Последняя ночь детоубийцы Зимняя ночь. Небо покрыто черным пологом, как будто одето в траур. За стеной стонет ветер — так плачет покинутый ребенок. Струи дождя и порывы ветра врываются через разбитое окно. В комнате холодно, как на дворе. На кровати, покрытой грудой грязного тряпья, умирает полубезумная старуха. У изголовья кружка с водой и миска с зацветшей пищей. Редко кто заходит в эту комнату, похожую на собачью конуру или логово зверя. Только крысы рыскают по комнате, как хозяева, и насекомые ползают по лицу умирающей. Эта старуха — та женщина, которая убила меня много лет тому назад. Как она изменилась! В молодости она была красавицей. Голос ее звенел, как серебряный колокольчик, а смех был похож на сверкающие искры. У нее был сын, которого она безумно любила и потому не хотела ни с кем разделить эту любовь. Поэтому я был приговорен к смерти. Ты видела только одного своего ребенка, ты поклонялась ему, как язычник кумиру. Ты забыла, что я тоже твое дитя, что у меня живая душа. Идолы убивают души тех, кто поклоняется им, и твое сердце превратилось в камень. Мать, ты не знала о предназначении Божьем и твоей будущей судьбе. Мне было предназначено хранить и оберегать тебя, и не покидать до смерти. Но ты убила того, кто должен был беречь твою старость, как мать бережет малого ребенка. Я часто приходил к тебе невидимым для тебя. Проходили годы. Твоя прежняя красота увядала как цветок. Ветер времени срывал с него лепестки. Лицо твое прорезали морщины, как глубокие шрамы. Умерли твои родные. А твой любимый сын возненавидел тебя и не хочет слышать о тебе и видеть тебя, как ты когда-то не захотела видеть меня. Когда-то ты любила смеяться, но теперь тебе не дано даже слез, чтобы найти в них облегчение. В твоих сухих глазах — безумие и тоска. Около тебя нет никого, только холодный ветер — твой брат, и ночь — твоя сестра. Одр умирающей матери окружают дети, а около тебя только крысы. Голод и болезнь, как два дровосека, спилили дерево твоей жизни. В бреду ты зовешь своих родных, ты произносишь слово «мать», но они не слышат тебя, как ты не слышала своего ребенка. Под ветром и дождем только один путник идет к твоему дому. Имя этого путника — смерть. Никто не догадается привезти к тебе священника, да и ты сама не вспомнила об этом и поэтому отправляешься в последний путь одинокой, как я. Ты не пела колыбельной песни над моей постелью, не плакала над моим гробом и теперь сама умираешь, покинутая всеми. Только зимний ветер пропоет над тобой погребальную песнь, и дождь оплачет твою смерть. Людям возвестит о твоей смерти смрад, идущий от твоего трупа. Но я боюсь другого. Ты не видишь, что демоны, как вороны, собираются около твоего одра, чтобы схватить твою душу, как свою добычу. Ты не каешься, ты не молишься, умирая, ты ропщешь и ведешь спор с Богом. Ты считаешь себя несправедливо наказанной. Ты требуешь от Бога ответа: почему у тебя такая несчастная жизнь и одинокая смерть. Но ты забыла обо мне — я твой обвинитель. Если ты взываешь к Богу как к Любви, то где твое милосердие ко мне, где любовь, хотя бы та, которую питает волчица к своему волчонку. Если ты требуешь справедливости, то где праведливость — убить невинное дитя. Бог дал меня тебе как опору твоей жизни, но ты сломала ее и отбросила прочь. Ты сама убила того, кто должен был стать твоим кормильцем в старости. А теперь ропщешь, что ты беспомощна и одинока. Я должен был закрыть твои глаза, но меня со слепыми глазами ты бросила в вечную тьму. Ты умираешь от голода зимней ночью, но ты не просветила душу мою крещением, лишила меня небесной пищи — Причастия. Ведь самое страшное, что ты лишила меня Христа: лучше, если бы ты убила меня не один, а тысячу раз. Воет ветер. Где-то вблизи завыла собака, предчувствуя чью-то, должно быть твою, смерть. Мать, когда ты убивала меня, то демоны вынули из твоей груди сердце и вложили вместо него камень. Ты никогда не была счастливой. Ты боялась остаться сама с собой. Ты искала шума этого мира, чтобы не услышать стука Христа в двери твоего сердца. Ты смеялась,чтобы смехом заглушить тоску. Ты получила то, чего боялась — одиночество. Но и здесь ты обвинила всех, кроме себя. В эти минуты ты безмолвно кричишь Богу: «Я не виновата», а демоны подходят все ближе и ближе к твоей постели. В комнате темно. Но в присутствии демонов другая страшная чернота заполняет ее. Ты уже хрипишь, глаза твои с ужасом смотрят на кого_то; неужели ты и сейчас не скажешь двух слов: «Господи, прости»? Мать, меня зовут, я должен идти. Мне не разрешено видеть твою смерть и знать о твоей участи. Я узнаю о ней, когда мы встретимся на Страшном суде, чтобы за тем расстаться навечно. из книги Архимандрита Рафаила (Карелина) "Как вернуть в семью утерянную радость"
