если морду бить придут, а ну как сразу настучат? Оно тебе надо? Мирон убит. Не допивши чаю, горестно благодарит за угощение, кладет устройство в пакет и уходит в глубокой задумчивости. * * * Когда то я работал репортером. Существовало такое ремесло – основа журналистики, то бишь второй древнейшей профессии, четвертой власти… и прочая прочая прочая. А потом стряслось с нами, неутомимыми поставщиками новостей, примерно то же, что и с литераторами: репортером возомнил себя каждый. Хотя почему возомнил? Скорее уж стал. Действительно, какой смысл посылать на место происшествия (да еще и за счет редакции!) специального корреспондента, если сенсация спустя каких нибудь пять минут с момента ее возникновения уже гуляет в Сети и каждый может увидеть все воочию и с любой точки! Ни тебе командировок, ни зарплаты, никуда не нужно лететь сломя голову (все равно опоздаешь) – сиди перед монитором, наудачу подключаясь то к одному «клопику», то к другому, пока не набредешь на что либо, способное заинтриговать хотя бы крохотную часть почтеннейшей публики. Разбиваю монитор на шесть окошек и запускаю поисковик. Система давно отлажена. Не в пример дилетантам, мечущимся от Камчатки до Экибастуза и остающимся в итоге ни с чем, я пасусь исключительно в нашем районе, поскольку свято уверен, что везде происходит одно и то же. Впрочем, левый нижний экранчик у меня всегда в свободном поиске (вдруг повезет!). Время от времени картинка исчезает, залитая серебристо серым мерцанием, – стало быть, где то врублен «клоподав». Он же – «клопомор». Иногда сквозь мельтешение искорок слабо проступают контуры людей и предметов. Видимо, работает объективчик последнего поколения, способный кое как с помехами справляться. Вот потому я и не советовал Мирону приобретать левак китайской сборки. «Клопики» то ведь тоже совершенствуются, прогресс на месте не стоит… Полупрозрачный серенький снегопад помех внезапно перечеркивается черным косым крестом, и поставленная неделю назад программа тут же переключается на другой канал. Стало быть, заподозрила, что с данной точки ведется наблюдение некой силовой структурой. Ну и пусть себе ведется. Государству я не конкурент. Остальные пять прямоугольничков исправно выдают изображение вполне приличного качества. На правом верхнем занимаются любовью. Механический шпиончик расположился на потолке весьма удачно – как раз над койкой. Ничего интересного, но я на всякий случай даю увеличение и прибавляю звук. Очень вовремя. Женщина (она снизу) кричит, злорадно оскалясь, прямо в объектив: – Смотри смотри!.. Вот это мужик! Не то что ты, огрызок!.. Должно быть, тоже тешит себя надеждой, что бывший ее супруг скрежещет зубами перед монитором. Машинально прерываю поиск, набираю код. Порнуха с крайнего правого экранчика исчезает, а взамен обозначается знакомая до боли спаленка. Сосредоточенная Ольга Марковна сидит за трельяжным столиком и хмуро вглядывается в экран, временами трогая клавиатуру. Что у нее там, хотелось бы знать? Перебираю все возможные углы зрения, но заглянуть через Оленькино плечо мне так и не удается. Разочарованный, снова переключаюсь на поисковик. Да а… Не волна, даже не девятый вал – цунами разводов прокатилось пару лет назад по всей стране. Так тряхнуло, что все скелеты в шкафах загремели. Забавно, однако распались в основном семьи, слывшие благополучными. Неблагополучные, в большинстве, убереглись. Наш с Марковной союз, как сами догадываетесь, многие знакомые считали идеальным. Откуда угодно ждали катастрофы: из космоса, из под земли – а она, тихая, будничная, взяла да и пришла из магазинчиков бытовой электроники. Рождаемость, насколько я слышал, упала чуть ли не до нуля, да и как не упасть! Попробуй воспитай ребенка, если ребенок все о тебе знает! Кстати, о детях: дочурка наша (сейчас она, представьте, замужем) после развода родителей почему то приняла папину сторону. Должно быть, тоже вышла на «клопиков» и такое о маме разведала, что мои собственные похождения показались невинной шалостью. А я вот, дурак, так ничего насчет Марковны и не выяснил – стоило тайному стать явным, растерялся, чуть не рехнулся от стыда и раскаяния, а когда опомнился – поздно, брат! Память то у «клопиков» в те времена была коротенькая – с нынешней не сравнить, и до архивов еще не додумались. Пропустил момент – ничего уже потом не восстановишь. Так то, господа правдолюбы: хотели прямоты во всем – получите и распишитесь. А уж кричали то, кричали: нам скрывать нечего, вот они мы – все на виду! Теперь, надеюсь, прижухли… А впрочем… Что это я? Не прижухли и никогда не прижухнут. Так уж устроен наш обывателиус вульгарис, полагающий главными своими достоинствами честность и правоту. За неимением иных достоинств. – То есть как это ни в чем не виноват? – говоришь такому. – Вот же запись! – Подделка! – Да невозможно запись подделать! – Значит, уже возможно! – Ничего себе! Это, выходит, на всех пятнадцати «клопиках» подделка? Со всех ракурсов? – Со всех! Пена у рта – и ничего ему не докажешь. Все кругом виноваты, только не он. А потом будет рассказывать, что за правду пострадал. Семейные скандалы стали своего рода искусством: всяк работает на зрителя, причем вдохновенно, чувствуя себя как на подмостках. Иногда возникает подозрение, что об этом то они всю жизнь и мечтали. Сам я мысленно разделяю наблюдаемых на «шпионов» и «актеров». «Шпионы» вечно таятся, лица – каменные, в глазах – испуг, каждое слово, каждый жест продуманы и осторожны. «Актеры» же (вроде меня) ощущают себя под приглядом вполне уютно, подмигивают «клопикам», заводят с ними беседы, часто препохабнейшего содержания – и правильно: не подсматривай! * * * Внезапно что то на среднем экранчике снизу привлекает мое внимание, хотя вроде бы ничего там особенного не происходит: запрокинул человек искаженное лицо и ораторствует прямо в объектив. Однако за два года ловли сюжетов чутье у меня обострилось изрядно. Раздвигаю изображение в полный формат, включаю звук. – Ты думаешь, ты первый? – с ненавистью, прожигая взглядом, обращается ко мне с экрана тот, кому я дал слово. За спиной его распахнутое настежь окно, в котором ни крыш, ни проводов – одно лишь синее небо. Должно быть, дело происходит примерно на уровне девятого этажа. – Ты не первый! Были и до тебя такие – покруче! Вот… – И оратор, задыхаясь, потрясает перед «клопиком» раскрытой книгой. Библия. Плохо… Нынче ведь все политкорректные стали: чуть коснется дело религии – ни на один сайт такой сюжет не продашь. Однако типаж довольно странный. Кто он? «Актер»? Да нет, скорее сорвавшийся с болтов «шпион». Бывает и такое… – Доколе же Ты не оставишь, доколе не отойдешь от меня, – взахлеб читает он с листа, – доколе не дашь мне проглотить слюну мою?.. Скучновато. Я уже готов убрать звук и уменьшить изображение, но что то опять меня останавливает. – …ибо вот, – обессиленно выдыхает тот, на экране, – я лягу во прахе… завтра поищешь меня… и меня – нет… Библия летит на стол, а ее владелец, забравшись на подоконник, упирается раскинутыми руками в пластиковые стойки. – Нету… – с нежностью сообщает он напоследок и вываливается наружу – в синее небо, спиной вперед. Надо бы