Только что Патриарх Кирилл говорил, ведущие умы медицины предлагают не делать абортов, а усыплять новорожденных. т.к. риск вреда матери от травматической операции аборта, сокращается в разы! Если жизнь определена в 70-80 лет, то почему бы и нет? Тогда гуманно вводить суицид. Зачем кому-то быть обузой? Старость, морщины... дети не довольны... Бога ведь нет? Ад и рай, не есть наказание или поощрение.. - это продолжение.. или следствие. Жизнь - самое хрупкое и самое ценное, что нужно береч...
Дети - наше будущее... Как может быть будущее без будущего? В основе львиного числа разводов лежит именно это.
История фотографии: У 44-летней беременной женщины, матери шести детей, был диагностирован преинвазивный рак шейки матки. Ради будущего здоровья женщины было решено произвести полное удаление матки. Ребёнок на фотографии, находящийся внутри амниотического мешка, всё ещё жив. Срок беременности - 10 недель с первого дня последней менструации, т.е. приблизительно 8 недель с момента зачатия.
«отец эмбриологии» доктор А. Лайли, впервые в мире совершивший переливание крови ребёнку, находившемуся в утробе матери, сказал, что через семь дней после оплодотворения «…этот юный человек, управляя своей судьбой, подчиняет себе окружающую среду, в которой он находится, внедряется в губчатую выстилку матки и, показывая свою физиологическую силу, подавляет менструальный цикл своей матери. Это – его дом на следующие 270 дней, и, для того, чтобы сделать этот дом своим жилищем, зародыш сам создаёт для себя плаценту и защитную жидкостную оболочку. Так же без посторонней помощи он решает проблему аллотрансплантации, т.е. устанавливает парабиоз на протяжении 9 месяцев. Мы знаем, что положение плода определяется его удобством. Он реагирует на боль, прикосновение, холод, шум и свет. Он больше пьёт околоплодную жидкость, если её искусственно подсластить и меньше, если придать ей неприятный привкус. Он икает и сосёт свой большой пальчик. Он засыпает и просыпается. Наконец, он сам устанавливает день своего рождения, потому что, несомненно, начало схваток – одностороннее решение плода».
Клятва Гиппократа в переводе на русский. Клянусь Аполлоном-врачом, Асклепием, Гигиеей и Панакеей и всеми богами и богинями, беря их в свидетели, исполнять честно, соответственно моим силам и моему разумению, следующую присягу и письменное обязательство: считать научившего меня врачебному искусству наравне с моими родителями, делиться с ним своими достатками и в случае надобности помогать ему в его нуждах; его потомство считать своими братьями, и это искусство, если они захотят его изучать, преподавать им безвозмездно и без всякого договора; наставления, устные уроки и всё остальное в учении сообщать своим сыновьям, сыновьям своего учителя и ученикам, связанным обязательством и клятвой по закону медицинскому, но никому другому. Я направляю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости. Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла; точно так же я не вручу никакой женщине абортивного пессария. Чисто и непорочно буду я проводить свою жизнь и свое искусство. Я ни в коем случае не буду делать сечения у страдающих каменной болезнью, предоставив это людям, занимающимся этим делом. В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далёк от всякого намеренного, неправедного и пагубного, особенно от любовных дел с женщинами и мужчинами, свободными и рабами. Что бы при лечении — а также и без лечения — я ни увидел или ни услышал касательно жизни людской из того, что не следует когда-либо разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной. Мне, нерушимо выполняющему клятву, да будет дано счастье в жизни и в искусстве и слава у всех людей на вечные времена, преступающему же и дающему ложную клятву да будет обратное этому