ужаснуться, но счет пошел, если не на секунды, то во всяком случае на минуты. Запрашиваю расположение всех «клопиков» – и тех, что в квартире, и тех, что на улице. Отслеживаю падение тела и даже (повезло!) момент удара об асфальт – на сайте его наверняка повторят несколько раз и непременно с нарастающим замедлением. Теперь посмотрим предысторию события. Речугу он, скорее всего, закатил огромную, просто я самый кончик ее поймал. Тирада, разумеется, содержит выпады, оскорбляющие чувства верующих, но стричь ее нет времени – сами вырежут, коли что не так. Быстрее, быстрее! Опередить неведомых конкурентов, предложить материал хотя бы минут на десять раньше, чем прочие стервятники… И не забыть стукнуть в полицию. Все. Слепил. Можно отправлять. Ударив по клавише, откидываюсь на спинку кресла вертушки – и жду. Душа моя полна скорби. Ну как, скажите, можно, не очерствев, выжить в подобном мире? И парень то, главное, молодой еще – лет тридцать на вид, если и старше, то ненамного… Далее скорбь моя прорезается вспышкой радости – поступил ответ сразу с трех сайтов: сообщение принято. Что ж, будем надеяться… Выпить, что ли, за упокой души? Или нет… За упокой души – через девять дней. А пока асфальт ему пухом, прости мне, Господи, невольный цинизм. Я ведь, признаться, и сам пару лет назад по краешку ходил, прощальную записку обдумывал. А теперь вот даже и записки не надо: высказал все, что накипело, ближайшему «клопику» – и в синеву… Спиной вперед. Клопики мы, клопики… С этой унылой мыслью я собираюсь уже принести спиртное, когда одно за другим приходят три сообщения подряд: отказ, отказ, отказ… А потом еще и четвертое в довесок – примерно того же содержания – из полицейского участка. Отшатываюсь и долго моргаю. Невероятно, но меня обставили… Вот ведь невезуха! Кто же это, интересно, такой шустрый? Сейчас разберемся. Двух минут мне хватает на то, чтобы навести справки и выявить ошарашивающий факт: самоубийца собственной персоной – вот кто меня, оказывается, обскакал! Ну конечно, дал компьютеру прощальную команду подключиться к таким то и таким то «клопикам», после чего отправить отслеженный материал на такие то и такие то сайты. Денег он за это, понятно, не получил и не получит, зато до самого асфальта летел уверенный, что падение его в Лету не канет… Ну и кто он после этого? * * * И все же пару тройку сюжетов нынешним утром мне продать удается. Не могу назвать улов обильным, но бывали и вовсе пустые дни, так что грех жаловаться. Прервемся на ланч. Тем более все расползлись по офисам, а я в основном специализируюсь на чисто бытовых, домашних происшествиях. Платят за них поменьше, зато берут охотнее. Трапезу прерывает тихая лирическая мелодия. Кто то жаждет общения. Возвращаю к жизни ослепший монитор. Гляди ка, дочурка проклюнулась! Вспомнила о биологическом отце… Вновь располагаюсь в кресле вертушке, трогаю клавишу. – Па, привет! А я смотрю, у тебя вроде перекур – ну и… Удивительно тактичная девочка. Чтобы не отрывать папу от дел (или от чего другого), предварительно подглядела, чем он занимается, а потом уже вышла на связь… Насколько все таки изменилось значение слова «такт»! – Ничего не случилось? – Не а! Все путем. А ты как? Денежку не подкинуть? – Да нет, спасибо. Выкручиваюсь пока. Мордашка, как всегда, развеселая, я бы даже сказал, разудалая. Короткая каштановая стрижка, синий китель – или что там у них, у следователей? Удачно она выбрала специальность. С оперативными работниками приключилось примерно то же, что и с нами, бедолагами, а вот судебный следователь – по прежнему профессия востребованная. Кто то же должен приводить в надлежащий вид бесчисленные видеоматериалы, поступающие от потерпевших! Тем более что далеко не все старые кадры сумели приспособиться к новой жизни. Казалось бы, повсеместное подглядывание (а значит, и доносительство) должно было если не уничтожить, то хотя бы уменьшить преступность. Увы, ничего подобного! – Я?! Утопил любовницу? Да вы что, с ума сошли? Она из лодки выпала, а я ее спасал! Сам чуть не утоп! – Запись свидетельствует, что вы ее толкнули. – Удержать хотел! Вижу – падает… – Ну вот же ясно видно, как вы ее толкаете. – Нечаянно! Равновесие потерял… Или взять крупные хищения. А то мы и раньше, до нашествия «клопиков», не знали, кто крадет! Крал, крадет и будет красть, покуда в высших эшелонах власти не дадут добро на возбуждение уголовного дела. А в частном порядке такого коррупционера не изобличишь, поскольку от нашего с вами любопытства подобные особи надежно защищены «клоподавами», то бишь постановщиками помех (я про настоящие, лицензионные, устройства, а не про то китайское барахло, что приносил мне сегодня Мирон). Опять же не будем забывать, что крадущий миллиарды, в отличие от нас, клопиков, личность историческая. А к исторической личности и подход другой. К примеру, документы свидетельствуют: чем больше казнокрадствовали птенцы гнезда Петрова, тем храбрее и хладнокровнее дрались они на поле брани, тот же, скажем, Алексашка Меншиков под Полтавой. Так что попустительство властей вполне объяснимо. Выдающихся людей надо беречь: раз отважно ворует, значит и родную державу защитит не менее отважно. Словом, с крупными стяжателями – понятно. Но что помешало покончить с мелкой преступной сошкой, если «клопики» фиксируют каждую улику? Думаете, возможность истолковать любую запись в пользу обвиняемого? А вот и нет! Количество правонарушений. Половину страны пришлось бы взять под стражу, а кто будет брать? Где вы отыщете столько юристов и тюремщиков, чтобы учинить эту безумную акцию? Даже учитывая, что, по меньшей мере, треть бывших оперов спешно подалась в судебные исполнители, маловат контингент. Кое какие преступления пришлось даже срочно изъять из Уголовного кодекса и объявить вполне законными деяниями, иначе бы суды просто захлебнулись. И все равно бесконечная очередь дел, требующих рассмотрения, как я слышал, растет и растет, разбухает наподобие автомобильной пробки. И которому из них дать ход, решает следователь. Дальше рассказывать, или сами все сообразите? – С мужем то как живешь? – не удержавшись, спрашиваю я. – Включи да посмотри. Надо же, как у них теперь с этим просто! – Да нет, я о другом… Ты правда все о нем знаешь? – Все знаю, – подтверждает она. – А он о тебе? – И он обо мне. – Как же вы так живете?! – Да нормально… – Оба такие честные? Дочурка смотрит на меня изумленно. – Ну ты динозавр! – чуть ли не с восторгом говорит она. * * * Да, наверное, динозавр… Вымирать пора. Живу в чужом непривычном мире, прозрачном насквозь. Все изменилось – не только Уголовный кодекс. Мораль стала иная – какая то… чукотская, что ли?.. Насколько мне известно, обитатели Севера облачались в меха, лишь выбираясь из чума на мороз. А в чуме было жарко, в чуме они расхаживали телешом, ни друг друга не стесняясь, ни чад своих, на глазах у близких справляли нужду, новых детишек строгали. И что самое забавное: мораль то у них при всем при том оставалась строгой, построже нашей. Просто нормы морали были другие. Так что зря я над Мироном посмеиваюсь – сам такой же. И с каждым днем жизнь вокруг становится непонятнее, невразумительнее. Сколько раз, увидев ужаснувшую меня сцену, я не мог ее никому продать, потому что, как выяснялось впоследствии, ужасала она меня одного. То же самое и с преступлениями. Поди пойми: законно это теперь, незаконно? Я ж не специалист… По тем же причинам и в бизнес нынешний не лезу – там черт ногу сломит. Избегаю шпионить за молодежью – этих, похоже, вообще ничем не смутишь, по барабану им, подглядывают за ними или не подглядывают. Временами я даже задаюсь вопросом: а сохранилось ли у них в лексиконе само слово «стыд»? Наверное, сохранилось, просто неизвестно, что оно сейчас означает… Короче, объект моих наблюдений – такие же, как я, перестарки, безумно забавные своими потугами скрыться от бесчисленных взоров или же, напротив, выставить себя напоказ. Не дай бог повымрут раньше меня – на что жить буду? * * * Поговорив с дочуркой, извлекаю из ведра переполненный пакет, выхожу на площадку, спускаюсь к мусоропроводу. На обратном пути сталкиваюсь с той соседкой, что справа. Чем то старушенция взволнована: морщины трясутся, глаза безумны. – Скоро, говорят, электрический метеорит упадет, – жалуется она. – Как это – электрический? – Не знаю. Говорят. – И что будет? – Все телефоны отключатся, все телевизоры… – А «клопики»? – И «клопики» тоже. Все отключится. – Так это ж замечательно! – бодро говорю я. – Будем жить как раньше. Сами вон плакались, что следят за вами все время… Пенсионерка чуть отшатывается, даже морщины трястись перестали. Что за ней следить прекратят – чепуха, а вот что сама она ни за кем подсматривать не сможет… Беда. У порога своей квартиры (дверь я оставил полуоткрытой) приостанавливаюсь. Рядом с лифтом на кафельном полу приютилась плоская вскрытая баночка, над которой время от времени мерещится белый парок. Подхожу поближе, присаживаюсь на корточки, всматриваюсь. Так и есть: никакой это не парок – скорее пушинки, словно бы от одуванчика. Взмывают и, подхваченные сквозняком, втягиваются через дверную щель на мою территорию. Да, вот он, прогресс в действии. Раньше «клопиков» продавали кассетами – уже взросленьких, каплевидных, а теперь, стало быть, в виде таких вот зародышей, способных перемещаться по воздуху, как паучки на паутинках. Прилепится, надо полагать, этакий путешественник к стенке или к потолку – ну и начнет развиваться: глазик отрастит, лапки, передатчик… И кто бы эту баночку сюда, интересно, подкинул? Пенсионерка вне подозрений, хотя и попалась навстречу, хотя и разговор отвлекающий завела… Вряд ли ей такая роскошь по карману. Значит, опять та, что слева. Я возвращаюсь к себе и плотно прикрываю дверь. Хватит мне соглядатаев. Нет, я не против, милости просим, всех приму, но это, согласитесь, будет с моей стороны чистейшей воды эгоизм – надо же и другим хоть что нибудь оставить. Да и лестничная площадка в присмотре нуждается. Представляю, что за переполох поднимется (если уже не поднялся) во всех учреждениях – частных и государственных. Только только оборудовали помещения герметичными дверьми, а тут вдруг этакая летучая гадость! Она ведь, наверное, и через вытяжки просочится, и через кондиционеры… * * * А собственно, что изменилось с тех недавних, но уже доисторических пор? Да ничего, по сути. Кто попроще – перемывал косточки ближним на лавочке перед подъездом, кто поинтеллигентнее – за столиком в кафе. Потом занялись тем же самым в Интернете. Тем же занимаемся и нынче. Просто раньше сами подглядывали – теперь с помощью «клопиков». Да и я тоже, если честно, каким был, таким остался. Ежедневно начинаю с утра новую жизнь. Часиков до двенадцати веду себя безукоризненно: отважно лезу на турник, учиняю уборку, прилежно работаю, добываю хлеб насущный. А после двенадцати – катись оно все под гору… Сейчас уже двенадцать тридцать. Откидываю спинку у кресла вертушки, приношу из холодильника спиртное, закусь и, развалившись перед экраном, предаюсь куда более постыдному занятию, нежели утреннее любование собою в зеркале. Для начала еще раз уточняю коды прописавшихся у меня «клопиков», после чего смотрю, кто и куда выложил подробности моей скудной интимной жизни. На платных гадюшниках, естественно, ничего, и уж, конечно же, ни намека на порносайты. Удостоился лишь нашей подъездной «завалинки». Кое какие физиологические подробности обнародованы соседкой слева, кое какие – соседкой справа, а кое что, как ни странно, Мироном. Обитатели других этажей, судя по отсутствию отзывов, моими секретами не слишком интересуются. Обидно. А самое обидное, что Марковна не клюнула на меня ни разу. Дочка – да, дочка заходила, но, как уже вам известно, исключительно для того, чтобы выяснить, сильно ли папа занят. Вот соседушка слева – та зафиксирована во всех видах, и виды, следует заметить, один откровенней другого. Готов поспорить, сама себя на сайт выкладывает… Остальным не до того – вторую неделю травят супружескую чету с шестого этажа, все никак развести не могут. Нет, пожалуй, я все таки «шпион», а никакой не «актер». И развязность моя – напускная, и броня – тонюсенькая. Не зря говаривал классик: «Я бы никак не мог представить себе: что страшного и мучительного в том, что я во все десять лет каторги ни разу, ни одной минуты не буду один?» Каторжанин… Все мы теперь каторжане. Ни секунды себе не принадлежим, ни мгновения! Интересно, помнит ли кто нибудь первоначальное значение слов «позор», «позорище»? Пребывание на виду у всех. Мудры были предки. Знали, чего бояться… Хотя и потомки тоже мудры. По своему. Если тебя никто не видит, приходится взнуздывать себя самому, а это, поверьте, занятие мучительное. Под надзором как то оно полегче. Но я то динозавр! Для меня это пытка – постоянно держать круговую оборону, не расслабляясь ни на миг. Странно, ей богу… Никогда не бываю один – и вою от одиночества. Зато всю правду обо всех знаю… Ненавижу правду! Из за нее я лишился работы, из за нее расстался с Марковной, из за нее обитаю в обшарпанной однокомнатке… Что он там зачитывал перед тем, как вывалиться в окно? Что то насчет слюны… Бумажной Библии в доме нет, впрочем, с электронным ее вариантом даже удобнее. Выхожу в Сеть, вызываю текст на экран. «Слюна» для Священного Писания слово редкое, так что нужный стих обнаруживается почти мгновенно. «Книга Иова». Ну да, конечно, Иов… «Опротивела мне жизнь. Не вечно жить мне. Отступи от меня, ибо дни мои суета. Что такое человек, что Ты столько ценишь его и обращаешь на него внимание Твое, посещаешь его каждое утро, каждое мгновение испытываешь его?» Ах, самоубийца, самоубийца, глаза твои суицижие, как же ты разворошил давнюю мою тоску… В руке у меня непочатая рюмка водки. Глушу ее единым махом, резко выдыхаю. Меланхолически закусив, наливаю еще. Будьте вы прокляты, придумавшие эту хренотень, и вы, позволившие продавать ее на каждом углу… Встаю, подхожу к подоконнику, гляжу вниз. Нет, ну с девятого этажа чего не прыгнуть? А у меня то второй. Скорее искалечишься, чем убьешься… Возвращаюсь, наливаю третью. * * * Выпить ее мне, правда, не удается. Кто то истерически трезвонит в дверь. Потом начинает стучать кулаком. Что стряслось? Поспешно встаю, открываю. Соседка слева. Мечта Бальзака. Ни слова не промолвив, толкает меня на косяк и устремляется в мое логово. – Где?! – в ярости вопрошает она, неистово озираясь по углам. – Кто? – Он еще спрашивает! – Ее трясет от бешенства. – Вы что творите? Вы думаете, вам и это с рук сойдет? Тут только я замечаю, что монитор мертв. По темному экрану бегут редкие искорки. Бросаюсь к клавиатуре, пытаюсь воскресить. Бесполезно. Соседка тем временем успевает осмотреть кухню, где, понятно, тоже ничего не обнаруживает. Появляется вновь. – Где он? – Вы о чем вообще? – О «клоподаве»! В голосе ее, однако, прежней уверенности не слышно. Должно быть, мой очумелый вид красноречиво свидетельствует о полной невиновности. – Да нет… – растерянно бормочу я, все еще стуча пальцем по клавиатуре. – Какой «клоподав»? «Клоподав» помехи ставит, а это не помехи… Это, наверное, перегорело что нибудь… – И у меня тоже перегорело? – Как? И у вас? Смотрим друг на друга во все глаза. – Господи! – говорю я, нервно смеясь. – Уж не электрический ли метеорит упал? Или закон против «клопиков» приняли? И как то, знаете, не по себе. А вдруг и впрямь что нибудь этакое… Выйти бы в Сеть, выяснить, но как теперь выйдешь, если вся электроника приказала долго жить? Зачем то включаю и выключаю свет. Горит, естественно. В приоткрытую входную дверь просовывается трясущееся обвислое лицо соседки справа. – Упал, упал… – горестно кукует она. – Говорили, упадет, – и упал… И то ли от двух принятых подряд рюмок, то ли от ее причитаний, но делается мне совсем жутко. Стою столбом. Представляю на миг, что нас, клопиков, ждет в грядущем, – и озноб вдоль хребта! На что жить прикажете? Снова в репортеры? Снова беготня, командировки, начальство… Да и кто меня теперь в штат примет? В мои то годы! Затем приходит спасительная мысль: а что на других этажах? Вдруг только у нас такое? Отпихиваю старушенцию и, оставив дверь нараспашку, стремглав взбегаю на третий. Два лестничных пролета – дистанция короткая, но, пока я ее одолеваю, в голове успевает прокрутиться череда жутких видений – хоть на продажу предлагай. Мир без «клопиков»? Да это все равно что ослепнуть! Я то ладно, а вот дочурке, дочурке то каково придется! Впрочем, следователь – он и без «клопиков» не пропадет. Двуногих завербует… Звоню. Дверь отворяет Мирон. – У тебя электроника пашет? Отвечает не сразу. Неспешно, с глубоким удовлетворением обнажает кривые зубы, что должно означать таинственную улыбку. – Не а… Я всматриваюсь в его ликующее мурло, и все становится ясно. – Идиот!.. – хриплю я. – Говорили тебе, не врубай ничего китайского? Глаза за толстыми линзами озадаченно моргают. – А что такое? – Да то, что тебя сейчас весь подъезд линчевать придет! – А почем им знать, что это я? – Узна́ют! Ко мне вон уже приходили… Мирон пугается и, втащив меня в прихожую, судорожно запирает дверь на два оборота. Кидается к столу, в центре которого, игриво помигивая сенсорной панелькой, стоит серый цилиндрик. Руки у соседушки трясутся, так что устройство приходится отобрать. Выключаю на ощупь, засунув за пазуху, потому что «клопики» тут же прозреют и все, гады, зафиксируют. Просвечивающая сквозь ткань панелька гаснет. Вокруг начинает попискивать оживающая бытовая электроника. – Уфф… – Я позволяю себе расслабиться. – Ну ты вредитель… И китаезы твои тоже хороши! Он же, оказывается, не просто помехи ставит – он аппаратуру гасит… Додумались! И нисходит на меня успокоение. Все в порядке, господа, слава богу, все в порядке… Можно жить дальше. – Нагнал ты страху… – окончательно придя в себя, насмешливо говорю я Мирону. – Ладно, террорист. Пойдем ко мне, а то у меня там дверь не заперта. Выпьем заодно… Февраль – март 2013
Евгений Лукин Грехи наши тяжкие Вся рожа наруже. В.И. Даль Погожим майским утром в редакции культуры муниципального телевидения прозвучал телефонный звонок. Мстислав Оборышев снял трубку. – Мстиша… – недовольным голосом известил Авенир Аркадьич. – Тут к тебе сейчас направляется… э э… человек… – Надо же! – не преминул съязвить ядовитый Оборышев. – Кого к нам только не заносит… И как мне с ним поступить? – Н ну… не знаю, – замялся Авенир, что вообще то было ему не свойственно. – Выслушай… а там сам решай… Может, в курьезы воткнешь… Похоже, несмотря на неусыпную бдительность железной Аси, в здание проник некто неадекватный. А по давней и тем не менее отвратительной традиции принято было сплавлять таковых либо в редакцию культуры, либо в редакцию науки. Это, конечно, в случае тихого помешательства. В случае буйного приглашали охранников. Вскоре послышался деликатный стук в дверь. – Войдите. Вошел незнакомец, при первом взгляде на которого Мстиша чуть отстранился и брезгливо прищурился. Красивые мужчины вызывали в нем не меньшее омерзение, чем умные женщины. И то, и другое в понимании Оборышева являлось верхом неприличия. Так вот, вошедший был неприлично хорош собой. – Присаживайтесь, – справившись с неприязнью, проскрипел Мстиша. – И представьтесь заодно. Тот поблагодарил и сел. Красавец. Хорошо хоть не красавчик – черты лица крупные, мужественные. Другая подробность, отчасти обелявшая пришельца в глазах Оборышева, – на диво небрежный прикид. Чувствовалось, что одежку свою посетитель приобретал давно и явно не в бутиках. – Вожделея, – сказал он. Мстиша приподнял брови. – Чего чего делая? – Вожделея, – виновато повторил тот. – Это моя фамилия. Егор Трофимович Вожделея. Вот… – Он достал и раскрыл паспорт. Оборышев бросил беглый взгляд и вдруг, заинтересовавшись, взял документ в руки. Лицо на фото было то же самое, но отталкивающе безобразное. Надо полагать, Егор Трофимович расплачивался за свою вызывающую красоту полным отсутствием фотогеничности. Вспомнились строки Достоевского: «Фотографические снимки чрезвычайно редко выходят похожими, и это понятно: сам оригинал, то есть каждый из нас, чрезвычайно редко бывает похож на себя». – Так что вы мне хотели сообщить, Егор Трофимович? – спросил Мстиша, возвращая паспорт владельцу. – Мне надо выступить на телевидении, – сказал тот. – По какому поводу? – По поводу того, что со мной случилось… Это очень важно, поверьте… – Верю. – Мстиша кивнул. – И что же с вами случилось? – Вчера ночью, – известил пришелец, – мне был голос… «Охрану, что ли, сразу вызвать? – вяло прикинул Мстиша. – Да нет, пожалуй, не стоит… Вроде смирный…» – И по этому поводу вы хотите… – Да. – Это не так просто, как вам кажется, – с сожалением глядя на помешавшегося красавца, заметил Мстиша. – Вот вы говорите, голос. Чей голос? – Н ну… я полагаю… – Посетитель с трепетом взглянул в потолок, отчего стал еще прекраснее. – Вы верующий? – Да, – истово сказал он. – С сегодняшнего дня. Точнее, со вчерашней ночи… – И сразу направились к нам? – Н ну… как видите… – А у батюшки были? – У батюшки?.. – Вам был голос, – напомнил Мстиша. – Голос, насколько я вас понял, принадлежал Богу… Так? – Так. – Логично было бы обратиться к специалисту… А вы сразу на телевидение. Что Он вам сказал, если не секрет? Открыл истину? – Ну, в общем… Да. Открыл. – И велел поведать ее остальным? Урби, так сказать, эт орби? Градам и весям… – Да. Велел. – Ну и, естественно, – уже с откровенной скукой продолжал Мстиша, – именно вам предстоит стать во главе нового учения… – Нет. Оборышев моргнул. – Как «нет»? – не поверил он. – Так «нет». Просто сообщить – и все… Мстиша озадаченно потер ладонью подбородок. – Хорошо! Вы можете в двух словах изложить сейчас эту вашу истину? – Конечно. Он сказал… – Прекрасные глаза пришельца слегка затуманились. – Отныне… – Простите, – уточнил въедливый Мстиша. – Отныне – это когда? – Ну… с того момента, как человек услышит от кого нибудь… узнает… – Понял. Извините, что перебил. Продолжайте. – Отныне, – провозгласил новоявленный пророк, – телесная красота будет соответствовать красоте духовной… Мстиша Оборышев приоткрыл рот и медленно откинулся в потертом своем полукресле, влюбленно глядя на посетителя. Какая прелесть! – А дайте ка еще раз паспорт! Взял, раскрыл, вновь сличил лицо с фотографией. – Таким я был несколько лет назад… – вроде бы застеснявшись, пояснил Егор Трофимович. – И вчера еще был… – К батюшке! – решительно сказал Мстиша и встал. – К батюшке, к батюшке, к батюшке! Все настолько серьезно, что без благословения иерархов я просто не имею права… Вот ваш паспорт, давайте пропуск, сейчас я его подпишу… А сами – срочно в церковь! Слышите? Срочно! Чем быстрее вы это сделаете, тем быстрее мы с вами выйдем в эфир… – Да, но… – Никаких «но», Егор Трофимович, никаких «но»! Жду вас с благословением от наших пастырей… Мягко, но опять таки решительно выставив обескураженного красавца за дверь, Мстиша выждал секунд двадцать и снял трубку. – Ася?.. Это Оборышев. Редакция культуры… Знаю, что знаешь!.. Вожделею Егора Трофимовича… Это фамилия! Так вот, Вожделею Егора Трофимовича (он сейчас выйдет) больше на территорию не пускать! Ни при каких обстоятельствах! И сменщицам тоже передай… Вожделея Егор Трофимович. Вож де ле я… Записала? Ну и славно… Отдуваясь, бросил трубку, достал сигареты. Двинулся к двери (курить полагалось только снаружи, у черного хода), глянул мельком в зеркало – и чуть не споткнулся. Не веря глазам, подошел поближе, всмотрелся. Вроде бы черты лица остались прежними, но… Нет, красавцем себя Мстиша никогда не считал. Да и никто его таковым не считал! Однако более гнусного отражения Оборышеву видеть еще не доводилось. Минуту, не меньше, он цепенел, глядя в собственные нагловато лживые глаза, затем уронил курительные принадлежности и снова кинулся к телефону. – Ася?.. Еще не выходил Вожделея?.. Нет?! Все отменяется, Ася! Верни его! Слышишь? Верни! * * * – Вызывали? – Надменная статная Акулина Истомина вторглась в кабинет Авенира Аркадьича без стука. Впрочем, подобным образом она вторгалась в любой кабинет, разве что за исключением председательского. Поступью топ модели, с презрительным видом вихляя челюстью, плечами и бедрами, приблизилась к столу, затем вскинула глаза – и приостановилась, слегка озадаченная. – Сколько ж вы вчера выпили? – недоверчиво спросила она. Мужчины (в кабинете их было двое) судорожно сглотнули и переглянулись. Ну ладно, скукоженное личико Авенира Аркадьича и раньше состояло большей частью из морщин, в которых, казалось, гнездились все пороки мира, но вот Оборышев… Пару секунд Акулина зачарованно вникала в странно исказившиеся черты своего давнего друга и любовника, потом, словно бы в поисках эталона, перевела взгляд на висящий позади стола портрет. По сравнению с коллегами Президент показался ей душкой. – Тут, собственно… – промямлил наконец Авенир и беспомощно обернулся к Оборышеву. – Мстиша… Тот шумно выдохнул и с силой отер ладонью лицо, отчего оно, впрочем, ничуть не похорошело. – Значит, так, – решительно сказал он. – Псих пришел. Вот думаем, не воткнуть ли его в «загранку»… – Ну и втыкайте. Я то при чем? – Посоветоваться хотели… – Прости, не поняла. Что за псих? – Боговидец, – напряженно пояснил Оборышев. – Точнее, богослышец. Утверждает, что с сегодняшнего числа внешность человека будет соответствовать его моральному облику… При этих словах оба мужчины так и впились глазами в Акулину. Известие, однако, особого впечатления не произвело – скорчила пренебрежительную гримасу, вскинула плечи. – Нет, господа, вы точно вчера перебрали! Какое я имею отношение к вашим психам? – Что посоветуешь? – Похмелиться, блин! Мужчины сглотнули вновь. Было уже ясно, что гримаса, скривившая черты надменной Акулины, останется с ней навсегда. Равно как и кособокие плечи. * * * Узнав, что его собираются воткнуть именно в курьезы (официально рубрика называлась «За гранью культуры»), Егор Трофимович Вожделея нисколько не обиделся. – Это все равно, – кротко молвил он. – Главное, чтобы услышали. Справедливо рассудив, что терять ему уже нечего, краткую беседу с божьим человеком провел перед камерой сам Мстислав Оборышев. Вопросы в основном задавал натужно игривые, внутренне обмирая при мысли о том, как он со своей нынешней рожей будет смотреться на экране. Акулина Истомина рыдала в гримерной. Переснимать не пришлось. Внезапно подурневшая Маня, ассистент режиссера, дала отмашку – и дамский любимчик Рудик отнял от окуляра ошеломительно мерзкую харю прожженного альфонса и сутенера. Обезумевшим взглядом Мстиша Оборышев обвел присутствующих. Каких нибудь пять минут назад все они выглядели вполне прилично, даже обаятельно. Теперь это была кунсткамера. – Спасибо! – выпалил он, вскакивая. – У меня к вам, Егор Трофимович, еще пара вопросов наедине… если позволите… Выволок за рукав растерявшегося Вожделею в коридор, и следует сказать, очень вовремя, потому что из студии послышались уже первые вскрики. – Так, – хрипло сказал Мстиша. – Вот ваш пропуск – и быстро на проходную! – Но… – Нигде не задерживайтесь! И вообще мой вам совет: на люди не показываться. Хотя бы пару дней… Да! Передача – в шесть тридцать по местному времени. Вообще то в шесть ровно, но пока дело дойдет до «загранки»… Шесть тридцать! Не пропустите… Глаза его внезапно стали незрячи, и он снова оцепенел, представив, что стрясется с телезрителями в эти самые шесть часов тридцать минут, когда истина безвозвратно уйдет в эфир. * * * Домой Мстиша вернулся к восьми, изрядно выпив для храбрости. Несмотря на многочисленные заходы налево, жену свою он любил и со страхом гадал заранее, какая гарпия предстанет его глазам. Внешность у Светы, следует заметить, была самая невзрачная: серая мышка, воробышек. Что же с ней будет теперь? Акулину то вон как перекосило! Ключ упорно не желал вставляться в прорезь замка. Наконец хозяйка, не выдержав, открыла дверь сама – и трудно даже сказать, кто из супругов был поражен в большей степени. Вне всякого сомнения, передачу Светлана посмотреть успела, ибо перед Мстишей возникла на пороге маленькая хрупкая женщина ангельской красоты. Оборышев протрезвел от ужаса. Он почувствовал себя раздетым донага. Все его обманы, измены и заначки были теперь оттиснуты на физиономии и в комментариях не нуждались. Пауза длилась и длилась. – Боже… – с жалостью глядя на мужа, выдохнула волшебно похорошевшая Света. – Бедняжка ты мой… Сколько ж вам приходится врать на этом вашем телевидении!.. Трудно сказать, откуда и зачем берутся на белом свете порядочные люди, если их появлению естественный отбор, мягко говоря, не способствует. Но вот берутся откуда то и даже иногда умудряются дожить до совершеннолетия, а то и до преклонных лет, хотя одному богу известно, чего им это стоит. Порядочный человек – публичная пощечина обществу. Своим поведением он как бы опускает окружающих, напоминая им о том, кто они такие. Думается, именно поэтому Христос завещал творить добро втихомолку и ни в коем случае не напоказ. Иначе пришибут. Естественно, что, стоило схлынуть первому потрясению, Оборышев почувствовал себя оскорбленным. Нет, но как вам это понравится: опять он весь в экскрементах, а она вся в белом! А уж наивное восклицание Светы – и вовсе уязвило до глубины души. К счастью, Мстише хватило ума обиды своей не выдать и покорно испить горькую чашу до дна. Светлана утешала мужа весь вечер, так что в конце концов он чуть ли не сам уверовал, будто поразившее его безобразие вызвано скорее профессиональными, нежели бытовыми проступками. На следующее утро позвонил Авениру, сказался больным. Телефон отключил. Пил и смотрел телевизор. Вчерашний сюжет муниципалка прокрутила трижды. В полдень благолепный Вожделея и неподобный Оборышев возникли в столичных новостях. А ближе к вечеру за Мстишей пришли. * * * Визитеров пожаловало двое, оба в штатском. Судя по их обличью, с истиной они тоже ознакомились: у той страхолюдины, что повыше, были глаза маньяка и рот садиста; у той, что пониже и потолще, – жабья физия похабника и сластолюбца. Слава богу, Светлана к тому времени еще не вернулась с работы. – Как же это вы? – посетовал маньяк и садист, устремляя на Оборышева ласковый взор и словно бы видя уже собеседника в пыточной камере. – Опытный вроде работник – и так подставились… Голос его показался знакомым. «Подставился?.. – желчно подумал Мстиша. – Нет, ребята, не подставился – это я вас всех подставил! А то что ж мне, одному пропадать?..» – В суд на вас подают. – Кто? – Вам всех перечислить? – А а… по какой статье? – Да мало ли! За нанесение ущерба деловой репутации, за причинение вреда здоровью, за оскорбление чувств верующих… Похабник и сластолюбец помалкивал с матерным выражением лица. Садист продолжал: – Где вы раскопали вообще этого вашего Вожделею? – Нигде. Сам пришел. – Но кто то же его к вам направил? – Авенир Аркадьич. Порекомендовал воткнуть в курьезы… – Вот как? – Двое переглянулись. – Ну, с Авениром Аркадьичем разговор будет отдельный. А вот вы… – А что я? – Нет, но предварительную то беседу вы с Вожделеей проводили? И что же, не заметили после этого изменений в собственной внешности? – Знаете… в зеркало я смотрюсь редко… – Не свисти! – неожиданно посоветовал похабник и сластолюбец. – В зеркало он не смотрится! А в гримерке? – Даже и в гримерке! Нет, ну… заметил, конечно, что скверно выгляжу… Заврался, запутался, приуныл. – Шуму много? – спросил он в тоске. – Не то слово! С двенадцати часов народ как с цепи сорвался. Уровень преступности в два раза сиганул… – Почему? – Мстиша оторопел. – Красивых бьют. – За что?! – За то, что красивые! Судорожным движением Оборышев выхватил сотовый телефон, но был пойман за руку. – Кому? – Жене! – Она что? Тоже… – Да! Хватка разжалась. Связаться со Светой, впрочем, не удалось – шли короткие гудки. Застонав, Мстиша спрятал сотик. – Собирайтесь, – сказали ему. – Куда? – К ответу, – исторг садист, осквернив и без того циничную мордень кощунственной ухмылкой. – Крови вашей жаждут… – Ну да, конечно… – окончательно угасая, горестно помыслил вслух Мстиша. – Политики… бизнесмены… – Политики? Бизнесмены? – хмыкнул маньяк. – Бизнесмены – это еще полбеды. Да и политики тоже: как были уроды – так уродами и остались. А вот жены олигархов… – Ох х… – болезненно выдохнул Оборышев. – Вот именно, – мрачно подтвердил собеседник. * * * Привезли Мстишу отнюдь не в полицию, как он ожидал, и даже не в ФСБ, а прямиком в областную Думу. В небольшом зальце с идеологически выдержанной потолочной лепниной собрались жаждавшие крови Оборышева. Повеяло картинами Босха, в частности – «Несением креста». Утешало лишь то, что за овальным столом не восседало ни единой разгневанной мегеры – сплошь мужской пол. Надо полагать, жены олигархов, не решаясь теперь показаться в свет, взамен прислали своих адвокатов, мерзости чьих образин уже давно ничто не могло повредить. – Вот, пожалуйста, – сказал конвоир, придерживая Мстишу за локоток. – Первый виновник, прошу любить и жаловать… И началось беснование. Все вскинулись, все обрушились с угрозами, самой мягкой из которых было увольнение. Оборышев только успевал облизываться да озираться. Наконец главный Квазимодо, подозрительно смахивавший на губернатора, треснул ладонью по столу – и все смолкло. – Как такое, понимаешь, могло случиться? – мертвым голосом осведомился он в мертвой же тишине. Ну точно – губернатор. Пришлось поведать историю с самого начала, по возможности перекладывая ответственность на плечи отсутствующего здесь Авенира Аркадьича. Поначалу Мстише казалось, что участников пандемониума, обсевших овальный стол, он видит впервые, однако мало помалу из жутких личин начинали вытаивать знакомые черты. Вскоре он угадал почти всех. Элита. Побитый градом цвет общества. – И как теперь, понимаешь, быть? – угрюмо осведомился главный Квазимодо, дослушав Оборышева. Тот заискивающе улыбнулся и беспомощно развел руками. Губернатор засопел. – Как шкодить, – ворчливо упрекнул он, – так все, понимаешь, горазды, а как отвечать, так, понимаешь… Что скажешь, Олег Аскольдыч? И посмотрел на садиста и маньяка. Оборышев вздрогнул и тоже уставился. Олег Аскольдович? Ни че го себе! Вот это его перековеркало… – Я связался с нашей епархией, – сухо доложил тот. – Владыка тоже склоняется к мысли, что нас постигла Божья кара… – Кого? Меня? – взревели за столом. – Ты за базаром то – следи! Знаешь, сколько я на храм пожертвовал? Взревевшего одернули. – У меня создалось впечатление, – как ни в чем не бывало продолжал Олег Аскольдыч, – что владыка совершенно спокоен… – Да я думаю! – фыркнули за столом. – Им то чего беспокоиться? У них вон бороды от самых глаз – поди различи, что у них там под бородами! Одернули и этого. – Что касается ученой братии, тут полный разброд во мнениях. Психотропное оружие, гипнотическое внушение, кодовые слова… Ну и так далее. – Погоди, Олег Аскольдыч, погоди! А этот… Вожделея! Он то сам что говорит? – Ничего. В данный момент Егор Трофимович Вожделея находится в отделении реанимации. Больничный комплекс, травматология. «Стало быть, все таки нарвался… – просквозила скорбная мысль. – А ведь предупреждал я его… Господи, лишь бы Светка убереглась!» – Выживет? – Врачи говорят, да. Состояние стабильно среднетяжелое. Квазимодо издал приглушенный досадливый рык. – А сам что думаешь? – Думаю, независимо от того, что с нами случилось, ситуация необратима. – То есть? – То есть, хотим мы того, не хотим, а придется приспосабливаться к новым условиям. Последовал новый взрыв возмущения – и глава областной администрации был вынужден повторно треснуть ладонью по столу. – Ты это… понимаешь тут… Как тут приспособишься? Прежде чем ответить, Олег Аскольдович впервые помедлил, должно быть, подбирая слова. – Ситуация, по видимому, необратима, – с невозмутимостью, за которой мерещилось извращенное удовольствие, повторил он. – Но не смертельна. Кстати, в прямом смысле. Пока у нас по области, слава богу, ни одного трупа. Для сравнения: в Москве их час назад было уже три. – Да что вы нам тут про трупы?.. – вскипел очередной потерпевший. – Вот с этим что делать? С этим вот! – И он ткнул себя скрюченными пальцами в совершенно инфернальное мурло. – Боюсь, тут уже ничего не поделаешь, – с сочувствием отвечал Олег Аскольдыч. – Независимо от рода деятельности грешить все равно приходится, причем грешить профессионально. Не будешь грешить – прогоришь. То есть каждый из нас сейчас перед выбором: либо стать красавцем, но без штанов, либо в штанах, но… Договорить не дали – и последовало третье по счету тресновение державной ладонью по столу. – Предлагаю больше не упоминать о том, чего мы не в силах изменить, – выждав, сколько следует, вновь заговорил ужасный Олег Аскольдыч. – В конце концов, внешность – личное дело каждого. Главное сейчас – стабилизировать обстановку в городе. В частности, остановить самосуды. Силы полиции приведены в повышенную готовность, им даны соответствующие указания, думаю, порядок скоро будет восстановлен. Потенциальные жертвы берутся на учет, их, кстати, не так и много… – Да что она сейчас сможет, полиция? – усомнился некто особо монструозный. – Даже и фоторобота не составишь! А уж словесные портреты… – Словесные портреты – прежние. – Да ладно, бросьте… – Прежние, прежние. Такие критерии, как красота и безобразие, в словесных портретах не учитываются… – Олег Аскольдыч приостановился, окинул взглядом собравшихся. – А теперь я прошу внимания. – В голосе его зазвучали властные нотки, и чудовища, порожденные сном разума, невольно притихли. – Я разделяю ваши чувства, но поймите наконец: то же самое происходит сейчас по всей стране. Не исключено, что и во всем мире – еще не уточнял. Конечно, можно найти крайних… – Он бросил взгляд на Мстишу. – Найти, публично высечь, но симпатичнее от этого никто из нас не станет. Я советую отнестись к случившемуся, как к кризису, тем более что это и есть кризис… Собственно говоря, что произошло? Сменились критерии. Всего навсего. Постарайтесь это понять, – мягко, как малым детям, втолковывал Олег Аскольдыч. – Возьмите любую из нынешних фотомоделей. В позапрошлом веке (да и в прошлом!) она показалась бы нам уродиной: костлявая, длинная, жердь жердью… Или, скажем, загар. Когда то белизна кожи считалась первым признаком аристократизма. Теперь наоборот. Раз загорелый, значит, отдыхал где нибудь на Гавайях… Чудовища ужасного вида, напряженно слушавшие оратора, ожили, переглянулись. И то ли движение это вышло у них как то совсем по человечески, то ли испуг прошел, но не такими уж и звероподобными показались Оборышеву они на сей раз. Секрет, должно быть, заключался в том, что не с кем их было сравнивать. А может, просто успел привыкнуть. – Я полагаю, – закруглил неторопливую речь Олег Аскольдыч (он тоже не то чтобы похорошел, но хотя бы стал узнаваем), – все рано или поздно утрясется само собой. Но, поверьте, в наших интересах, чтобы утряслось как можно скорее. Стало быть, что? Стало быть, задействовать средства массовой информации: газеты, рекламу, телевидение – и помаленьку полегоньку ориентировать население на то, какая именно внешность в данный момент соответствует… – Мы ж тут все разные… – осмелился возразить кто то. – Несущественно, – заверил Олег Аскольдыч. – Важно дать понять, что сейчас НЕ является нормой. Все остальное – приветствуется… Главный Квазимодо издал трубный носовой звук (присутствующие замерли) и страшно воззрился на Мстишу. – Все понял? – рявкнул он. – Иди работай. Приучай народ к своему рылу… * * * Когда отпущенный с миром Оборышев вернулся домой, давно стемнело. Света навстречу не вышла. Она сидела в кухне, уронив руки на скатерть, лицо – на руки. Заплаканный ангел. – Ланочка… – Мстиша кинулся к жене, оторвал от стола, осмотрел лоб, скулы. Слава богу, ни синяка нигде, ни ссадины. – Ну что ты, родная, что ты? Всхлипнула, утерла слезы. – Мстиша… – покаянно призналась она. – Меня уволили… Выдохнул с облегчением. – Всего то? Ну и черт с ними! Другую работу найдешь… – Не найду, – со страхом сказала Светлана, и ангельские глаза ее вновь наполнились слезами. – В том то и дело, что не найду… Знаешь, за что меня? – За что? – За это! – И она, застонав, двинула себя кулачком в лицо, чудом не разбив свой очаровательно вздернутый носик. – Как увидели, как вскинулись… Директрису позвали! Нам, говорят, амбициозные нужны, деловые… А не лохушки всякие… – Кто? – Лохи! Женского рода… Пошла к хирургу – там очередь… – К какому хирургу? – К пластическому… – Ты что, дефективная?! – заорал Мстиша. Светлана вздрогнула. Спохватился, заворковал, оглаживая с нежностью ангельское личико: – Не вздумай… Даже не вздумай, Светка… Ты мне такая нужна, именно такая… – Безработная? – с горечью спросила она. – Да черт с ней, с работой! Выживем, Свет! Уж меня то с моим рылом теперь точняк не уволят… Сам губернатор сказал! – Запнулся, застигнутый внезапной мыслью. – А что за очередь у хирурга? Неужели… – Да нет. Одни дуры богатые. Все в истерике. Чуть не побили… – А что хирург? В смысле – ты его спрашивала? – Говорит, бесполезно. Говорит, это как с отпечатками пальцев: сколько кожу с подушечек ни срезай, все равно потом то же самое нарастет… – Почему он так уверен? У них же в практике подобных случаев не было! Ангелочек шмыгнул носом, судорожно вздохнул. – Не знаю… Может, просто отделаться хотел побыстрее… Умолкла, поникла, должно быть, переживая заново сегодняшний день. – Ну почему? – с болью произнесла она. – В чем я виновата? – В том то и дело, что ни в чем, – угрюмо ответил муж. – Господи, – растроганно сказала Света. – Какой ты у меня добрый… – Отстранилась, расширила глаза. – Слушай! А ты, по моему, похорошел… Мстиша содрогнулся. – Упаси боже… – пробормотал он. – Только не сейчас! * * * Перед тем как отправиться на кухню и выпить свой утренний кофе, Оборышев долго стоял над супружеским ложем, всматриваясь в безгрешное личико спящей жены. Измученное. Прекрасное. Бедные вы, бедные… Совестливые, застенчивые, беззащитные. Вам врут – вы верите, вас предают – вы прощаете. Даже имя ваше у вас отобрано: звание порядочных людей принадлежит теперь брюхоногой крутизне, разъезжающей на «лексусах» и загорающей на Гавайях… Вроде бы все уже сделано, чтобы извести вас под корень, а теперь еще и это… Мстиша повернулся к зеркалу – и стало стыдно до судорог. Одно утешение: с сегодняшнего числа сия мордень – его хлеб, его рабочий инструмент. Стиснув зубы, прошел на кухню. Пока варил кофе, включил маленький плоский телевизор, убрав звук, чтобы не разбудить Светлану. Взглянул на экран – и чуть не обварился полезшей из джезвы пеной: по дорожке подиума, вихляя челюстью, плечами и бедрами, стремительно шла Акулина Истомина. Отставил джезву, приблизился. Нет, не Акулина… Хотя очень похожа. Гримаса – один в один. И плечи кривые. Выходит, прав был Олег Аскольдыч: во всем мире творится то же самое. Ладно. Попьем кофе и пойдем приучать народ к своему рылу… В прихожей висело еще одно зеркало. Не удержался – бросил взгляд. Да уж, хорош, нечего сказать. – Охо хонюшки… Грехи наши тяжкие… Выбравшись на проспект, огляделся с затаенным страхом. Однако стесняться было некого: все такие, никто не краше. Оборышев повеселел и, с интересом рассматривая встречные хари, направился к трамвайному кольцу. Внезапно внимание его привлек мужчина, прижавшийся спиной к рекламной стойке. Мужчина был красив и бледен. Смятенный, растерянный, встретившись случайно взглядом с кем нибудь из прохожих страшилищ, он тут же прятал глаза. Блаженного не трогали. Похоже, обстановку в городе и впрямь удалось стабилизировать – неподалеку маячили двое полицейских, явно следя за тем, чтобы никто не обидел беднягу. Мстиша крякнул, нахмурился, порылся в карманах и, подойдя, сунул убогому червонец. Бакалда, июль 2013
Дорога в Рай, или Притча о том, зачем Смерти коса — Вы — кузнец? Голос за спиной раздался так неожиданно, что Василий даже вздрогнул. К тому же он не слышал, чтобы дверь в мастерскую открывалась и кто-то заходил вовнутрь. — А стучаться не пробовали? — грубо ответил он, слегка разозлившись и на себя, и на проворного клиента. — Стучаться? Хм… Не пробовала, — ответил голос. Василий схватил со стола ветошь и, вытирая натруженные руки, медленно обернулся, прокручивая в голове отповедь, которую он сейчас собирался выдать в лицо этого незнакомца. Но слова так и остались где-то в его голове, потому что перед ним стоял весьма необычный клиент. — Вы не могли бы выправить мне косу? — женским, но слегка хрипловатым голосом спросила гостья. — Всё, да? Конец? — отбросив тряпку куда-то в угол, вздохнул кузнец. — Еще не всё, но гораздо хуже, чем раньше, — ответила Смерть. — Логично, — согласился Василий, — не поспоришь. Что мне теперь нужно делать? — Выправить косу, — терпеливо повторила Смерть. — А потом? — А потом наточить, если это возможно. Василий бросил взгляд на косу. И действительно, на лезвии были заметны несколько выщербин, да и само лезвие уже пошло волной. — Это понятно, — кивнул он, — а мне-то что делать? Молиться или вещи собирать? Я просто в первый раз, так сказать… — А-а-а… Вы об этом, — плечи Смерти затряслись в беззвучном смехе, — нет, я не за вами. Мне просто косу нужно подправить. Сможете? — Так я не умер? — незаметно ощупывая себя, спросил кузнец. — Вам виднее. Как вы себя чувствуете? — Да вроде нормально. — Нет тошноты, головокружения, болей? — Н-н-нет, — прислушиваясь к своим внутренним ощущениям, неуверенно произнес кузнец. — В таком случае, вам не о чем беспокоиться, — ответила Смерть и протянула ему косу. Взяв ее в, моментально одеревеневшие руки, Василий принялся осматривать ее с разных сторон. Дел там было на полчаса, но осознание того, кто будет сидеть за спиной и ждать окончания работы, автоматически продляло срок, как минимум, на пару часов. Переступая ватными ногами, кузнец подошел к наковальне и взял в руки молоток. — Вы это… Присаживайтесь. Не будете же вы стоять?! — вложив в свой голос все свое гостеприимство и доброжелательность, предложил Василий. Смерть кивнула и уселась на скамейку, оперевшись спиной на стену. *** Работа подходила к концу. Выпрямив лезвие, насколько это было возможно, кузнец, взяв в руку точило, посмотрел на свою гостью. — Вы меня простите за откровенность, но я просто не могу поверить в то, что держу в руках предмет, с помощью которого было угроблено столько жизней! Ни одно оружие в мире не сможет сравниться с ним. Это поистине невероятно. Смерть, сидевшая на скамейке в непринужденной позе, и разглядывавшая интерьер мастерской, как-то заметно напряглась. Темный овал капюшона медленно повернулся в сторону кузнеца. — Что вы сказали? — тихо произнесла она. — Я сказал, что мне не верится в то, что держу в руках оружие, которое… — Оружие? Вы сказали оружие? — Может я не так выразился, просто… Василий не успел договорить. Смерть, молниеносным движением вскочив с места, через мгновение оказалась прямо перед лицом кузнеца. Края капюшона слегка подрагивали. — Как ты думаешь, сколько человек я убила? — прошипела она сквозь зубы. — Я… Я не знаю, — опустив глаза в пол, выдавил из себя Василий. — Отвечай! — Смерть схватила его за подбородок и подняла голову вверх, — сколько? — Н-не знаю… — Сколько? — выкрикнула она прямо в лицо кузнецу. — Да откуда я знаю сколько их было? — пытаясь отвести взгляд, не своим голосом пропищал кузнец. Смерть отпустила подбородок и на несколько секунд замолчала. Затем, сгорбившись, она вернулась к скамейке и, тяжело вздохнув, села. — Значит ты не знаешь, сколько их было? — тихо произнесла она и, не дождавшись ответа, продолжила, — а что, если я скажу тебе, что я никогда, слышишь? Никогда не убила ни одного человека. Что ты на это скажешь? — Но… А как же?… — Я никогда не убивала людей. Зачем мне это, если вы сами прекрасно справляетесь с этой миссией? Вы сами убиваете друг друга. Вы! Вы можете убить ради бумажек, ради вашей злости и ненависти, вы даже можете убить просто так, ради развлечения. А когда вам становится этого мало, вы устраиваете войны и убиваете друг друга сотнями и тысячами. Вам просто это нравится. Вы зависимы от чужой крови. И знаешь, что самое противное во всем этом? Вы не можете себе в этом признаться! Вам проще обвинить во всем меня, — она ненадолго замолчала, — ты знаешь, какой я была раньше? Я была красивой девушкой, я встречала души людей с цветами и провожала их до того места, где им суждено быть. Я улыбалась им и помогала забыть о том, что с ними произошло. Это было очень давно… Посмотри, что со мной стало! Последние слова она выкрикнула и, вскочив со скамейки, сбросила с головы капюшон. Перед глазами Василия предстало, испещренное морщинами, лицо глубокой старухи. Редкие седые волосы висели спутанными прядями, уголки потрескавшихся губ были неестественно опущены вниз, обнажая нижние зубы, кривыми осколками выглядывающие из-под губы. Но самыми страшными были глаза. Абсолютно выцветшие, ничего не выражающие глаза, уставились на кузнеца. — Посмотри в кого я превратилась! А знаешь почему? — она сделала шаг в сторону Василия. — Нет, — сжавшись под ее пристальным взглядом, мотнул он головой. — Конечно не знаешь, — ухмыльнулась она, — это вы сделали меня такой! Я видела как мать убивает своих детей, я видела как брат убивает брата, я видела как человек за один день может убить сто, двести, триста других человек!.. Я рыдала, смотря на это, я выла от непонимания, от невозможности происходящего, я кричала от ужаса… Глаза Смерти заблестели. — Я поменяла свое прекрасное платье на эти черные одежды, чтобы на нем не было видно крови людей, которых я провожала. Я надела капюшон, чтобы люди не видели моих слез. Я больше не дарю им цветы. Вы превратили меня в монстра. А потом обвинили меня во всех грехах. Конечно, это же так просто… — она уставилась на кузнеца немигающим взглядом, — я провожаю вас, я показываю дорогу, я не убиваю людей… Отдай мне мою косу, дурак! Вырвав из рук кузнеца свое орудие, Смерть развернулась и направилась к выходу из мастерской. — Можно один вопрос? — послышалось сзади. — Ты хочешь спросить, зачем мне тогда нужна коса? — остановившись у открытой двери, но не оборачиваясь, спросила она. — Да. — Дорога в рай… Она уже давно заросла травой.